— Дворник! — отчаянно вскрикнул он. — Дворник, помоги! Я ранен! — и повалился на кровать Феоктистова, обессилев. Под распахнутым сюртуком инженера Феоктистов увидал дыру в рубашке, из которой толчками, будто вода из родника, выходила темная густая кровь, пачкая его постель. Дворнику стало дурно. — Барин… барин… господин хороший… как же это вышло-то? — едва смог выдавить этот властитель метлы и лопаты, поднявшись с колен. — Саморанение, — простонал Лейхфельд, — во время чистки оружия… Тут в хоромы дворника решительным легким шагом вошла некая молодая особа, уже месяц проживавшая вместе с инженером, известная дворнику под именем Александры. — Ах, вот ты где! — обеспокоенно воскликнула она. — Куда убежал… Насилу нашла! Филат, что ж ты стоишь столбом?! Видишь, господин инженер ранен! Положи ему ноги ровно… Вот так! Дай мне теплой воды и сукна чистого или марли, чтобы кровь унять, а сам — пулей в больницу, за доктором! Пулей! — Ножкой топнула и бесовскими глазищами сверкнула! — закончил свой краткий рассказ испуганный дворник. — И ручкой вот так мне — на дверь показала! — Это ты зря их однех оставил, — рассудительно сказал Чуркин. — Кто их знает, чего она над слабым человек умыслить может… — Не гневайтесь, Иван Лукич! Простите, барин! По недомыслию! В больницу велено мне было бежать! Сей секунд назад ворочусь!.. — Да уж, поди, поздно… — мрачно сказал Чуркин, наслаждаясь страхом, который его слова нагнали на доверчивого Феоктистова. — Аминь! Прими, Господи, его грешную лютеранскую душу… Дворник застонал и едва вновь не упал на колени. — Чуркин, прекрати чушь пороть, — сказал юный Кричевский, весьма разочарованный обыденностью произошедшего. — Какой там аминь… Обыкновенный несчастный случай. В больницу, Филат, бежать не нужно: далеко, да и нет там сейчас никого. А вот тут, неподалеку, я знаю, живет доктор Герман — вот ты к нему и поспешай. Скажи, помощник станового пристава Кричевский велит ему к больному прийти. А будет медлить — прямо хватай за ворот и тащи! Ты же, Чуркин, пошли подчаска в отделение, довести их высокоблагородию Леопольду Евграфовичу о случившемся курьезе, и что беспокоиться нечего — я здесь и сам всем займусь. — Дозвольте с вами пойтить, Константин Афанасьевич, — сказал Чуркин, постукивая длинной рукоятью алебарды по мерзлой земле, точно волхв посохом. — Вы еще дитя малое, а там невесть что может приключиться… У нас тут народ — одни воры, а я батюшке вашему обещал за вами присматривать… Костя Кричевский, подающий надежды первейший сыщик Обуховской части, прямо таки задохнулся от возмущения. Кровь прилила к его молочно-белым щекам, ямочка на подбородке затряслась. — Молчать! — крикнул он что есть мочи. — Как смеешь так со мной разговаривать?! Знай свою будку! Чтоб все исполнил в точности! Смотри у меня тут!.. И, не найдя слов, чтобы разъяснить свое весьма туманное распоряжение, почерпнутое из лексикона станового пристава, Константин решительно развернулся на каблуках налево-кругом, выпятил грудь, молодцевато расправил плечи и широко зашагал к темной подворотне, из которой три минуты назад выбежал, как ошпаренный, дворник Феоктистов. Едва скрылся он с глаз заботливого будочника, ступив под гулкие своды подворотни, как решимости его изрядно поубавилось. Волновало его не то, что стреляли здесь, в подъезде, из огнестрельного оружия и человека серьезно ранили, а то, что ждала его встреча с молодой особой, явно собой хорошенькой, и при весьма романтических обстоятельствах. Уж не сестра она этому Лейхфельду, и не племянница, это точно! От таких мыслей сердце молодого Кричевского забилось сильней под полицейской шинелью, и пикантные картинки одна другой ярче понеслись в его пылком воображении. Он споро поднялся широкой и пологой парадной лестницей и на третьем этаже замедлил шаг перед квартирой номер семь, заметив, что дощатая дверь, выкрашенная коричневым суриком, не заперта. Чувство неведомого толкнуло его взяться за медную начищенную ручку — и тотчас он отдернул руку, брезгливо отрясая пальцы. Фигурная ручка запачкана была в чужой крови! Кровь темными круглыми пятнами, похожими на его вчерашнюю кляксу, была на пороге и тонким петляющим пунктиром уходила вверх по лестнице. В пролете на беленой стене отчетливо отпечатался оттиск окровавленной пятерни, когда раненый инженер, теряя силы, натолкнулся на стену в поисках опоры. — О, черт! — сказал Константин, поспешно вытирая руку платком, и сам удивился глухоте и слабости своего голоса.
Полагая неразумным оставлять за спиной не осмотренное помещение, в котором, собственно, и приключилось несчастье, Кричевский через платок надавил на ручку и беззвучно отворил дверь в квартиру инженера. Чужим теплом и запахами повеяло на него, незнакомыми, тревожными и сладкими запахами. Несомненно, тут жила молодая женщина. Пахло ее духами, цветами и чистым бельем. Чувствуя легкое головокружение, Константин осторожно прошел через темную прихожую с громоздкой вешалкой, увешанной теплыми шубами, дохой и салопами. Из прихожей в квартиру вели три белые филенчатые двери, и кровавый след скрывался под средней из них. — Ага! — глубокомысленно произнес Костик, желая подбодрить сам себя. — Здесь-то, надо полагать, все и приключилось! Пятна крови здесь были еще небольшие, видно, кровотечение росло по мере того, как Лейхфельд одолевал ступеньки лестницы по пути к дворницкой. — Что же это он к дворнику-то кинулся? — спросил сам себя юный сыщик. — Должно быть, не хотел ее пугать! Благородно с его стороны. Благородно… Но неразумно! За дверью оказалась комнатка маленькая, едва ли в две сажени длиной, но уютная. На стенах и на полу были богатые ковры, у окна — клетка с сонной канарейкой. Большую часть комнаты занимала кровать, в весьма живописном беспорядке… Вот оно, несомненное «ложе любви», о котором он столько читал у любимых поэтов! Показалось ему даже, что он видит отпечаток женского тела в складках смятых простыней. Он сделал два шага, приблизился и осторожно погладил это место, после чего зачем-то понюхал ладонь. На коже остался неизъяснимо приятный, едва уловимый аромат. Тут же, поверх одеяла, валялся кинутый впопыхах кокетливый розовый лиф с пристроченным снизу корсетом и лентами, казалось, еще хранящий чье-то живое тепло. Трепеща, молодой полицейский осторожно, на кончиках пальцев поднял этот таинственный для него предмет и, не сдержавшись, тоже поднес к лицу. Потом, отстранив руку, вгляделся в зеркало, стоявшее в углу на изящном круглом столике. В роскошной резной раме, справа вверху красовалась круглая дырка, само зеркало растрескалось и раскрошилось с краю. — Вот она, значит, куда попала… — сказал Константин и с умным видом поковырял пальцем в пулевом отверстии. — В стену ушла. Навылет, значит… Свинцовое грузило, а сколько неприятностей… Внезапно увиделось ему в зеркале какое-то движение, почудился чей-то смешок за спиной. Молодой человек вспыхнул всем лицом и обернулся к двери, неумело пряча за спиной руку с предметом дамского туалета, столь некстати им прихваченным. В дверях комнаты стояла молодая женщина, кутаясь в пеструю шаль со стеклярусом. Темные крупные кудри ее рассыпались по прямым узким плечам. Голова на длинной шее вздрагивала гордо, крупно очерченные ноздри двигались, хватая воздух, а большие темно-карие глаза смотрели с прищуром, любопытно и насмешливо. Вряд ли было ей более двадцати лет, но помощник станового пристава находился еще в том возрасте, когда все красивые женщины кажутся недосягаемыми таинственными богинями, существами иного, прекрасного мира — старшими и мудрыми. Роста она была хорошего, и полные широкие губы ее приходились как раз на уровне подбородка молодого Кричевского, с его симпатичной ямочкой. Она нимало не смутилась и не испугалась, застав внезапно в своей покинутой спальне незнакомого молодого мужчину. Константин же, напротив, совсем сбился с мысли и раза два открывал рот, прежде чем выдавил: |
