- А как бы мне этого хотелось! Но мой кузен приезжает из Гейдельберга специально, чтобы повидаться со мной. Я не могу разочаровать его.

- Да, полагаю, ты прав. И все же глупо упускать такой случай расслабиться, понежиться на солнышке…

Я ехала в Канн с тяжелым сердцем, хотя не желала признаваться в этом даже самой себе. Перед отъездом я заглянула к Жану в «Кафе дю Миди», оставила там посылку с консервированным мясом и маслом и попросила передать ее Милошу на Рождество. Я не могла уехать в Канн и бросить его со столовской едой и тремя тысячами франков.

Поздно ночью, свернувшись калачиком в углу неотапливаемого вагона, я поняла наконец, как сильно я влюблена. Влюблена по уши. В голове у меня все перемешалось, и остались только вопросы, на которые не существовало ответов.

Канн встретил меня теплом, ярким солнцем и средиземноморской зеленью: лавр, розмарин, сосны. Сонный загорелый Клод ждал меня на станции. Мимоза и апельсиновые деревья, пальмы и финики, виноград и жасмин. После серого, туманного Парижа трудно было поверить, что Лазурный Берег - не плод истосковавшегося по лету воображения.

В комнатах нижнего этажа полыхали камины. Клод притащил с собой Филиппа и американского фотографа, Алана Kappa. Моник с Фредом были рады увидеть меня в добром здравии и тут же отправили на кухню, где полным ходом шли приготовления к англосаксонскому Рождеству. Индейка, пирожки с тыквой, пирожки с фаршем, рождественский пудинг, клюквенный соус, каштаны. Все это совершенно не подходило к засахаренному картофелю, но мы с Аланом отказались встречать Рождество без этой американской нотки в празднике. На Рождество собралось шестнадцать человек за огромным испанским столом, накрытым в довольно эксцентричном стиле.

После всех приготовлений Kapp окинул взглядом стол и рассмеялся:

- Загляни сюда редактор журнала «Дом и сад», у него наверняка нервный припадок случился бы.

Рождественские деревья тоже были представлены в избытке. Я лично украсила одно в саду, Клод - в гостиной, Фред изготовил деревянное и водрузил его на террасе, причем его произведение оказалось вне конкуренции. Мы играли в теннис под ярким рождественским солнцем или бродили по порту в свитерах. Сыграли в казино, выиграли в шары, но продулись в рулетку. Я никогда раньше не бывала в казино и поняла, что не в состоянии сконцентрироваться на игре. Напряженность прирожденных игроков, завсегдатаев казино, забавляла и постоянно отвлекала меня.

Вечеринка на Новый год? Зачем? У нас каждый день был праздником. Какой смысл устраивать нечто особенное? Включили в меню шампанское, только и всего. Собралось человек двадцать, по большей части соседей. Кто-то играл на пианино, и мы танцевали. Кто-то принес целую прорву пластинок. Шампанское скоро кончилось, и мы пили розовое вино из запасов Фреда - его собственного изготовления.

Я смотрела на Моник, на Фреда, на Клода и думала о своем отце. Они были так на него похожи. Ни в их, ни в его доме никогда не было настоящих раздоров и разлада. Несчастья словно обходили их стороной, потому что у них имелся врожденный ген счастья, дар, с помощью которого можно противодействовать любым напастям. Я была безмерно благодарна им за ту любовь, за то тепло, которым они меня одаривали. Как и Тор.

Еще два дня - и назад в Париж. Я возвращалась одна. Клод и Филипп собирались провести несколько дней в Женеве, с родителями Филиппа.

Я написала Милошу и попросила встретить меня на Лионском вокзале. Последние солнечные лучи, мимоза и апельсиновые деревья, и ночной поезд мчится в Париж.

И вот он стоит на перроне, высокий, бледный, худой, на лице - его бесподобная улыбка.

- Салют.

- Салют.

- Здорово выглядишь. Такая загорелая. В Канне все время солнце светило?

- Просто фантастика! Мы загорали на террасе. А на Новый год ходили на море. Надо было тебе тоже поехать. На Рождество за столом собралось шестнадцать человек. Мама Клода - просто ангел.

- Да, понимаю. У тебя такой восхитительный загар. А у нас дождь поливал. Солнца совсем не было.

- Поехали на Драгон. Думаю, мадам Ферсон все еще в отъезде. Мы можем пошуметь.

- Клод не с тобой?

- Нет, он остался. Я вернулась на несколько дней раньше.

- Зачем? Надо было остаться, насладиться солнышком. Ты только погляди, какой в Париже ужас…

И я поглядела на него:

- Нет, совсем не ужас.

Мы стояли и смотрели друг на друга, потом он отвел взгляд и взял мой чемодан.

В квартире я попросила его дать мне немного полежать в ванной, прежде чем взяться за приготовление обеда.

- Давай я все сделаю, пока ты будешь плавать, - предложил Милош.

- Нет, не беспокойся. У меня все в чемоданах. Иди книгу почитай или еще чем-нибудь займись. Я быстро.

Когда я вышла из ванной, он крепко спал, повернувшись лицом к стене. Я тихонечко подкралась к кровати, осторожно наклонилась над ним, чтобы не разбудить, и принялась разглядывать его спокойное лицо, подбородок, который во сне не казался таким упрямым, мягкую, как у ребенка, линию рта, разметавшиеся по подушке волосы, прекрасные очертания почти девичьих скул. Но ничего женственного в нем не было. Огромный рост, широкая кость, худой, но сильный; сильный, несмотря на эту ужасную худобу.

Я смотрела на него и думала о своих чувствах, о своих ощущениях. Должна же я что-то чувствовать, в самом деле! Поскольку в этот момент я твердо решила, что Милош должен заняться со мной любовью здесь и сейчас, я отмахнулась от мысли, что он может не захотеть, ведь он - студент-богослов. Когда двадцатилетняя девушка решает, что время пришло, решение ее, и без того невероятно важное, не должно осложняться ортодоксальными догмами. Настало мое время, а не время православия.

Я все еще смотрела на него, но была слишком увлечена внутренним диалогом с русскими святыми и не заметила, что Милош проснулся и улыбается мне.

- У тебя сердитый вид. - Он приподнялся на локте. - Это потому, что я уснул?

- Нет. Я… я просто старалась не разбудить тебя. - Я присела на кровать, и все святые вылетели у меня из головы.

Он потер плечо.

- Сделать тебе массаж? Я превосходная массажистка! - Я забралась на постель и села на колени, наклонившись над ним. Он взял меня за руку. Я начала массировать его плечо, и тут лицо его оказалось прямо перед моим.

- Не надо, Карола, не надо…

Оказавшись в его объятиях, я целовала его все сильнее и сильнее, прижималась все крепче и крепче. Я расстегнула ему рубашку и ощутила под ладонями его гладкую кожу.

- Ты не знаешь, что творишь… - прохрипел он мне в ухо.

- Я люблю тебя, Милош. Люблю тебя. Все нормально. Я люблю тебя.

- Но ты ведь никогда…

- Нет. Никогда. Но я хочу тебя… только тебя…

- Карола…

- Не говори ничего. Если я люблю тебя, то все нормально. Ты ведь должен хоть немного, хоть капельку, хоть чуточку любить меня.

Он заглянул мне в глаза, откинул волосы с моего лба, улыбнулся:

- Немного, о да, чуточку. - И он поцеловал меня, все крепче и крепче сжимая в объятиях, страх, пламя, жар и любовь сотрясали меня, несли на своих волнах прямо к Милошу.

- Ш-ш-ш. Молчи. Дай мне свою руку.

Стать любовниками не всегда так просто, не для всех, по крайней мере. Мы были несмелыми, застенчивыми, старались не смотреть на наши обнаженные тела, с трудом сбрасывали с себя детские раковины, входя в мир взрослых эмоций, все еще облекая их в нашу невинность. Пробуждение наших тел было столь же медленным, столь же нежным и откровенным, как и пробуждение нашей дружбы, нашей любви. Мы понятия не имели о тех страстях, которые кипят вокруг нас, о той физической любви, которая нас окружала. Наша любовь была совсем другой: молодая, нетленная, лишенная страха и стрессов. И мы оба знали это. Зима прошла словно во сне - бесконечная зима пятнадцатилетней давности.

Однажды морозным днем мы болтали с Жаном в «Кафе дю Миди». В доме было тепло, посреди комнаты стояла огромная, пышущая жаром плита.