Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ты меня попрекаешь тем, что я не совратил несовершеннолетнюю девочку?

— Я тебя попрекаю тем, что ты отложил меня в сторону, как вещь. Очень важную, очень дорогую вещь, которой можно воспользоваться в любой момент, когда тебе этого захочется. А между тем моя жизнь кончилась. Моя душа иссохла и умерла, мои мечты раскрошились и рассыпались, как сухая глина.

— Ты считаешь, что я так сильно отличаюсь от человека, с которым ты рассталась четыре года назад?

— Нет. Ты в точности такой же, каким был тогда. Это я изменилась.

— Значит, ты больше меня не любишь, — сказал он с бесконечной горечью.

— Человек, которого я любила, умер на мостовой у Сенных ворот летним вечером четыре года назад.

— И больше ты меня не полюбишь?

— Не знаю, — призналась Саулина с глубокой грустью.

— Что я могу для тебя сделать?

— Верни мне мою карету и мою одежду. Я хочу вернуться в Милан.

* * *

В карете Саулина разрыдалась. Она оплакивала признания, открывшие ей с неожиданной стороны личность человека, которого она любила, но еще горше она плакала потому, что продолжала отчаянно и безнадежно любить Рибальдо. Вот опять карета увозит ее прочь от него. Она звала его, призывала, заклинала, рвалась к нему всем сердцем, но так и не нашла в себе сил вернуться к нему. Если бы она повернула вспять, ее волнение улеглось бы, а сжигавшее ее желание было бы удовлетворено, но она изменила бы себе самой и своей судьбе.

5

Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.

— Дезе? Кто такой Дезе? — кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.

— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.

— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.

— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.

— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.

— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.

Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.

— Разве вы не находите его неотразимым?

Граф Литта промолчал.

Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.

Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.

— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.

— Результат налицо, — согласилась ее подруга.

— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.

— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.

— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.

Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.

— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.

Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.

Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.

Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.

Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.

— Фортунато, — окликнула его Марция.

Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.

— Марция, я тебя не вижу, — сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.

— Видеть больше нечего.

— Как ты, девочка моя?

— Хорошо. Но мне жаль тебя.

— Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?

— Знаю.

— Дороже и прекраснее тебя у меня никого не было в жизни.

— Помоги тебе господь, Фортунато.

— Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?

— Я тебя простила.

— В моей жизни больше не было женщин после тебя.

— Знаю.

— Позволь мне подняться.

— Прощай, Фортунато.

— Только на минутку, чтобы проститься, — в отчаянии молил он.

— Прощай, — тихо сказала Марция.

— Прощай, Марция, — прошептал он в ответ.

Придворный лекарь наклонил голову и удалился. Марция провожала его взглядом, пока он не исчез в вестибюле. Потом она преклонила колени перед изображением Мадонны и стала молиться.

* * *

Придворный лекарь Фортунато Сиртори уже направлялся в гардероб за своими перчатками и шляпой, но его отвлекло объявление мажордома о прибытии новых гостей, сделанное как раз в эту минуту:

— Мадам Джузеппина Грассини и мадемуазель Саулина Виола!

Фортунато вернул свои вещи гардеробщику, повернулся и увидел двух ослепительных красавиц: блондинку и брюнетку. Он знал певицу, много раз восхищался ее выступлениями в театре, помнил ее грудной, низкий голос и ценил его гибкость и выразительность. К двадцати семи годам она достигла вершин артистического мастерства. Сопровождавшая ее светловолосая красавица была воистину необыкновенна. Придворный лекарь замер. Он вспомнил девочку на пороге отрочества, пораженную и подавленную обстановкой его дома, зачарованную проникновенной скрипичной игрой Марции. Эту девочку прислала к нему галантерейщица Аньезе: черные глаза, полные тревоги и строптивого упрямства, густая масса спутанных золотистых кудрей, обрамляющих взволнованное личико. Ну да, это была именно она, Саулина Виола, маленькая крестьяночка, сумевшая толкнуть Марцию на неповиновение. За эти четыре года она превратилась в женщину, стала еще красивее. Редчайший, драгоценный алмаз! У нее была плавная и величавая походка молодой аристократки, но во взгляде сохранилось прежнее бунтарство.

77
{"b":"164270","o":1}