— Как трогательно, — перебила ее Джузеппина. — Новая жизнь зародилась во чреве прелестной итальянской малышки после встречи с молодым корсиканцем, который стал первым консулом Франции и вершителем судеб Италии.

— А что? Разве это не так? — обиделась Саулина.

— Это ты так думаешь, моя бедная маленькая глупышка, — охладила ее пыл Джузеппина.

— Наполеон будет счастлив, когда я ему скажу, — Саулина не слушала ее возражений.

— От души желаю, чтобы так оно и было, — вздохнула Джузеппина. — Но если ты хотела завести ребенка от него, чтобы на этом построить свое будущее, то ты выбрала не ту цель.

Саулина вспыхнула от негодования.

— Это в тебе ревность говорит! Ты просто завидуешь! Мне жаль тебя.

Джузеппина не обиделась, в ее голосе не было ни яда, ни злости:

— Как бы я хотела, чтобы ты оказалась права…

Саулина повернулась, не говоря больше ни слова, и бросилась в свою комнату. Закрывшись там, она разрыдалась. Когда слез не осталось, а напряжение немного ослабело, молодая женщина попыталась успокоиться, припомнив все нежные подробности свидания с Напо-леоном. Она провела свою первую ночь любви с первым консулом, а потом вернулась домой, где ее поджидала Джузеппина. После неизбежной в таких случаях сцены подруги помирились, и все было бы хорошо, если бы теперь Саулина не сказала, что ждет ребенка. Только что налаженная дружба вновь разрушилась.

Саулине хотелось верить, что слова ее покровительницы продиктованы ревностью, но сердце подсказывало ей, что это не так. До сих пор она чувствовала себя хозяйкой собственной судьбы, а теперь постепенно начала понимать, что замок, построенный на зыбких песках ее иллюзий, может рухнуть в любой момент, похоронив ее под развалинами. Неужели она так сильно хочет произвести на свет отпрыска Наполеона? Джузеппина не пожалела красок, стараясь открыть ей глаза на его истинную суть.

— Обо всех его амурных похождениях первой всегда узнает его жена Жозефина, — объяснила она. — Ее притворные жалобы никогда на него не действовали. Точно таким же образом измены мужа ни капельки не волновали ее. Жозефина никогда его не любила. Он тоже ее больше не любит. Но они по-прежнему ценят друг друга, угасшая страсть ничуть не охладила их взаимовыгодный союз. Это она ведет его по запутанным коридорам французской политики.

Саулина без сил рухнула на кровать.

— Значит, передо мной два пути, — рыдала она, — либо аборт, либо ублюдок.

Джузеппина была права: как только этот ребенок появится на свет, она лишится всякой надежды на будущее. Для женщины без имени, без состояния, с незаконнорожденным младенцем на руках все честные пути были закрыты. Саулина уже увидела себя в отвратительной норе где-нибудь в Боттонуто, вынужденную заниматься проституцией, чтобы не умереть с голоду. В лучшем случае она вновь окажется в цепких руках какой-нибудь сводни вроде Аньезе и будет переходить из одной постели в другую, пока болезнь окончательно не сведет ее в могилу.

Этот росток жизни, развивавшийся у нее под сердцем, росток, на который она сознательно или бессознательно рассчитывала при построении своего будущего, встал между нею и остальным миром в момент наивысшего расцвета ее юности. Никогда в жизни ей еще не было так страшно и одиноко.

Она подумала о Рибальдо, благородном разбойнике, который любил ее и в которого она сама была влюблена. Зачем она тогда сбежала от него? Теперь, когда связь с чудесным прошлым была окончательно разрушена, она поняла, что ничто и никогда не сможет изгнать Рибальдо из ее сердца. Но она потеряла его навсегда. Чем мог стать для нее Наполеон Бонапарт, если не любовником на одну ночь? Почему он так и не дал о себе знать, хотя находился в Милане, почему не навестил ее, почему не прислал хотя бы письма, хоть коротенькой записки?

Саулина обхватила лицо руками, продолжая плакать.

— Гульельмо, — рыдала она, — моя собственная гордость меня погубила!

В необъятных размеров кабинете палаццо герцога Сербеллони Саулину принял секретарь первого консула Фовле де Бурьен. У него был кроткий вид верного мирного пса, впрочем, он в любой момент мог зарычать, если бы счел, что хозяину угрожает опасность. Он наслаждался своим положением в тени великого человека, при одной мысли о потере такого положения его бросало в дрожь. У него были обрюзгшие, свисающие, как у мастифа, щеки и хищный взгляд хорька. Своей нынешней высокой должностью Бурьен был обязан тому, что он единственный проявил доброжелательность по отношению к маленькому корсиканцу, когда они вместе учились в школе в Бриенне. Он никогда не смеялся вместе с другими над малым ростом Наполеона, не издевался над его низким происхождением. Наполеон этого не забыл.

«Так это и есть знаменитая Саулина», — подумал он, увидев девушку, чья бледность и строгость выдавали страшное внутреннее напряжение.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил он, указывая ей на изящное резное кресло.

— Я хочу видеть первого консула, — деловито и властно сообщила она, отлично научившись распознавать подчиненных, пусть даже занимавших самые высокие должности.

— Понятно, — кивнул Бурьен.

Он привык видеть у себя в приемной женщин всяких рангов и состояний, добивавшихся чести получить аудиенцию у Бонапарта. Саулина, пожалуй, была красивее, моложе, соблазнительнее и своеобразнее других, но тем не менее она была одной из многих.

— Не думаю, что вы сможете увидеть первого консула… по крайней мере сегодня, — объявил секретарь.

— Но у меня неотложное дело!

— Все дела Наполеона Бонапарта являются неотложными. Другими он не занимается.

— А завтра? — настаивала она. — Если я вернусь завтра?

— Очень маловероятно, — безжалостно продолжал Бурьен.

Саулина растеряла всю свою уверенность, ей казалось, что она вот-вот лишится чувств. Каждый новый шаг разрушал прекрасный, но хрупкий замок ее надежд.

— Что же мне делать? — воскликнула она, устремив на секретаря полный отчаяния взгляд.

Бурьену стало жаль ее, он вспомнил свои юношеские иллюзии и подумал о жестокости власти, о том зле, которое в мгновение ока мог причинить такой человек, как Бонапарт, девушке вроде этой, стоявшей сейчас перед ним.

— Вам остается только ждать, — сказал секретарь.

— Сколько ждать?

— Пока первый консул будет занят делами.

— Но я Саулина…

— Саулина Виола, я знаю, — добродушно перебил ее Бурьен.

— Вы меня знаете? — Саулина была приятно удив-лена.

— Я тоже был в тот день в Корте-Реджине.

— Извините, но я вас не запомнила.

Бурьен снисходительно пожал плечами:

— Такова уж моя судьба — вечно оставаться незамеченным.

— Вы мне поможете? — с надеждой спросила Саулина, почувствовав, что имеет дело с добрым человеком.

— Увы, от меня мало что зависит, — признался он.

— Для Бонапарта вы самый близкий человек.

— Могу я быть с вами откровенным?

— Я прошу вас об этом! — с жаром воскликнула Саулина, готовая на все, лишь бы положить конец неопределенности.

— Видите ли, моя дорогая, — объяснил Бурьен, — в своей частной жизни великие люди подразделяются на две категории: на тех, кто занимается делами, когда им не хватает женщин, и тех, кто вспоминает о женщинах, когда завершены все государственные дела.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что уже сказал, — сухо заключил Бурьен. — И вы меня прекрасно поняли.

— Не очень-то вы мне помогли, — тяжело вздохнула Саулина.

— Я был с вами предельно откровенен.

— И вы говорили искренне?

— Среди всех известных мне опасностей искренность представляется наиболее серьезной.

Что еще он мог ей сказать? Что первый консул обожал предаваться злословию и сплетням, находясь в постели с женщинами? Что, узнав из полицейских отчетов об измене какой-нибудь синьоры мужу, спешил сообщить об этом злосчастному рогоносцу? Что другую шестнадцатилетнюю итальянку, не менее красивую, чем Саулина, Наполеон, позабавившись с ней, выставил за дверь посреди ночи, как надоедливую собачонку? Что ему доставляет садистское удовольствие издеваться над женщинами?