— Знаете, у кого мы взяли деньги? — переспросил он с каким-то злорадным, насмешливым выражением лица.

— У кого?

— Ни одна душа на свете не подумала бы, что такой близко около денег стоял…

— У кого же?

— У этого типа, что ходит в богатые дома ругаться, — у Сроли Гола.

— У Сроли?! — крикнул в изумлении Мойше, отказываясь верить своим ушам. Он почувствовал вдруг неимоверную усталость и тяжело опустился на стул. — У него? У Сроли? Кто позволил? Кто разрешил? Вы с ума сошли, свихнулись?!

— Что тут особенного? — раздраженно ответил Цаля, который после истории с Рудницким в известной степени утратил уважение к Мойше Машберу. — Что такого случилось? Деньги не пахнут, реб Мойше! Деньги — это деньги, кому бы они ни принадлежали.

— Но… Это же невозможно! Откуда у него… у такого вдруг взялись деньги?.. — никак не мог прийти в себя Мойше.

— Это нас не касается. Факт, что он их имеет и они не фальшивые, — отвечал Цаля.

После этого разговора Мойше вернулся домой очень расстроенный. Все это никак не укладывалось у него в голове. Впрочем, любой другой на месте Мойше чувствовал бы себя точно так же. Он, Мойше, — в роли нуждающегося, а Сроли в роли спасителя. У Мойше в карманах пусто, а в карманах у Сроли — векселя Мойше Машбера! Мойше чувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным. «Не иначе, — думал Мойше, — Господь Бог решил напомнить мне, что богатство не прочно, что хвастать и гордиться им не следует». Доказательство — вот оно! — сегодня ему, Мойше Машберу, пришлось прибегнуть к деньгам человека, которого он намедни выгнал из своего дома, выгнал как последнюю тварь, с которой нечего церемониться. Но еще больше его беспокоило другое: эта история наверняка распространится по городу. Звучать она будет, как шутка, как анекдот, и его имя будут поминать рядом с именем Сроли. А это пахнет скандалом и неприятностями. Лучше бы это случилось с кем-нибудь из врагов Мойше.

Вернувшись домой в мрачном настроении, Мойше с горькой набожностью прочитал вечернюю молитву и, не поужинав, направился к себе в спальню. Домашние ни о чем не спросили его — они видели, что он чем-то очень расстроен. Мойше и во сне был неспокоен, но до тех пор, пока сновидение, как это бывало обычно, когда он переживал неприятности, не показало и объяснило ему суть происшедшего.

Накрытый стол. Суббота или праздник. Все идет своим порядком. За столом сидят дети, внуки. Но что за странность? На его месте, рядом с Гителе, сидит не он, Мойше, а какой-то чужой человек. Мойше всматривается — это, оказывается, Сроли. Он ведет себя как хозяин. Заметив, что у края стола сидит некий гость, Сроли приказывает, чтобы этого человека не обделили, чтобы дали ему поесть, при этом он всячески подбадривает гостя — кушайте на доброе здоровье! Мойше смотрит на гостя и видит, что это не кто иной, как он сам, Мойше! Сам сидит за своим собственным столом в качестве гостя, к тому же в одежде Сроли. Ему не по себе, и он слышит, как Сроли обращается к Гителе: «Почему гость не в духе? Почему гость ничего не ест?»

Мойше хочет объяснить, что хозяин здесь не Сроли, а он, Мойше Машбер. Но тут Сроли, рассмеявшись ему прямо в лицо, обращается ко всем и, чтобы доказать, что место, занимаемое им за столом, полагается ему по праву, достает из бокового кармана пачку бумаг: глядите, мол, кто кому должен, у кого чьи векселя заложены!..

Мойше возразить нечего. Он опускает голову, встает из-за стола и направляется в угол комнаты. Там он находит торбу, которая раньше принадлежала Сроли. Он поднимает ее с полу и, сопровождаемый взглядами жены, детей и внуков, идет к двери. Поцеловав мезузу, со слезами на глазах он покидает свой дом и домочадцев, которые остаются за столом.

«Ах, поймать бы его сейчас!» — думал Мойше Машбер утром. «Его» — значит Сроли; это имя он не желал произносить.

«Ах, если бы я его сейчас поймал!..» Мойше не знал точно, что бы он сделал, что бы предпринял против этого человека, — неясные намерения путались у него в голове. Хотелось разделаться с этим подлецом, который нарушил его покой, разбил его дружбу с братом, а главное — нанес удар по его чести… Ведь если люди узнают, что у этого негодяя находятся его векселя, — они станут смеяться над ним!..

«Ах, если бы я его…» — думал Мойше. Он схватил бы Сроли и передал в надлежащие руки, пусть обыщут его, расследуют, разузнают, откуда у такого субъекта деньги? Не иначе — украл, ограбил кого-нибудь…

Мойше вздохнул и вспомнил о Лузи. Не есть ли все это наказание Божие за то, что он неправильно поступил с Лузи? Будь Лузи сейчас рядом, он спросил бы у него: «Что произошло между нами? Что я такого сделал против еврейского закона, против обычая, против порядка, установленного и введенного извечными нашими законодателями? Почему сердце твое больше не лежит ко мне, а наша дружба закончилась такой ссорой? Разве я согрешил тем, что, как и все, старался для семьи — для жены, детей, для дома и очага своего. Торговал, как все торгуют, и, не довольствуясь достигнутым, после каждой преодоленной ступени старался подняться еще выше. В чем тут мой грех?» — спросил бы он у Лузи.

Мойше нуждался в братской помощи. После истории с Рудницким и особенно после того, что произошло вчера, когда он, обнаружив у себя пустую кассу, вынужден был взять деньги, сам того не зная, у Сроли, словно тяжкий камень обрушился на него. Страшное предчувствие охватило его: «Кто знает? Многие признаки говорят о том, что счастье повернулось ко мне другой стороной, и, как это часто бывает, самая высокая ступень моей лестницы уже пройдена и теперь мне предстоит спускаться вниз?»

А в это время Сроли и Лузи, о которых он думал, даже не вспоминали о нем. Они были далеки от него и его рассуждений. После того как Сроли был с позором изгнан из дома Мойше Машбера, после того как он излил душу перед Лузи и особенно после того как ему удалось поместить свои, до сих пор скрываемые деньги в надежные руки самого Мойше Машбера, он больше не показывался в домах богачей. Целыми днями он толкался на ярмарке. На него посматривали с подозрением, как на жулика или ненормального, который везде сует свой нос. Так было и в то утро, о котором идет речь.

Вот он стоит у одной из стен древней городской крепости, которая глядит на реку и плотину. На время ярмарки у подножия этой стены разместилось множество палаток, стоек, лотков. Здесь особенно велики сутолока, теснота, разноголосица. Торговцы расхваливают свои товары, зазывая на все лады покупателей. Толпы народа двигаются туда и обратно, люди собираются кучками и жужжат, как в пчелином улье.

Сроли стоит возле палатки, у которой две стенки — полотняные, третья каменная (стена крепости), а четвертая отсутствует. Здесь не торгуют, не продают. Здесь лечат: вскрывают нарывы, чирья, волдыри, опухоли, ставят банки, удаляют зубы, лечат глаза, а также стригут и бреют.

Здесь орудует старый лекарь Лейб, через очки его глаза кажутся огромными и блестят, как у рыбы. У Лейба есть помощник Менаше, молодой человек в начищенных сапогах — злой насмешник и сквернослов. Пациенты — это крестьяне, накопившие у себя дома достаточно болезней для лекаря Лейба. У кого — поясница, у кого — застарелые колики или другие хворости, которые деревенские знахари и бабки не в силах исцелить и лечение которых пришлось отложить до ярмарки. Крестьяне сидят и ждут своей очереди. Вот клещи, которыми впору вытаскивать гвозди, — ими Менаше рвет зубы. Лекарь Лейб работает более тонкими инструментами. Он вскрывает нарывы, чирьи, мажет мазями и прикладывает пластыри разных цветов.

Сроли стоит около палатки, заглядывает в тазы, в которых скапливаются окровавленные бинты, тряпки, смотрит на больных крестьян, которые независимо от результатов лечения платят либо наличными деньгами, либо натурой — кто принес пяток яиц, кто курицу, овощи, щетину. Все это складывается в кучу.

Сроли отходит и оказывается на оживленном перекрестке, где расположились бандуристы. Слепые нищие сидят на соломе. Глаза выглядят у них по-разному: у одних они открыты, а ничего не видят, у других закрыты, вытекли, в глазах у третьих как бы белесые горошинки вертятся, у четвертых зрачки под прикрытыми веками перекатываются. Но все — либо задирают голову кверху, к солнцу, вытянув шею, либо клонят голову к груди… Один поет басом, у другого голос тихий, журчащий.