Внезапно я поняла, почему он пришел. Об этом кричала каждая линия его тела. Хорошо зная его, я испугалась, что он сейчас выложит все, и Лекки услышит.

– Микки – э, что ж… Хочешь кофе? Или во…

Он отмахнулся, совсем как прежде. Я очень остро ощущала, что мой вид ему отвратителен. Не знаю, бывало ли такое с вами, но поверьте мне, это очень дерьмово. Я почувствовала себя униженной, слабой и присела на край стола.

– Ты знаешь, почему я здесь. – Он говорил так, словно это стоило ему огромных усилий. – Ты знаешь… я видел ту газету… парень на работе показал, ученик. Я видел… его… я…

Надо взять контроль над ситуацией, и как можно скорее.

– Да, да. Я знаю. Микки…

– Не называй меня так. Никто больше меня так не зовет. Меня теперь зовут Майклом.

– Извини. Хорошо, Майкл, послушай, здесь не место для таких разговоров. Понимаешь? Не здесь.

Он скорчил гримасу. Я подумала, может, у него что-то болит.

– Мик… гм, с тобой все в порядке? Ты какой-то…

Он снова махнул рукой.

– На работе перенапрягся, поднял что-то тяжелое. Не важно, тебе не о чем беспокоиться. Долгая поездка получилась, вот и все. Послушай, ты меня не выставишь, понимаешь, у меня семья, дети, я не…

– Я не собираюсь тебя выставлять; просто давай не здесь, хорошо?

Мои мозги напряженно работали; я должна заскочить к Джас, как обычно, после работы, но… ч-черт, это важнее. Микки… Майкл мог все испортить, если себя накрутит. Как и прежде, я должна сделать то, что будет лучше для нас обоих, вопреки ему. Я – я так устала, так измучилась. Нужно сосредоточиться. Я на долю секунды прикрыла глаза, затем вдохнула, сообразив, что перестала дышать.

– Э… лучше приходи вечером ко мне домой, после работы, скажем… в половине шестого. Я напишу адрес, это зозле церкви.

Он взял клочок бумаги и посмотрел на него.

– Я остановился у матери. Она плохо себя чувствует. Вот что я всем сказал. Что я поехал ее навестить. Тебе лучше говорить то же самое.

Он медленно развернулся и вышел из магазина. Не оглянувшись.

Нащупав позади себя стул, я упала на него. Мозг точно вытерли губкой, я сидела в толстом пузыре, окруженная пустотой, я воспринимала лишь биение своего пульса и шелест своего дыхания. Мне казалось, если я хочу, чтобы все прекратилось, чтобы кровь перестала бежать по венам, чтобы легкие перестали работать, мне нужно просто сказать: Все, конец. Просто нужно…

– Боже мой, Билли, ты в порядке? Это был… ну, ты знаешь, кто? Все разом свалилось! Чего он хотел, что он сказал? Столько времени прошло…

Пузырь прорвался, и мир снова нахлынул на меня, будто кто-то включил радио. Зазвонил мобильник, хлопнула дверь магазина. Лекки знаками показала, что обслужит покупателя, и я нажала кнопку.

– Алло, – произнесла я. Голос нормальный.

– О, привет. М-м, меня зовут Софи Джеймс, миссис Морган, мы с вами не знакомы, извините, что беспокою, Натан дал мне ваш номер, я надеюсь, вы не против, что я вам звоню, но я делаю…

– Да, вы репортер из «Кларион».

– О, да, да, это я. Разумеется, вы все знаете. Извините. Понимаете, Джасмин сказала, что вы всегда были опорой для их семьи…

– Ну, я бы так не сказала, я просто друг… – Невероятно спокойный у меня голос; удивительно. Я сама себе удивлялась.

– О, вовсе нет, Джасмин назвала вас семейным ангелом-хранителем! Они очень высокого мнения о вас. Я хотела бы узнать, не могли бы мы с вами встретиться? Немного поболтать? Вы бы нам очень помогли, правда, ведь никто не знает всю ситуацию лучше вас и…

– Извините, я не могу…

– Пожалуйста, миссис Морган, вы бы мне очень помогли, правда. Я провела весь день с э-э, миссис Скиннер, и теперь она, кажется, уверена, что речь идет о преступлении, и я подумала, что вы, как э-э… друг семьи… подумала, что…

Преступлении? Какого хрена? – я судорожно закашлялась, весь воздух вышел из легких, холодный пот заструился по спине.

– Миссис Морган? С вами все в порядке?

преступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступление

– Да, да, простите, чай попал не в то горло. Я не миссис, мисс. Я разведена. Морган моя девичья фамилия. Называйте меня просто Билли, меня все так зовут… – Я трещала без умолку. С усилием, от которого чуть не лопнула голова, я взяла себя в руки.

преступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепреступлениепресту пление

– Хорошо, Билли, так могли бы мы…

Мне так сильно хотелось послать ее подальше, что у меня разболелись зубы, но я должна мыслить здраво. Если я откажусь встретиться, это будет выглядеть странно, поскольку все остальные из кожи вон лезут, чтобы засветиться. В наш век знаменитостей никто в здравом уме не отказывается от возможности попасть на страницы газет. Если я с ней повидаюсь, по крайней мере смогу высказать свою точку зрения.

Преступлениепреступлениепреступление – прекрати, прекрати сейчас же, соберись!

– Ну, вам лучше всего прийти ко мне домой, скажем… – Я напряженно думала. Микки надолго не задержится, с его-то отвращением ко мне (прочь, прочь боль, не сейчас, не думай об этом сейчас), если я проведу полчаса с этой девицей, я смогу потом заехать к Джас и проверить, в порядке ли они… – В семь тридцать?

– Да, это было бы замечательно, большое вам спасибо.

Я продиктовала ей адрес, объяснила, как добраться, и повесила трубку.

Услышала какой-то стук. Опустив глаза, увидела, что пальцы судорожно барабанят по ободранному пластику. С усилием остановилась и вытянула руку. Поверхность стола под ладонью была холодна. От меня словно веяло ужасным холодом, неестественным, как смерть. Мне казалось, дыхни я сейчас на цветок в горшке на столе, он тотчас завянет. Это заставило меня улыбнуться.

Вот что абсолютно худшее в этой ситуации, самое ужасное, самое отвратительное – я знала: я с этим разберусь. Мне это под силу. И чего ради, подумала я, и слабая холодная улыбка появилась на моих одеревеневших губах, чего ради я это делаю?

– Послушай, ты можешь уйти пораньше, я закрою магазин, нет проблем. Билли, перестань, ты в шоке, увидеть его вот так! И вся эта глупая история с газетой, боже мой! Поверить не могу, что ты действительно собираешься разговаривать с этой репортершей! Будь поосторожнее, вот и все, что я скажу. Они вечно все переворачивают с ног на голову, ты знаешь, приписывают тебе слова, которых ты не говорил. Шакалы они, вся эта пресса, им нельзя доверять.

Лекки глубокомысленно кивнула, поджав губы, накрашенные розовой помадой «МАК»; на ее лице было написано: «уж я-то все про них знаю». С таким же лицом она рассуждала о компьютерах и знаменитостях, о том, в чем она на самом деле разбиралась не лучше любого из нас. Но ей нравилось считать себя ужасно опытной, и я не возражала. Я очень ценила ее простодушие, всегда. Лекс, читаешь ли ты сейчас мои записки, не отшвырнула ли их в омерзении. Я очень ценю тебя, милая. Твою красоту, твой ум, твое большое сердце и – твою наивность. Все эти качества очаровательны; в них – твоя удача, твой талисман, отгоняющий мрак; храни свою чистоту.

Чистой – вот какой я хотела быть больше всего на свете. Грязное пятно сожаления расползалось по мне, как чернила, пролитые на писчую бумагу. Я сожалела обо всем; я бы, не задумываясь, продала душу, если бы только могла повернуть время вспять, начать сначала, разорвать старую страницу, заточить карандаши и начать с чистого листа, – на сей раз как надо.

Когда я приплелась домой, мне показалось, что коттедж провонял котами и плесенью; я открыла окна и выбросила охапку садовых цветов, превратившихся в засохший веник. Я вооружилась пылесосом и щетками для кошачьей шерсти, которую Чингиз любил оставлять на ковре и на своем месте на диване. Примерно с полчаса я бестолково изображала бурную хозяйственную деятельность, затем сдалась и пошла в душ. Я очень долго стояла под чуть теплой струей, обильно намылившись гелем для душа с экстрактом чайного дерева; в жаркий вечер его резкий, острый запах был приятнее, чем аромат поддельных фруктов или химических цветов.