В августе того же года Ирак вторгся в Кувейт, а зимой разразилась «буря в пустыне», вызвавшая у Карима страшное раздражение. Не то, чтобы он был страстным поклонником Ирака и Саддама Хусейна, нет, но мальчик искренне полагал, что Египет против своей воли вовлечен в войну на стороне Америки и что американцы не только не понимают арабский мир, но и не испытывают к нему ни малейшей симпатии.

Было странно слушать такие слова от мальчика, на стене комнаты которого висел портрет капитана «Ред Сокс» Уэйда Боггса. От мальчика, который говорил по-английски с чистейшим бостонским акцентом. Кое в чем, правда, Дженна была вынуждена согласиться с сыном, но дело было в том, что она воспринимала проблемы Среднего Востока, так сказать, из-за кулис, зная их подноготную и не разделяя веры Карима в якобы безупречную моральную чистоту арабов.

К несчастью, любое ее разумное слово вызывало у сына всплеск идеалистических эмоций. Дженна была уверена, что корень зла — слишком близкое знакомство парня с семьей Хамида и буквально религиозное поклонение Карима профессору. Насер стал для него рыцарем без страха и упрека. Под влиянием отца Жаклин Карим начал жадно читать все, относящееся к Среднему Востоку вообще и к Египту в частности. Он решил, что в университете изберет своей специальностью историю и политику Среднего Востока. Возможно, он станет дипломатом, это хоть каким-то образом свяжет его с тем, что Карим считал своими корнями.

— Ты не думаешь, что дипломат должен понимать и противную сторону? — спросила Дженна у сына.

— Не все дипломаты трусы, — коротко отрезал Карим.

Злость Карима и его планы на будущее заставили Дженну острее ощутить свою вину. Ее сын строил свое будущее на фальшивом основании. Правда, его бабушка действительно была египтянкой, так что основание было не такое и фальшивое, хоть какая-то правда была в версии, которую Дженна придумала для Карима.

«Нет в ней никакой правды, — возражала ее совесть. — Ты просто бессовестно надула мальчика. Ты забила ему голову всякими небылицами, а ведь твой сын — принц королевской крови».

Но это никак не могло помочь Дженне. Никак не могло.

В аль-Ремале погода менялась всегда неторопливо — медленно и постепенно, не то что в Бостоне, где в считанные минуты яркое солнышко может смениться холодным моросящим дождем. Карим все больше напоминал Дженне бостонскую погоду.

За примерами не приходилось далеко ходить. Как-то утром у дома остановилась машина. Дело было в субботу, и Дженна по случаю выходного устроила сыну роскошный поздний завтрак. Ели они в относительном согласии — спор касался вещей вполне невинных. Мать и сын обсуждали, в какой университет лучше поступать Кариму: Гарвардский. Йельский, Дартмутский или Броауновский?

Звук автомобильного гудка нарушил покой тихой улицы. Сигнал был спокойным, так не гудят водители, которым блокировали дорогу или место парковки. Это был, если так можно выразиться, веселый сигнал. Дженна подошла к окну. У тротуара стоял ярко-красный «корвет». Надо думать, что молодой человек в спортивном костюме и в галстуке приехал не к ней, в доме было еще четыре квартиры. Однако через минуту раздался троекратный звонок, и в домофоне прозвучал незнакомый молодой голос.

— Посылка для доктора Дженны Соррел. Но вам придется спуститься, чтобы ее получить.

— Что случилось? — спросил из-за стола Карим.

— Какая-то ошибка, должно быть. Пойдем со мной, Карим.

При взгляде на «корвет» юноша смог выдавить из себя только одно слово:

— Потрясно!

Одетый в спортивный костюм незнакомец галантно подвел Дженну к машине и вручил ей ключи и техпаспорт. К ветровому стеклу была пришпилена записка: «Налог на дарственную уплачен. Без тебя я бы этого не добился. Люблю, Трэйв.»

Стоило Кариму прочитать записку, как солнышко моментально сменилось дождем. Сын яростно взглянул на мать. В эту минуту Карим был похож на палача.

— Что же такого ты сделала, что получила такой подарок? — спросил он и, не оглядываясь, зашагал к дому.

На мгновение у Дженны мелькнула шальная мысль отказаться от машины и отослать ее назад. Потом можно будет позвонить Трейвису и, не оскорбляя его чувств, все объяснить. Но Дженна подумала, что это подарок ей, и она не позволит сыну испортить ей радость. Проклятие! Если она начнет приспосабливаться к перепадам настроения Карима, то через неделю окажется в психушке.

— Ну-ка, садитесь, — сказала Дженна молодому человеку, — я подброшу вас назад к магазину.

Вернувшись, она обнаружила, что Карим заперся у себя в комнате.

Это был только один случай из многих. Дженна отчаянно тосковала по тем временам, когда ее и сына связывали теплые и тесные отношения. Куда делся тот добрый мальчик, который свято верил, что его мамочка никогда не ошибается? И долго ли будет жить рядом совершенно новый, незнакомый человек, который только и делает, что спорит с ней, ругается и бурно выражает свое неодобрение?

В глубине души Дженна понимала, что это нормальное для подростка поведение. Ее сын пробовал свои силы, расправлял плечи, примериваясь к будущей взрослой жизни. Злиться на родителей, преувеличивать их ошибки и заблуждения — это элемент взросления, отчуждение, которое мостит дорогу к возмужанию. Все это естественно.

Короче, все прекрасно и хорошо, просто Дженне как матери хотелось, чтобы сын своим поведением подчеркивал свою любовь к ней.

Ну да ладно, все эти беды неизбежны, но, к счастью, временны. Когда-нибудь, когда Карим удостоверится в своей зрелости, они снова сблизятся на более прочной основе равенства.

Придет ли это время? Конечно, придет. Это было очень приятное предположение — оно грело душу, и кто мог знать, что пройдет совсем немного времени и от сладостных надежд не останется и следа.

В следующий раз гроза разразилась тоже неожиданно, на этот раз из-за нежелания Дженны поближе сойтись с Хамидами — pere et fille[12].

Профессор устраивал маленькую вечеринку, в основном для своих друзей с факультета. На этот раз он собирался показать слайды, отснятые во время его последней поездки в Луксор. Карим многозначительно намекнул, что Хамид очень настаивал на приходе Дженны.

Она отказалась, ссылаясь на неотложную работу. Карим пошел один, пылая гневом.

«Но что я могла поделать?» — подумала Дженна. На ее плечи бременем навалилось невыносимое чувство вины. Она не могла рассказать сыну, что больше всего боится оказаться в одной комнате с людьми, прекрасно знающими страну, в которой она якобы родилась. Что от слащавых ухаживаний профессора Хамида у нее по коже бегут мурашки. И уж она точно не могла сказать сыну, что терпеть не может высокомерия Жаклин и ее самою в придачу. Ей не нравилось в девочке почти все. Почти. По крайней мере Жаклин не употребляет наркотики и, кажется, не очень интересуется сексом. Скорее наоборот. Дженна заметила, что, как и всякой фанатичке, Жаклин отвратительны радости плоти. К тому же у девочки правильные политические взгляды.

Дженне надо было составить и отпечатать прошение о предоставлении пожертвования для приюта. Дженна долго и с большим трудом писала обоснование необходимости получения денег.

Она не переставала удивляться, сколько в Америке способных, талантливых и самостоятельных во всех других отношениях женщин, которые терпят жестокое с ними обращение в семье.

Дженна испытывала всевозрастающее недоумение от того, что многие женщины стеснялись и боялись признаться в существовании этого постыдного явления. Более того, многие из них искренне полагали, что в этой жестокости виноваты они сами, а, значит, она заслуженна. Работу Дженны затрудняло отсутствие понимания и сочувствия. Даже профессиональные психологи, работающие в других областях, часто задавали ей вопрос: «А почему эти женщины попросту не уходят от своих мужей? Почему они остаются жить с мужьями, которые издеваются над ними?»