Молодой карабакуру чувствовал, что готов провалиться сквозь землю, возразить Шархэ ему было нечего, а ведь еще в начале беседы, он думал, что ему придется просто защищаться от нелепых обвинений расстроенного старика.

— Ты упустил его, и он стал проблемой. Я хочу, чтобы в преддверии нашего похода, эта проблема исчезла. Не подведи меня во второй раз.

Гупте поспешно пал ниц и, не смея подняться, пятясь, выполз за шелковый полог, не в силах поверить, что вместо заслуженной смерти, ему даровали шанс на искупление. Шархэ, пригладил пальцами тонкие седые усы и с усилием поднялся. Легкая стенка за его спиной слегка приподнялась, пропуская карабакуру внутрь.

В этой части шатра среди трофейной роскоши вождя — шелковых пуховых подушек, стеклянных светильников, стального оружия и золотых украшений, развешанных вокруг — возле тяжелой железной жаровни Шархэ ждали те, кого большинству карабакуру не следовало видеть слишком часто.

Та, кого карлики прозвали Вестницей, держалась ближе ко выходу, а за ее небрежной позой и леностью, опытный глаз военачальника прекрасно видел готовность в любой момент стремительно превратиться в смертельную угрозу. Ее прямые кинжалы в набедренных ножнах были отнюдь не украшениями, а прекрасный дорожный костюм, идеально подогнанный по фигуре, совсем не стеснял движений. Огненно–рыжие волосы Вестницы, сейчас не скрытые под камышовой шляпой, рассыпались по черной материи сияющим водопадом, поспорить с которым в притягательности могли лишь две зеленых бездны в глубине ее глаз.

Но как бы ни была прекрасна старая знакомая Шархэ, сравниться со второй гостью не могла даже она. Стройное атлетическое тело Старшей Сестры, как звала ее Вестница, было прикрыто лишь тончайшим рубиновым атласом. Она лежала возле жаровни на возвышении из подушек, как будто нарочно демонстрируя все то, чем наградила ее природа. Лучащиеся камни, оправленные в красное золото, сверкали в бесчисленных ожерельях, обрамлявших лебединую шею, и на тонких изящных пальцах. Иссиня–черные волосы, волной ниспадавшие на высокую грудь, были близки по цвету лишь к безоблачному ночному небу, и то, казалось, что это лишь небо слабо подражает этой живой красоте. Темные глаза, совсем как у людских женщин, имели тот же причудливый разрез, что и у Вестницы. Но больше всего Шархэ восхищала ее улыбка — чистый незамутненный блеск антрацита с золотыми вкраплениями заставлял старое сердце биться в десятки раз быстрее, чем оно могло себе позволить в столь почтенном возрасте.

— Ошибка будет исправлена, нашим планам ничего не угрожает, — сказал карабакуру, не в силах оторвать взгляд от изгибов идеального женского тела.

Старшая Сестра, словно наслаждаясь тем эффектом, что ей всякий раз удавалось произвести на Шархэ, неторопливо изменила позу и вкрадчивым голосом, пробирающим собеседника буквально до самого естества, уточнила:

— Он уже подводил нас один раз.

— Гупте честолюбив, он исправит свою оплошность, даже если ради этого ему придется умереть. В этом можно не сомневаться.

— Я сомневаюсь лишь в том, что его смерть точно поможет нам избавиться от этого юного военачальника, доставившего твоим воинам столь много хлопот.

Слова «юный военачальник» были отмечены столь томной интонацией, что внутри у Шархэ все вдруг вспыхнуло обжигающей ревнивой ненавистью.

— Хочешь, чтобы я заменил Гупте или послал больше солдат?

— Нет, зачем же, — Старшая Сестра вальяжно протянула руку и острыми ногтями небрежно подхватила из жаровни маленький уголек, раскаленный буквально докрасна. — Но мы подстрахуем твоих бесстрашных воителей. Совсем чуть–чуть.

Короткий обмен взглядами и, прежде чем карабакуру успел заметить хоть какое–то движение, голос Вестницы откликнулся уже с другой стороны тяжелого полога:

— Я с радостью помогу им.

— Она справиться, — гостья томно улыбнулась хозяину. — Она всегда справляется.

Крошечный кусочек объединившихся стихий земли и огня, сверкнув последний раз, рассыпался лишь мелким серым пеплом, не оставив и следа на идеальных ногтях кумицо.

— Тайпэны! Тайпэны!

Крики уличных мальчишек отвлекли Ли и Тонга от беседы, которую они вели, возвращаясь с утреннего обхода города, уже вошедшего для них обоих в ежедневную привычку. Быстро переглянувшись, дзито и дзи поспешили к постройкам гарнизона, туда где, судя по всему, и творилась главная суета.

Приезжих оказалось двое, точнее их было около трех десятков, но все остальные принадлежали к числу слуг и родовых воинов. Заметив Ли и О–шэя, перед которыми столпившиеся горожане расступались с быстрыми поклонами, гости неторопливо спешились.

— Дзито О–шэй, рады встрече с вами, а это, надо полагать, тайпэн Хань. Мы уже наслышаны о ваших подвигах в Ланьчжоу.

Говоривший был высоким худым мужчиной лет тридцати. Аристократично бледная кожа и сухие черты лица без сомнения выдавали в нем принадлежность к высшим кругам Империи, да и качество его пластинчатых лат пусть не на много, но превосходило даже те, что были у Ли, а ведь он в свое время получил лучшее, что было на столичных военных складах. Лицо приезжего было чисто выбрито, а тонкие брови подведены углем.

Второй тайпэн напротив отличался низким ростом, а его фигура никак не вязалась с правильным представлением о профессиональном воине. Стальные вставки вдоль обширных боков этого еще довольно молодого человека, прекрасно демонстрировали историю того, как постепенно менялся их владелец, становясь все шире в поясе и бедрах.

— Анто Гьянь из рода Нечхе–Орай, — представился высокий, подтверждая догадки Ли.

Упомянутый род был близок к Нефритовому трону еще со времен династии Цы, и более всего все Нечхе–Орай были известны своей преданностью и исполнительностью.

— Мао Фень, — коротко отрекомендовал себя второй полководец.

Безродные тайпэны были не редкостью даже в спокойные для Империи времена, но почему–то Мао совсем не походил на того, кто мог бы получить столь высокий титул за заслуги в бою или при планировании военной компании. Щеки тайпэна чуть свисали по бокам от нижней челюсти, напоминая собачьи брыли, а кожа была покрыта россыпью угрей и фурункулов, вызывавших у окружающих при разговоре вполне определенное и понятное отторжение.

— Я тоже счастлив, видеть вас в моем городе, уважаемые, — слова Тонга были совершенно искренними. — Смею ли я полагать, что ваше появление означает скорое прибытие императорских войск?

— Боюсь, что нет, — как–то безразлично процедил Гьянь сквозь зубы. — Мы выдвинулись из расположения южной армии шесть недель назад, когда до нас дошли слухи, что в западных провинциях срочно нужна помощь. Мы вышли только со своими личными отрядами, приказ тайпэнто запрещал нам уводить вверенные полки и мы оставили их на попечение старших офицеров. Юнь все еще опасны намного более карабакуру. Но, насколько мы заметили, бедственное положение этих мест явно преувеличено.

— Еще в начале зимы все было намного хуже, — ответил гостям дзито, когда все они вместе двинулись в сторону его дома.

Слуги и дзи, последовали за своими хозяевами, а воины направились к воротам гарнизона, где их уже поджидал офицер Сэн.

— Поддерживая осадное положение, мы кое–как сводим концы с концами, но лишь в пределах Тай–Вэй.

— Нам сказали, что недавно в городе был бунт.

Гьянь умудрялся говорить таким тоном и с таким выражением лица, будто бы его собеседника вообще не существует, и тайпэн разговаривает просто сам с собой. Тонгу такая манера была явно не по душе, но дзито предпочитал сохранять спокойствие. Ли тоже не спешил вмешиваться, ведь встреча с настоящими императорскими тайпэнами уже сама по себе оборачивалась очередным испытанием, к которому дзи еще не успел подготовиться даже в мыслях, за что и корил себя сейчас больше всего.

— Мы видели пять голов на городской площади, остальных, полагаю, вы развезли по поселениям в провинции. Умно.

— Эти пятеро единственные, кого мы казнили, не считая тех, кто погиб в стычках со стражей, — осторожно ответил дзито.