— Да сами же и вызовите поутру, — усмехнулся становой пристав. — Эка разгорячились! Вы же дело ведете!
— Михаил Карлович, — сухо попросил Костя, — вы покороче и поближе к делу, а то мне всех ваших тирад не записать. Со слов инженера Евгения Лейхфельда мне стало известно… Так?
— Так! — шумно выдохнул Розенберг. — Доподлинно стало известно! Доподлинно! Она устроила ему сцену, да такую, что он не мог вынести и ушел из квартиры на улицу! Это она может — допечь человека! Только прикидывается овечкой! Так вот, бедный Евгений ушел и скитался, неприкаянный…
— Насколько мне известно, он ходил к вашей сестре, на которой вы намеревались его женить! — резко прервала его Собянская княжна.
— Это к делу не относится! Так вот, как я уже сказал, он скитался неприкаянный и, повстречав дворника Феоктистова, попросил его подняться к себе в квартиру и под любым предлогом там задержаться, поскольку опасался оставлять эту особу одну! Вернувшись через некоторое время, он отпустил Феоктистова и провел ночь под одной крышей с этой фурией! С этой мегерой! С этим чудовищем! Утро следующего дня началось, конечно, с упреков! Возможно, что они не остались безответными… Я допускаю это! Евгений, посоветовавшись с… порядочными людьми, которым он доверял, возможно, нашел правильные слова, чтобы оборонить свою честь и собственное эго от этой женщины, которая, в буквальном смысле слова, умела растоптать его мужское достоинство! И тогда-то она занялась чисткой револьвера, устроила ему целую демонстрацию, представление целое! Вкладывая шомпол в ствол, она в первый раз сказала ему, что убьет его. Но наш Евгений — он был не из робкого десятка, нет! Твердый нордический дух… Настоящий герой! Он не поддался на эти уловки, твердо следуя советам друзей, стоял на своем! Она раз за разом подходила к нему и отходила, с улыбочкой, наслаждаясь производимым эффектом, поднимала грозное оружие и целилась, но нужного результата так и не достигла! И вот тогда-то, господа! Тогда-то именно и прозвучал сей роковой выстрел, который сейчас эта жалкая лгунья пытается представить простой случайностью! Неужели вы ей поверите, господа?! Это была не случайность, говорю я вам! Это был злонамеренный умысел! Одним махом достигала она несколько целей: мстила мужчине — ибо она ненавидит мужчин — и скрывала с ним в могиле свою ложь, которую он успел выявить в ней!
— Помилуйте, Михаил Карлович! — вскричал раздраженный Станевич. — Это уже прокурорская речь, а мы с вами не в суде! Тут факты нужны! Вот, дворника вызовем, он и подтвердит все… А позвольте теперь мне, старику, вопрос? Скажите, княжна, отчего это Лейхфельд не желал вас одних оставить, так, что уходя, даже дворника прислал?
В наступившей тишине, столь приятной после водопада прокурорского красноречия Розенберга, княжна сказала нервно, стыдясь:
— Я в тот вечер пыталась покончить с собой! Господа, если можно, довольно на сегодня, я устала, клянусь Богом!
— Что вы знаете о Боге?! — опять взорвался Розенберг, точно праздничная петарда. — Не упоминайте этого слова! Кстати, о Боге, господа! Знаете ли, как Лейхфельд ее раскусил?! Он ведь предложил ей креститься! Она же утверждает, что она магометанка! Как же было им венчаться?! Но, видно, грех повторного крещения напугал даже эту закоренелую душу, погрязшую во лжи! Она отказалась — и вот тут-то он и призадумался, мой бедный Евгений!..
Розенберг полез за спичками и на время умолк, чертыхаясь. Становой пристав и его помощник смотрели на княжну.
— Вы подтверждаете, — с некоторой новой нотой в голосе спросил Станевич, — что на предложение вашего жениха принять православное крещение ответили отказом? Отвечайте только «да» или «нет»!
— Нет! — ни мгновения не колеблясь, отвечала Сашенька с негодованием. — Нет, нет, и еще тысячу раз нет! Это все грязная ложь! Никогда Евгений не заговаривал со мной о крещении, а коли бы заговорил, так уж давно была бы я православная!
Она даже раскраснелась от возмущения, даже ножкой топнула.
— Ладно… — с видимым удовлетворением становой откинулся на спинку скрипучего дивана. — А я уж подумал… — и добряк махнул рукой, не став договаривать.
— Так в чем же дело, княжна?! — не утерпев, воскликнул Костя. — Креститесь сейчас! Считайте, что я вам делаю предложение… Мы делаем вам предложение перейти в православие! Я думаю, степень доверия к вашим словам тотчас возрастет у всех… И у Михаила Карловича, которому тоже свойственно заблуждаться!
Удивленный Розенберг открыл рот, отчего его трубочка выпала на пол и разбилась. Леопольд Евграфович нахмурился отчего-то. Княжна торжественно встала, оправила платье, церемонно подала руку зардевшемуся Косте и важно произнесла:
— Я принимаю ваше предложение, господин помощник станового пристава, и прошу вас быть моим крестным отцом!
Голова у молодого человека просто закружилась от счастья. Он был доволен и горд, что так удачно помог Сашеньке выправить положение, а кроме того, имел на предстоящее крещение и свои кое-какие виды. Тут Михаил Карлович Розенберг захлопал в ладоши, засмеялся и сказал:
— Браво, Кричевский! А ты не так прост, как я думал! Ловко ты ее уловил на крещение! Теперь она наша! Завтра же все обстряпаем!
— Кхе… кхе… Да что же все чаю не несут, бездельники?! — забеспокоился отчего-то становой пристав, странно смущаясь. — Пойду я, распоряжусь!
— Не стоит, Леопольд Евграфович! — измученным голосом остановила его княжна. — Отпустите меня, господа, умоляю! Пусть мне чаю принесут в мой новый дом! Завтра я снова буду к вашим услугам!
Она за час допроса даже с лица спала.
— Завтра извольте креститься, сударыня! — радостно потирал руки Розенберг, и у Кости дрогнуло сердце от мысли, что он сделал что-то не так.
— До завтра еще надобно дожить, господа, — резонно заметил Станевич, подавая руку Сашеньке. — С вашего позволения, сударыня, и с вашего, Михаил Карлович, я вас, княжна, сам сопровожу…
II
Собянскую княжну крестили между обедней и вечерней, когда в Троицкой церкви Кулича и Пасхи менее всего было праздных прихожан. Свершал обряд крещения сам батюшка Иннокентий, отец Васьки Богодухова. Тронутый пылкими рассказами трех приятелей, согласился приходской священник принять на веру происхождение и магометанское исповедание княжны и окрестить ее без должных к тому документов, без метрики даже, подвергая себя суровой епитимье епископской. Васька сам, обряженный церковным служкою, рьяно помогал отцу во всем, все поглядывая тайком на красавицу княжну с детским любопытством и восхищением.
В правом, недавно отремонтированном притворе, где были самые красивые и древние иконы, «всех скорбящих» и «боль души исцеляющие и благость тихую приносящие», зажгли стараниями Василия Богодухова множество свечей. Костя с Петькой, придя в церковь заблаговременно, вытащили из кладовок и придирчиво отобрали самую красивую церковную утварь — серебряную с чернением. Золотой у этой церкви не имелось, приход был бедноват. Выстелили пыльными церковными половичками дорожку и место, где стоять надобно будет княжне, разостлали поперек красивый рушник и яркое полотенце с петухами, маменькино любимое, взятое Костей с разрешения мягкосердечной родительницы из комода на благое дело. Матушка немало изумилась той проникновенной горячности, с коей ее занозистый и колкий на язычок сын вдруг просил ее об этом малом одолжении. Их с Петькой стараниями бедненькая рабочая церковь принарядилась, зарумянилась, будто на пасху. На хорах шушукались трое певчих, все со звонкими высокими дишкантами, зазванные не знавшим меры от беспокойства и волнения Костей на взятые взаймы у будочника Чуркина деньги, за четвертак каждый. На отце Иннокентии сияла его праздничная парчовая риза, надетая по настоянию любимого сына, при виде которой старушки из церковного клира хмурились, поджимая вялые губы, и шептали:
