А с другой стороны, как ему оправдать присутствие богато одетой девочки в его грязной комнатенке? Пройдет еще несколько часов, прежде чем Саулина проснется, а утром оправдаться будет невозможно. Власти, без сомнения, поверят хорошо одетой девочке с личиком невинной жертвы и большими влажными глазами, а не похотливому шарлатану, побывавшему в тюрьме.

Анастазио Кальдерини закрыл лицо руками. Опять он попал в беду. Оставался лишь один путь: спасаться бегством. Драгоценная табакерка станет для него талисманом, волшебным ключом, открывающим многие двери. Стоит только обратить ее в звонкую монету…

Анастазио Кальдерини знал, где найти нужного человека, способного изменить всю его жизнь и вывести его из ночного мрака на свет божий. Он собрал все свои пожитки, рассовал их по сумкам и сбежал, оставив спящую Саулину в таверне «Медведь».

Граф Франческо Нава, комендант города, метался по своему кабинету подобно льву в клетке. Даже присутствие графа Гаэтано Порро, верного старого друга, всегда готового протянуть руку помощи, на этот раз не могло его успокоить.

— Друг мой, — мягко посоветовал граф Порро, — стоит ли портить себе кровь из-за недоразумения?

— Остается лишь смириться с ним, не так ли? — воскликнул охваченный гневом комендант.

— Смирение имеет одно неоспоримое преимущество: оно сберегает силы, — заметил граф Порро.

Его философская невозмутимость еще больше распалила гнев городского коменданта.

— Вам легко рассуждать, — сказал граф Нава, остановившись перед своим гостем. — Мы все пошли ему навстречу, — продолжал он, имея в виду генерала Бонапарта, — мы приняли его с наилучшими намерениями. Мы верили и по-прежнему хотим верить его словам.

— Когда за спиной у человека пушки, его слова неизбежно начинают звучать двусмысленно.

— Сначала он приказывает доставить ему из городского арсенала три тысячи ружей, потом требует денег, лошадей, без лишних церемоний забирает из картинных галерей и частных собраний лучшие работы; а теперь мы еще должны посылать наших жандармов на поиски какой-то девчонки, о которой нам ничего не известно. Как бы не начались бунты.

— Эта Саулина Виола — наименьшее из перечисленных вами зол, — примирительно заметил Гаэтано Порро. — Имейте терпение. Теперь, когда генерал перешел в наступление на австрийцев, другим городам придется взять на себя бремя военных расходов. А девчонку надо найти. Главное, помните: бывает и хуже.

— Это верно, — задумчиво кивнул Франческо Нава.

Но не глупо ли заниматься поисками какой-то девчонки? Будь его воля, он в первую очередь пресек бы грабежи, ставшие для французов делом постоянным и привычным.

Миланская аристократия, пережив первый угар восторгов, уже начинала испытывать враждебные чувства к Наполеону. Несколько недель назад на приеме во дворце герцога Сербеллони честолюбивый молодой корсиканец позволил себе необдуманное и оскорбительное высказывание в беседе с кротчайшей графиней Нанеттой, женой Луиджи Порро.

— Мне говорили, гражданка, — ошеломил он ее внезапным вопросом, — будто все итальянцы воры. Должен ли я этому верить?

— Не верьте, мой генерал, — ответила графиня с несвойственным ей обычно дерзким вызовом. — Не все, а только значительная часть [10].

Ни от кого не укрылся сарказм этого ответа, тем более от самого Наполеона, имевшего итальянские корни и владевшего языком хозяев лучше, нежели французским. Однако он предпочел сделать вид, будто не заметил двусмысленности, и уединился со своим другом Массеной. Графине Барбаре Литта Висконти удалось услышать их разговор.

— Эти миланцы, — заметил Наполеон, — уже не улыбаются мне так сердечно, как в первые дни. Чувствую, что в любой момент могу получить удар в спину.

— С тех пор, как существует война, — усмехнулся Массена, — военные трофеи служат жвачкой для политиков. Армии достаются честь и слава. А военные трофеи заставляют замолчать горлопанов из Директории.

— Мне бы не хотелось, чтобы наемный убийца, подосланный духовенством или аристократами, заставил замолчать меня, да притом навсегда, — сухо возразил Наполеон. — Я больше не чувствую себя в безопасности в этом городе. Чем скорее я его покину, тем будет лучше.

— Есть и те, кто вас любит. Как-никак мы все-таки принесли им свободу и справедливость.

— Это верно, — согласился Наполеон. — Доверчивых дураков всегда хватает.

Барбара Литта Висконти не преминула пересказать подслушанное, и вскоре по безотказно действующим каналам городских слухов и сплетен новость уже живо обсуждалась во всех миланских домах, в соборе, в оперном театре.

— Вы, безусловно, правы, — возобновил разговор городской комендант, — у каждого главнокомандующего свои причуды, дорогой граф Порро.

— Гражданин, — насмешливо поправил его родовой аристократ.

— Хотя бы между нами давайте не будем считать себя обязанными соблюдать правила этой дурацкой игры. Мало нам других забот, теперь мы еще должны ломать себе голову из-за девчонки, которую комедиантка, пользующаяся милостями Бонапарте, взяла под свое покровительство. И в довершение всего я буквально погребен под обвалом анонимных доносов. Вот, извольте взглянуть. — Граф Франческо Нава подошел к своему письменному столу, открыл ящик, битком набитый письмами, и вытащил одно наугад. — Якобинцы объявили войну дворянским гербам, а наши дураки и рады стараться. Вот смотрите: заставили хозяина сапожной лавки у въезда на контраду Сант-Андреа сбить железную корону, служившую ему вывеской.

— Но ведь таково было постановление городского совета, — мягко напомнил граф Порро, — упразднить титулы и уничтожить геральдические знаки. Я сам, — добавил он, нахмурившись, — отказался от своих званий и подписал декрет.

— Это было сделано не по искреннему убеждению, а чтобы доставить удовольствие французам, — возразил граф Нава. — Однако народ принял все это всерьез. Вот полюбуйтесь, прошу вас, — и он протянул другу еще одно письмо.

— «Вчера, проходя по Соборной площади, — вслух прочитал граф Порро, — я обратил внимание на венчавшего одну из мраморных капелл так называемого имперского орла. Движимый патриотическим рвением и стремлением искоренить последние остатки тирании в нашем городе, обращаюсь в данное ведомство с тем, чтобы был удален этот позорный символ нашего рабства».

— Вот чем мне приходится заниматься! — раздраженно воскликнул городской комендант.

— Общественное устройство держится среди прочего и на анонимных письмах, — рассудительно заметил граф Порро.

— Прикажете и это считать завоеванием революции?

— Под австрийским владычеством жилось не лучше. Вспомните, как мы барахтались в болоте провинциальных сплетен. Терпение, друг мой, терпение. Такова история, состоящая в числе прочего из досадных мелочей: анонимных писем и потерявшихся девочек, которых надо разыскать. В любом случае вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

— Ваша поддержка смягчает для меня унизительность задания, — признался граф Нава, почему-то воспринявший последний приказ как личное оскорбление.

И в самом деле, без помощи графа Порро, имевшего надежные рычаги влияния во всех слоях миланского общества, местная полиция мало что могла сделать в городе, разделенном непроницаемыми социальными перегородками.

— Я поеду в театр к мадам Грассини, — сказал граф Порро, — и подробно расспрошу ее лично обо всем, что касается потерявшейся девочки.

Вдали забухал тяжелый колокол, потом к его бронзовому звону присоединились колокола поменьше, торопившиеся возвестить начало очередного часа. Все колокольни города, позолоченные лучами утреннего солнца, заливались звоном.

Веселый перезвон и раздражающий кожу зуд разбудили Саулину.

— Блохи! — воскликнула она, почесываясь, но ничуть не встревожившись: эта житейская беда была ей хорошо знакома.

Она села на засаленной кровати. Незнакомая комната, грязная и голая, была совсем непохожей на ее прелестную спаленку в доме Джузеппины Грассини, да и на большую общую спальню в сыроварне ее отца в родном селении тоже.