Карета была запряжена четверкой лошадей. На козлах рядом с кучером сидел лакей, и оба они были тепло укутаны. Саулина села рядом с певицей, всем своим видом показывая, что путешествие ее ничуть не волнует. Она с сожалением отказалась от занятий, так как считала образование необходимым пропуском, ведущим ее к намеченной цели.

В свинцовом воздухе кружились редкие снежинки.

— Дай-то бог, чтобы снег не пошел, — заметила Джузеппина. — В снегопад ехать очень тяжело, да и опасно.

— Снега не будет: слишком холодно, — объяснила Саулина, прекрасно разбиравшаяся в погоде.

Карета быстро катила по хорошо утоптанной большой дороге, все окрестные поля были засыпаны снегом, тутовые деревья и акации казались застывшими ледяными скульптурами и заставляли вспоминать волшебные сказки, рассказываемые по вечерам у зажженного камина. Время от времени по дороге попадались отдельные хуторские строения, и дым, идущий из труб, почему-то наводил на мысль о собравшейся у камелька семье.

— Ты так не думаешь? — спросила Джузеппина, поделившись этой мыслью с Саулиной.

— Нет, — ответила та. — Эти дома топятся по-черному и наводят меня на мысли только о холоде, нищете, жестокости и отчаянии.

Певица почувствовала себя неуютно, столкнувшись с такой уверенностью в себе, с таким четким и беспощадным видением мира. Она поправила у себя на коленях медную грелку с деревянной ручкой, наполненную горящими угольями, прикрытыми сверху золой, с тем чтобы жар уходил медленно.

— Разве тебе не холодно? — спросила она, зябко передернув плечами.

— Я тепло одета, синьора Джузеппина, — ответила девушка, подчеркивая разницу между практичностью своей собственной одежды и легкомысленным нарядом певицы.

Саулина была укутана в длинный, до самых пят, шерстяной плащ с широким капюшоном красивого жемчужно-серого цвета, подбитый теплым и мягким куньим мехом.

— Такие плащи вот уже несколько лет никто не носит, — ужаснулась Джузеппина, зябко ежась в своей кашемировой шали. — Даже не вздумай надеть его в городе. Теперь в моде вот это, — и она продемонстрировала свою шаль, не спасавшую от холода, зато гревшую ее тщеславие. — Я только что вернулась из Парижа, — доверительно сообщила певица, — и мне известно все о модах нынешнего сезона.

При этом она улыбнулась, втайне надеясь, что ей удалось затронуть тему, способную вывести ее подопечную из равнодушного состояния.

Саулина смерила ее своим строгим взглядом.

— Прошу меня извинить, синьора, — сказала она, — но если мода предписывает смерть от холода, я ни за что не соглашусь ей следовать.

Итак, Джузеппина снова ошиблась.

— Ты хочешь сказать, что только глупцы следуют за модой?

— Я не имею в виду ничего, кроме того, что уже сказала.

Карета время от времени замедляла ход на засыпанных рыхлым снегом или обледеневших участках дороги.

— С такой скоростью мы никогда не доберемся, — пожаловалась Джузеппина.

— С божьей помощью доберемся, — спокойно произнесла Саулина.

Закутанный с головы до ног священник пробирался по протоптанной среди полей дорожке. Следом за ним шел служка, то и дело звонивший в колокольчик. Они несли святые дары, направляясь к крестьянскому дому с курящейся на крыше трубой. Там кто-то умирал. Или уже умер.

Саулина подумала о своей матери.

— Как вы думаете, успеем мы застать ее в живых? — спросила она у своей покровительницы, приведя ее в изумление.

— Я не знаю. Мне известно лишь то, что сказано в записке дона Джузеппе. Но ради тебя я надеюсь, что вам удастся поговорить в последний раз.

Саулина опустила взгляд, потом вскинула свое прекрасное личико, опушенное мехом, на Джузеппину.

— Я даже не знаю, что мне ей сказать.

— Своей матери? — поразилась та.

— Нам почти нечего было сказать друг другу, даже когда мы жили вместе.

Что послышалось при этом в ее голосе? Равнодушие или сожаление? Джузеппина так и не поняла.

— Когда люди близки друг другу, слова не нужны.

— Мы, крестьяне, вообще не привыкли говорить больше, чем нужно, — заметила Саулина. — Нам важны дела, а не слова.

— Но ты уже не крестьянка. И ты сумеешь найти верные слова.

— Ну, если на то пошло, я никогда не была крестьянкой. Вы ведь знаете, что Амброзио Виола мне не настоящий отец. Если бы моей матери хватило смелости последовать за тем цыганом-скоморохом, возможно, я стала бы актрисой. Или танцовщицей. Но, уж конечно, меня бы не было сейчас здесь с вами, в этой карете. Просто моей матери не хватило смелости.

Она ни на минуту не вспомнила о том, что у матери были и другие дети, семья, принципы, требующие уважения. Так уж была создана Саулина: существовала только она и цель, которой она намеревалась достичь. Все остальное не имело значения.

— А тебе хотелось увидеть своего отца-бродягу? Вдруг ты на него похожа? — полюбопытствовала певица.

— Да, мне хотелось его увидеть, особенно когда я была маленькой. Мама говорила, что я в точности на него похожа, если не считать светлых волос. Тогда я смотрелась в воду в ведре или в поилке и видела лицо своего отца. И мне смешно было видеть этого отца с кудряшками и с лицом девчонки.

— А теперь тебе больше не смешно?

— Я вообще больше не смеюсь и не плачу.

— Ты все еще вспоминаешь Гульельмо Галлароли?

Саулина не ответила и переменила разговор.

— Вы больше месяца провели в Париже, — сказала она, — и ни слова не говорите мне о Бонапарте. Я знаю, что он разогнал Директорию и стал первым консулом.

— Я с радостью отмечаю, что благочестивые сестры держат тебя в курсе мировых событий.

— Когда им не удается мне в этом помешать, — уточнила Саулина.

— И когда же, к примеру, такое бывает? — полюбопытствовала певица.

— Когда события наступают прямо на нас.

— Какие события? — спросила Джузеппина, сраженная железной логикой Саулины.

— Сестра Клотильда, — привела пример Саулина, — очень умна и хорошо разбирается в политике. Конечно, она горой стоит за австрийцев, но все-таки понимает, что австрийское владычество в Ломбардии доживает последние недели.

Глядя на свою подопечную, Джузеппина надивиться не могла на ее красоту, а слушая ее речи, поражалась ее трезвому уму. Сколько ни старалась, она не могла примирить в уме образ этой просвещенной молодой дамы с воспоминанием о маленькой безграмотной дикарке, одетой в лохмотья, грязной, с исцарапанными колючей ежевикой руками и ногами, найденной случайно в небольшом селении в нескольких милях от Милана. Из невзрачной бесформенной куколки появилась на свет великолепная бабочка с широкими крыльями и чуткими усиками; никто не смог бы предсказать, куда она улетит.

— Сестра Клотильда всегда была очень внимательна к тебе, — заметила Джузеппина.

— Она понимает, что со мной ей не приходится терять время понапрасну, — с равнодушной гордостью объяснила Саулина.

— Она очень высокого мнения о тебе, — продолжала певица.

— Я была бы лицемеркой, если бы сейчас начала скромничать.

— Но скромность украшает женщин…

— Синьора Грассини, — четко объяснила Саулина, — за четыре года я много думала, прочитала много книг и кое-что усвоила. Некоторые мудрые мысли произвели на меня большое впечатление и остались в моей памяти навек. В особенности одна. Я убедилась, что бессмысленно и невыгодно преуменьшать свою значимость. Это глупо. Только малодушные ценят себя ниже, чем на самом деле стоят. А ханжество никогда не считалось доброде-телью.

Джузеппина сделала вид, что закашлялась, вытащила из ридикюля розовый платочек и, выглянув в окно, убедилась, что снег повалил гуще. На самом деле она пыталась избежать спора, в котором ей не суждено было уцелеть. Язычок, отточенный светской болтовней, не годился для пикировки с беспощадной логикой маленькой дикарки из Корте-Реджины.

— К нам скоро вернутся французы, — сказала Джузеппина после недолгой паузы. — Ты рада?

— Слава богу, — ответила Саулина совершенно равнодушно.