— Ты пришел в час печали, — сказал ему Фортунато Сиртори. — А печаль — это тяжкий недуг, который даже я не берусь лечить.

— Я пришел, чтобы оказать услугу другу и спасти заблудшую душу, — тихо ответил Обрубок. — Я вам бесконечно благодарен, но я хочу знать, могу ли я по-прежнему уважать вас.

В эту минуту он вновь стал прежним человеком — высоким, гордым, красивым. Он превратился в Алессандро Казираги, ему казалось, что он вновь ступает легко, как в те времена, когда у него еще были ноги.

— Ты далек от истины, Алессандро, если для суждения о человеке тебе требуются слова и доказательства. Вода и ветер, немного глины, благоухание и зловоние — вот что такое человек, величайшее творение вселенной, непредсказуемое и загадочное. Он падает с четвертого этажа и остается в живых, а прохваченный легким сквозняком умирает. Считается, что человек — мыслящее животное, но когда он следует дурным инстинктам, толкающим его на зло, разве он человек?

Придворный лекарь сидел в саду на каменном бортике чаши фонтана, его печальный взгляд был устремлен в никуда. Расставшись с халатом из китайского шелка, он надел белоснежную рубашку и светлые панталоны, казавшиеся белыми в прозрачном ночном воздухе, на ногах у него были темные сапоги. Он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти лет.

— Итак? — спросил он, приглашая гостя уточнить цель своего визита.

Алессандро Казираги откашлялся, пытаясь привести в порядок свои мысли. Столь изощренная манера разговора подавляла его.

— Сегодня вам привели одну девочку, — начал он наконец. — Ее зовут Саулиной.

Придворный лекарь наконец взглянул на него:

— И что же?

— Я хочу узнать, где она, — упавшим голосом продолжал Алессандро. В глубине души он еще надеялся, что великий человек даже не поймет, о чем его спрашивают.

— Саулина, это маленькое чудо, была здесь. Ты с контрады Лагетто, стало быть, ты знаешь, кто привел ее ко мне.

— Вот поэтому я и хотел узнать наверняка.

— Саулина — это не просто чудесный цветок. Это колдовство. Возможно, ее не существует, возможно, она всего лишь отсвет наших фантазий. Это мечта, это сон, и, как все сны, она растаяла.

— Вы хотите сказать, что она ушла?

— Я тебе все это говорю, потому что это правда, Алессандро. Аньезе сказала тебе правду, — заверил его придворный лекарь, словно прочитав его мысли.

Ах, как тяжело осознавать, что великий человек пал так низко.

— Я должен ее найти. Вы можете мне помочь? — спросил Алессандро.

— Для кого?

Было совершенно очевидно, что Обрубок из Кандольи исполняет чье-то поручение.

— Для одного высокопоставленного лица.

Придворный лекарь ничуть не удивился, узнав, что высокопоставленное лицо интересуется такой чаровницей, как Саулина.

— Не могу ли я узнать его имя?

— Для Наполеона Бонапарта, — признался Обрубок.

Придворный лекарь Фортунато Сиртори многозначительно покачал своей большой головой, увенчанной полукольцом седых волос.

— Мир меняется у нас на глазах, события мчатся за нами подобно стае гончих; дворянство проявляет недовольство, народ бунтует, победители не оставляют нас в покое, а люди, которые могли бы повлиять на все эти изменения, уладить споры, успокоить мятежные души, исправить злоупотребления, смягчить боль, заняты поисками мечты по имени Саулина. — Фортунато Сиртори имел в виду не только Наполеона, но отчасти и самого себя. Обрубок из Кандольи глядел на него в недоумении, не понимая, о чем идет речь. Поэтому придворный лекарь продолжил свою мысль: — Любовь — это ускользающая тень, все ее волнения не более чем суета, она собирает богатства, не зная, кто ими воспользуется.

Две слезинки, блеснувшие в лунном свете, покатились у него по щекам — обычная человеческая слабость.

Алессандро не смел верить тому, что видел.

— Она была вам так дорога?

— Саулина? Саулина упорхнула, как бабочка, случайно залетевшая в мой сад. Но эти слезы я лью не из-за нее. Я плачу из-за Марции.

Обрубок ничего не понимал, а придворному лекарю было безразлично, понимает он или нет.

— Ты ее не знаешь, верно? Откуда тебе знать? Марция ушла от меня, Алессандро. А вместе с ней ушла любовь, ушла жизнь. Она дала денег Саулине, уговорила ее сбежать, а потом ушла сама. Навсегда. Не попрощавшись. Не сказав ни слова.

— Мне очень жаль. Но я просто не понимаю, о чем вы говорите, — тихо признался Обрубок.

— И помочь ты мне не можешь, я это знаю. А еще я знаю, кто такая Саулина, и могу тебя заверить, что она вышла из этого дома такой же чистой, какой вошла в него. Впрочем, осквернить мечту невозможно.

— Я лучше пойду, синьор.

— Иди, Алессандро. И пусть тебе сопутствует удача. Я останусь здесь наедине со своей болью. Если бы мы и в самом деле могли учиться на собственных страданиях, как говорит мудрец, мир уже знал бы формулу счастья.

Обрубок подробно рассказал Рибальдо о своей встрече с Фортунато Сиртори, опустив только имя и звание придворного лекаря. Рибальдо не стал настаивать, уважая секреты друга.

— Если бы я не видел ее своими собственными глазами, — заметил безногий, — я бы, кажется, сам начал верить, что эта девочка — всего лишь мечта. Она неуловима, как облачко.

Рибальдо встал и направился к двери.

— Ты поддался чарам этого человека, — сказал он другу. — Не знаю, чего он больше заслуживает: уважения или презрения. Но ты пошел туда с намерением его задушить, а кончил тем, что дал ему возможность выплакаться на твоем плече.

— Это верно, — подавленно признал Обрубок.

— Не стыдись этого, Алессандро, — теперь и Рибальдо назвал его по имени, потому что говорил просто с человеком, а не со своим сообщником или наемным убийцей.

— Мне очень жаль, что я так и не смог тебе помочь.

— Нам придется продолжить поиски.

— Неужели тебе так важно угодить мадам Грассини?

— С сегодняшнего утра она находится под защитой французской армии. Не исключено, что она уже и думать забыла о девочке. Но я дал слово, а слово мое нерушимо. Для кого-нибудь другого эта девочка могла стать разменной монетой, но для меня это вопрос чести. Крутая заварилась каша, верно?

— Ты говоришь о том, что произошло в Павии? — живо догадался Обрубок.

— Бунт послужил французам предлогом, чтобы ограбить город.

— К счастью, они не отдали на разграбление Милан после беспорядков на Соборной площади.

— Французы здраво рассудили, что не стоит искушать миланцев, — заметил Рибальдо. — Миланцы не ограничились бы сбиванием нескольких трехцветных кокард и «шестов свободы».

— Они снесли даже помост с надписью «Права человека», увенчанный фригийским колпаком. Словом, тот самый народ, который приветствовал французов, теперь их ненавидит, — подытожил Обрубок.

— Вот именно, — согласился Рибальдо. — Они отправились к дому Грассини и стали выкрикивать оскорбления, а потом забросали окна камнями. Конечно, сторожевым псам Бонапарте пришлось взять ее под охрану. Кстати, имей в виду, весь цвет миланской знати заключен в монастырь Санта-Маргерита.

— Тебе известны имена? — спросил Обрубок.

— Принц Бельджойозо, граф Таверна, граф Кавенаго, маркиз Арригони, граф Мельци д'Эриль, граф Нава и другие.

— А мы хлопочем о какой-то Саулине? — удивился Обрубок.

— Да, мы должны ее найти, — подтвердил Рибальдо. — Не забывай об этом.

Они крепко пожали друг другу руки и расстались.

Рибальдо отдал приказ, зная, что Обрубок из Кандольи сделает все возможное для его исполнения. А сам он тем временем намеревался найти лодочника Эмилио, переправившего на тот берег лекаря Анастазио Кальдерини. Потом он обойдет все остерии города и распустит слух, что дело Саулины касается всех, потому что этого хочет он, Рибальдо.

Обрубок крепко пристегнул себя к тележке и выкатился из дому. В ночной тишине, сменившей дневной шум, было что-то тревожное, даже пугающее. Город как будто застыл, немой и мрачный. Редкие прохожие жались к стенам. Тьма охватила, казалось, не только город, но и души его обитателей.