В мгновение ока Фарид вырулил на шоссе, не обратив внимания на отчаянные сигналы грузовика, перед носом которого «бьюик» проскочил буквально в нескольких дюймах.

— Расскажи мне о Франции, — попросил Фарид.

Малик поудобнее устроился в кресле. «Ты не в Европе», — напомнил он себе. Здесь, в аль-Ремале переходить в разговоре прямо к теме, которая волновала братьев больше любой Франции, было немыслимым нарушением правил общения, даже между родственниками.

Малик терпеливо отвечал на вопросы Фарида о французской погоде, французских блюдах и французских женщинах.

— А как продвигается там твой бизнес? — спросил Фарид, все ближе и ближе подбираясь к заветной теме разговора. — Как тебе работается у этого старого греческого пирата?

— Нормально, — рассмеялся Малик; он уже не впервые слышал это прозвище своего работодателя. — Нормально, и если Аллах не оставит меня своими милостями, то когда-нибудь мои дела пойдут еще лучше, правда, скорее всего уже без Онассиса.

Фарид удивленно вскинул брови.

— Без Онассиса твои дела могут пойти еще лучше?

— Нет, мои слова не стоит понимать слишком буквально, — осторожно произнес Малик и, не вдаваясь в подробности, рассказал брату, что, работая в судоходной компании, в Марселе время от времени приходится сталкиваться с перспективными клиентами, у которых весьма своеобразные требования.

— Это называется перевозкой деликатных грузов — ты понимаешь, что я хочу сказать, кузен? — и Онассис никогда не будет связываться с таким делами, так как в случае обнаружения подобных грузов могут возникнуть политические осложнения. Когда ворочаешь такими деньгами, как Онассис, зависишь уже не только от покупателей, но и от доброй воли правительств очень многих государств. А эта добрая воля стоит не одну сотню миллионов.

Фарид, не выпуская из рук руля, сделал выразительный жест, означавший, что все сказанное Маликом — прописная истина, известная даже младенцу.

Малик едва заметно улыбнулся.

— Поэтому ты можешь понять, дорогой кузен, что для подобных перевозок клиент нуждается отнюдь не в танкерах Онассиса. Ему нужна старая, неказистая посудина, рабочая лошадка, зарегистрированная, скажем, в какой-нибудь Панаме…

— И Онассис смотрит на подобные вещи сквозь пальцы? — спросил Фарид.

Это был хороший вопрос и говорил об уме, который Фарид часто маскировал своей клоунадой.

Всего три недели назад Малик набрался мужества, чтобы испросить у старика разрешения на свой страх и риск провернуть кое-какие внешнеторговые проекты.

Онассис долго, не мигая смотрел на Малика, потом хлопнул его по плечу.

— Мне бы следовало давно понять, что сын Омара Бадира не станет долго служить кому бы то ни было, даже мне. Но я еще не забыл, что значит быть молодым и когда-нибудь отпущу тебя в самостоятельное плавание, но пока останься со стариком Онассисом. Кто знает, может, тебе удастся еще кое-чему научиться. Что касается твоих проектов, то я дам тебе добро на трех условиях. Первое — ты работаешь на себя в свободное от работы время. Второе — я запрещаю тебе ссылаться на меня и вообще называть мое имя. Третье — не перевози грузов, которые тебе не внушают доверия.

— Я убедил его в своей правоте, — сказал Малик Фариду, — и он не стал возражать.

— Ай, как это здорово, помоги тебе Аллах. — Наклонившись вперед, Фарид озабоченно смотрел на дорогу и на небо, словно надеясь уловить хоть какое-нибудь разнообразие в монотонном пустынном пейзаже. — Так, стало быть, твои дела идут вполне прилично?

— Я же сказал, что вполне нормально. — Наконец кузены добрались до сути разговора.

— Мне кажется, у тебя было не слишком много времени думать о ребенке.

«Я не думал о малышке, только когда спал, — хотелось крикнуть Малику. — Только из-за дочери я приехал сегодня в аль-Ремаль».

— У меня всегда есть на это время, — сказал вместо этого Малик. Внезапно его охватило мрачное предчувствие. — Ты получил мое письмо?

— Конечно, получил и уничтожил, как ты об этом просил, а потом сделал вид, что его потерял.

— Ну, хорошо, — успокоился Малик. — И что ты думаешь о моем плане? Он сработает?

Фарид свернул на обочину, остановил машину и взглянул на брата в упор.

Малик понял кузена. Ни один ремалец не способен обсуждать серьезные вопросы, не глядя в лицо собеседнику.

— Вполне возможно, что ты уже немного отвык от ремальских обычаев, хотя мне кажется, что в этом деле ты можешь больше положиться на свое сердце, нежели на голову. Ты предложил два плана. — Фарид поднял два пальца, бессознательно подражая жесту своего отца — профессора математики. — Первое — представить дело так, словно девочку продали за деньги, а точнее, отдали на воспитание французской супружеской чете. Думаю, ты и сам видишь огрехи такого плана. Ясно, что детей время от времени продают, но Магир Наджар не принадлежит к тем людям, которые занимаются подобными делами. Даже если бы он и был из таких, то и тогда не остался бы равнодушным к мнению о себе людей, и, сколько бы денег ты ему ни заплатил, рано или поздно он выступит против тебя.

— Да, конечно, ты прав, — тяжело вздохнул Малик. — Я сам много думал над этим планом и пришел к такому же выводу. Вот почему я написал, что второй план несколько лучше.

— Он действительно лучше первого. Но давай рассмотрим его в деталях. Как я понял, надо объявить, что девочка страдает какой-то редкой и тяжелой болезнью, которую невозможно вылечить в аль-Ремале, и действительно у нас в стране нет настоящих больниц, а некий анонимный благодетель решил организовать лечение несчастной малютки во Франции. Мы можем даже пустить слух, что деньги на лечение дал по твоей просьбе Онассис, чтобы помочь бедной семье, попавшей в трудное положение.

— Хорошо, только давай оставим Онассиса в покое. Пусть будет анонимный благодетель.

— Ладно, пусть будет так. Но ты понимаешь, что все это означает? Ребенок должен либо поправиться, либо умереть.

— Так в этом-то все и дело. Через несколько месяцев, через год или два, можно будет распустить слух, что лечение оказалось неудачным. Родители погорюют, и все. Дело будет сделано. Все обо всем забудут.

Фарид брезгливо скривился.

— В этом случае мы вынуждены будем прибегнуть к явной лжи, а мне очень не хочется лгать. А ты сам, неужели ты хочешь, чтобы второе рождение твоей дочери было снова осенено крылом смерти? — Фарид открыл дверцу машины и сплюнул на землю — от дурного глаза. Малик, сам того не сознавая, последовал примеру кузена.

— Нет, я тоже не хочу лгать, — сказал он.

— Я так и думал, — согласился Фарид. — Есть и еще одна сложность. Все легенды о неизвестных благодетелях и бедных больных детях — любимая тема западной прессы, над которой христиане проливают слезы умиления. Что будет, если твоя история попадет на страницы французских газет? Об этом ты подумал?

— Ты видишь во всем сплошные опасности, Фарид, — резко возразил Малик, но тут же смягчил тон. — Это верно, опасность существует, и ее нельзя сбрасывать со счетов. Но дело в том, что надо действовать, и действовать без промедления. Сейчас моей дочери чуть больше года, и она пока не отличает меня от Магира. Но пройдет совсем немного времени, и она начнет воспринимать его как родного отца, тогда я никогда не стану полноценным родителем.

— Тут ты, без сомнения, прав, — примирительно произнес Фарид, тоже стараясь сгладить возникший было конфликт. — Именно поэтому я и попросил тебя хорошенько подумать. Мне все-таки кажется, что можно найти решение, связанное с наименьшим риском.

— Прости мне невольную грубость, кузен, но через два дня мне надо вернуться в Марсель. Что ты можешь мне посоветовать?

Фарид задумчиво покрутил ус. Год назад Малик не обратил бы ни малейшего внимания на этот жест, но теперь, пожив во Франции, где мало кто из мужчин носит усы, он понял, сколько мужской гордости испытывают его земляки от наличия растительности на своей верхней губе. В аль-Ремале, если не считать иностранцев, работавших на нефтяных вышках, безусых мужчин можно было пересчитать на пальцах одной руки. И если у кого-то усики росли скудными и редкими, то такой человек чувствовал себя ущербным, несмотря на все остальные свои достоинства.