Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я не знаю, каким образом выбрался из этого омута. Но вдруг, в один прекрасный день, я порвал с этой компанией. На мне нельзя было заметить ни пятнышка, ни малейшей ужимки, принесенных из «низов», как если бы я никогда там не был. Так что никому и в голову не приходило, что я уходил к таким людям, упоминания о которых достаточно, чтобы порядочные евреи отказались пускать меня на порог и не пожелали иметь со мной никаких отношений.

Не замечали во мне перемен еще и потому, что я не вернулся в родные места, а направился в чужой город, где меня вообще не знали. Я сразу был принят, как равный среди равных, добропорядочный ученый человек, являющий собой к тому же пример образцового поведения. Однако прошло немного времени, и я опять поскользнулся. Я заметил, что во мне время от времени начинает расти желание поступать наперекор, оно не дает покоя, подступает к горлу, душит и принуждает выступать перед всеми со словами, направленными против того, что у людей издавна считается священным. Меня стали травить, преследовать. Я переехал в другое место, но и здесь повторилось то же самое. Я начал скитаться по городам, но всюду по той же причине был отвергнут. Дошло до того, что в некоторых местах на меня стали смотреть, как на чудовище, на богохульника, позорящего общину, готового порвать со своей религией и принять другую. Но и этого было мало. Распространился слух, что я доносчик, доношу на своих единоверцев. Община объявила меня вне закона, всякий мог поступить со мной, как ему угодно, такого человека и убить не грех. И действительно, дошло до того, что я кое на кого стал доносить. Глубоко возмущенный поступками своих единоверцев, я однажды зашел к попу и завел с ним близкое знакомство. Таким образом, могли оправдаться опасения моего деда насчет моего будущего, недаром он хотел отказать мне в наследстве.

В последнюю минуту, однако, я снова спохватился и ударился в другую крайность: стал навещать цадиков края, в котором я тогда жил. Я проводил в их дворах много времени, желая примкнуть к тем, кого согревает живительное пламя веры. Но сделать этого я не смог. Из дворов цадиков меня стали выгонять, а в одном из них меня объявили сумасшедшим. Это произошло после того, как я раскрыл грубейшую несправедливость, которую допустили известные раввины с единственной целью угодить цадику. Ради этого они по-своему истолковали закон, совершенно извратив его смысл. Я вмешался и тысячами доводов доказал противоположное, раскрыл всю фальшь этих толкователей, вывел их на чистую воду. Тогда приближенные и домочадцы цадика ничего лучшего не нашли, как объявить меня умалишенным. И не только объявили, а связали и немало времени продержали в темном чулане.

Оттуда я сбежал. Тогда я уже был постарше, но своего дома у меня не было. Женился было, потом развелся, детей не было. Пробовал заниматься разными делами и все бросал; учился разным ремеслам, но все впустую. И удивительно: за все время мне никогда в голову не приходило нарушить обет относительно своих денег. Я таскал их с собой из города в город. Приехав куда-нибудь, я помещал деньги в надежном месте, чтобы они были в сохранности, и все, больше о них не вспоминал.

Я все время пытался найти человека, которому мог бы довериться, перед которым мог бы душу излить. Но к кому бы я ни обращался, кого бы ни избрал своим наперсником, всякий раз меня ждало разочарование. Стоило мне только чуть коснуться вопроса о моем происхождении, как на меня начинали смотреть, как на прокаженного, от которого нужно держаться подальше.

В это время у меня прибавилась еще одна болезнь, третья по счету. Я имею в виду своего двойника, вроде диббука, своего спутника, которого я однажды увидел во время трапезы. Он сидел за столом как раз напротив меня, оборванный, босой, напоминая одного из тех, с которыми я общался в разгульный, босяцкий период своей жизни.

Он так неожиданно явился, что я, увидев его, долго протирал глаза, желая убедиться, вижу ли я его в действительности, или зрение меня обманывает. А когда убедился, что зрение меня не обманывает, я поначалу очень испугался, даже сплюнул, как сплевывают при плохой примете или после дурного сна. Но оборванец не обратил на это никакого внимания и продолжал спокойно сидеть за столом. Первые минуты он только глядел на меня и молчал, потом завел разговор. Мало-помалу он втерся ко мне в доверие, и мы стали друзьями-приятелями. С той поры он не отступает от меня ни на шаг, во всем держится со мной заодно, делится со мной хорошим и плохим, и я уже так привык к нему, что, когда долгое время его нет, я чувствую, что мне чего-то недостает. Я тоскую по нему, и не он уже ищет меня, а я его. Он за это время наводил меня на различные мысли, советовал принимать разного рода решения — иногда правильные, иногда неправильные. Последняя его мысль, чтобы я обратился к Лузи и все рассказал ему.

Я, конечно, понимаю, что двойник — это только мираж, больная фантазия, а на фантазиях строить ничего нельзя и не нужно придавать им значения, но все же я этому своему двойнику благодарен. Благодарен за то, что он не оставил меня одного, будоражил меня, толкал, а это привело к тому, что я теперь пришел к вам, Лузи, излить свою душу.

Я нуждаюсь в опоре, в поддержке. Мне трудно ходить с закрытым кошельком и замкнутой душой. В последнее время я много думал о том, чтобы снять с себя обет. Мне бы хотелось начать пользоваться своими деньгами — возможно, только для себя, а возможно, также и для других, я сам еще не знаю. Мне необходимо найти опору в более сильном, чем я сам, слушаться его советов, быть под его руководством. И вот, должен признаться, такого сильного я нашел в вашем лице, Лузи. Я вверяю вам свою судьбу и готов во всем подчиниться. По какому пути ни поведете — будь то путь веры или даже неверия, я готов следовать за вами! Я чувствую, что, если не будет надо мною твердой руки, я снова увязну в грязи, возможно, даже в пьянстве. По правде говоря, я в последнее время ради того, чтобы попьянствовать, уже позволил себе нарушить обет и истратил немного денег.

VII

На Пречистенской ярмарке

При иных обстоятельствах город толковал бы об этих новостях. Шутка ли! Лузи Машбер, тот самый, который мог быть гордостью и украшением любой хасидской общины, даже самой почтенной и широко известной, неожиданно склонился и снизошел к такой, которая не имеет ни малейшего веса в общине, ничтожна и по количеству и по убогому своему составу. Шутка ли, Лузи перешел к браславцам! Это, прежде всего, привело к разрыву между братьями Машбер. В городе еще никогда не слышали, чтобы такие любящие братья так не по-братски разошлись; чтобы младший брат Мойше унизил честь старшего. А старший, Лузи, в свою очередь так жестоко опозорил младшего и перед домочадцами, и перед чужими, перед всем городом, который обо всем этом узнал. Не мог не узнать. Лузи посреди ночи покинул дом своего брата, как покидают лачугу, грозящую каждую минуту рухнуть. Это неслыханно! Вдобавок еще рассказывали — ушел в компании со Сроли, которого все избегают. А вот Лузи — с ним. Да еще как близко сошлись! Как спелись!

Еще больше судачили в городе, еще сильнее разыгралась фантазия горожан, когда они узнали, что у Сроли водятся деньги. Правда, узнавшие об этом отказывались верить, но Шолом-Арон, облаченный в талес и филактерии, в присутствии большой группы прихожан, знающих его за человека правдивого, побожился в синагоге: «Чтоб я так видел все хорошее, чтоб я так дожил до пришествия Мессии, как сам своими глазами видел у Сроли пачку кредиток, какую редко увидишь и у богатеев!» Он рассказывал с такими подробностями, что не верить было нельзя, — как Сроли явился к нему в погребок, сколько выпил, как он все время говорил сам с собой. Люди слушали Шолома-Арона с затаенным дыханием, потом стали сыпаться догадки, одна нелепее и фантастичнее другой. Морщили лбы, ломали головы в поисках ответа на вопрос, который никто, даже самый умный из них, не мог разрешить.

При иных обстоятельствах эта новость потрясла бы весь город. Долго и много толковали бы, рассказывали бы и пересказывали. Каждый добавлял бы что-нибудь от себя, и история, шагая из дома в дом, разрослась бы до невероятных размеров. Шума и звона хватило бы на полсвета…

41
{"b":"163821","o":1}