Жан прервал свой рассказ, внимательно поглядел на меня и совершенно неожиданно предложил:
- Почему бы вам не снять комнату наверху! - Это был не вопрос, а восклицание. - Там огромное окно… и канал далеко видно. Пошли. Пошли, сами посмотрите.
Он выскочил из-за стойки бара, и мы понеслись следом за ним, обмениваясь удивленными взглядами. На лестнице Жан не переставал болтать. Я никогда не бывала в этой части здания. Небольшие коридоры освещены широкими окнами, на стенах - обои с розами, которые у многих ассоциируются с небольшими французскими гостиницами. На третьем этаже Жан, пыхтя и отдуваясь, но продолжая молоть чепуху, распахнул дверь в огромную комнату, светлую даже в этот хмурый февральский денек. Здесь уже несколько лет никто не жил, пояснил Жан, но если ее покрасить и мебель кое-какую добавить…
- Вы только гляньте, какой вид! - Он протер стекло, чтобы мы могли полюбоваться пейзажем.
Я вопросительно взглянула на Милоша.
- Ты могла бы здесь писать картины… - В глазах его горело тщательно скрываемое возбуждение.
- По рукам, - выкрикнул Жан, самый понятливый из всех мужчин на свете, и назвал совершенно смешную цену. Не успела я открыть рот, чтобы поблагодарить его, как он уже выскочил из комнаты и несся вниз по лестнице, и мы бежали следом, заливаясь смехом.
- У нас есть дом! У нас есть дом! Надо же, как нам повезло!
- Мне иногда кажется, что ты ведьма, - покачал головой Милош.
В субботу мы спозаранку отправились на блошиный рынок. Накануне Жан нанял кого-то вымыть пол. Весь остаток дня мы провели, окрашивая стены.
Какие милые вещицы нам попались! Огромная картина с пастушкой на фоне леса в позолоченной гипсовой раме. Я добавила ей козлиную бородку и усики, пририсовала сатира, подглядывающего из-за куста, и подписала: «Дали». Мы купили алжирский пуф, который тут же набили старыми тряпками и газетами, чтобы можно было сидеть на нем, и, когда кто-то присаживался на этого ветерана, он недовольно скрипел. А еще нам попалось огромных размеров зеркало, в котором все фигуры вытягивались и становились длинными трепещущими призраками. Мы повесили его на дверь снаружи. «Чтобы подбадривать гостей», - хохотали мы. И коврик. Прекрасный старинный коврик с дырой в размер кресла. Посреди этой дыры мы водрузили пуф, и, если посмотреть сверху, эта композиция сильно смахивала на мишень. Стены мы выкрасили в белый цвет, на окно повесили шторы в бело-голубую полоску. Несколько акварелей, эскизов и репродукций дополняли интерьер. Из мебели - большая кровать от Жана, неизменный французский шкаф, ширма перед раковиной. У окна - мой мольберт с незаконченным портретом Милоша.
Вот, собственно, и все. Каждый предмет выбирался с любовью, каждый уголок оформлялся с нежностью. С того времени я успела завести другой дом, создать счастливый домашний очаг с четырьмя детьми. Но никогда мне не достичь той теплоты, что согревала нас в комнате с окном на набережную Л'Ур.
Милош был свободен с вечера среды до утра четверга. Я ждала его в маленьком кафе на рю Мейнардье, и мы шли вдоль каналов, если погода позволяла. Мы частенько ели с Николь и Жаном, причем оба изо всех сил старались до отказа напичкать Милоша мясом, яйцами и маслом, с тревогой глядя на его запавшие щеки. Однажды вечером Николь призналась мне, что в молодости Жан переболел туберкулезом - все от недоедания, непосильного труда и «отсутствия любви», как он сам выражался. И он обнаружил у Милоша признаки этой страшной болезни. Время от времени я замечала, что он как-то странно смотрит на Милоша, во взгляде его сквозила печаль, замешанная на злости. Потом он резко отворачивался и шел обслуживать очередного клиента или протирать и без того чистые бокалы, бормоча что-то себе под нос. И хотя он никогда не говорил об этом вслух, я догадывалась, о чем он бурчит: Жан посылал проклятия тем силам, которые позволяют таким мальчикам, как Милош, влачить столь жалкое существование.
В следующий понедельник Клод поджидал меня у «Гранд шомьер». Я ничего не рассказывала ему ни про комнату, ни про «Кафе дю Миди», но виделась с ним почти так же часто, как и раньше. По выходным мы иногда ходили вместе на вечеринки или во «Флер». Рождество стало той чертой, за которой все пошло по-другому, и мы оба чувствовали это, но молчали.
- Привет. Я уже целую вечность тут торчу, тебя жду. И почему эти художники всегда опаздывают! - осклабился он в улыбке. - Послушай, в среду вечером открывается новый клуб. Камю придет, народ из «Роз Руж», Греко, все, одним словом, собираются. Хочешь пойти? - И прежде чем я успела отказаться, добавил, да так мягко, что я поразилась: - И Милоша приводи, ему понравится.
- О… - Я вдруг засмущалась, сама не зная почему. Повисла минутная пауза. Я чувствовала, что Клод смотрит на меня, и, подняв глаза, увидела на его лице улыбку.
- Счастлива?
Я кивнула.
- Ну, именно этого мы все и добиваемся, не так ли?
Мы оба улыбнулись, но немного грустно.
- Встречаемся в «Табу» около десяти тридцати, или хочешь сначала пообедать на квартире?
Я кивнула.
- Да, кстати. На следующий год меня принимают в RADA, - добавил он. Как бы между прочим.
- Клод! Как здорово! Но это ведь означает, что ты уедешь в Лондон. - Меня словно громом поразило: Париж без Клода - не Париж.
- Выше носик, красавица моя. Будешь посылать мне гуманитарную помощь в виде столового вина и сыра камамбер.
Мы шли по шумному бульвару Монпарнас.
- Знаешь, Париж без тебя мне совсем не нравится.
- Ну, до сентября еще есть время, рано слезы лить…
Милош никогда не бывал в ночном клубе. Никогда не слышал ни о «Табу», ни о «Роз Руж», но Камю знал наизусть. В десять тридцать в «Табу» было не протолкнуться. В ожидании всех остальных мы трое примостились у бара, рядом с парочкой знакомых Клоду негров-джазистов. Пока я здоровалась, Милош оглядывался вокруг, его явно забавлял вид красивых девчонок в невероятных нарядах. Была там одна блондиночка в огненной юбке-клеш до икр, с золотым широким поясом, а сверху - черный топ с глубоким вырезом. В ушах - африканские кольца до плеч, которые позвякивали при ходьбе. Росту в ней было под метр восемьдесят.
Милош улыбнулся мне, когда она продефилировала в дюйме от него. Он был в восторге. До этого, на пороге, мне чуть дурно от страха не сделалось: вдруг ему здесь не понравится, вдруг он против такого рода заведений, вдруг мы поссоримся? При мысли о ссоре с Милошем на меня накатывала волна ужаса. Я даже вообразить себе не могла, что обижусь на него, и мне делалось дурно, стоило только представить, как он на меня сердится. Особенно из-за «Табу». Однако никакой ссоры не случилось. Ни до, ни после. Никогда.
Вскоре показался Филипп в окружении своих приятелей, среди которых была и Прецель. Она посмотрела на Милоша, театрально вздохнула и кинулась к нему навстречу:
- О, снова этот милый мальчик, ты вернулся! - Клод успел перехватить ее прежде, чем она упала на грудь Милошу. - Пусти меня, недоумок, я полюбила его в тот самый вечер, когда мы ели картошку, настоящей любовью, moi, je le sais… 7
Бедная Прецель. В итоге она вышла замуж за американца, поселилась в Топеке, штат Канзас, и всю оставшуюся жизнь слыла обладательницей самых диковинных воспоминаний в этом захолустном городишке.
Милош остался доволен «Табу», ему понравился ночной клуб у Елисейских Полей, он был поражен присутствием Греко, Камю, Превера, Адамова и целого набора обитателей Сен-Жермен-де-Пре, чьи имена постоянно мелькали в фильмах, на афишах театров и концертных залов. Владелицей клуба была невероятно привлекательная певица с Мартиники, которая, казалось, знала всех и вся по обе стороны океана. Включая моего отца, с которым дружила.
Мы впервые танцевали вместе.
- Когда ты только успел научиться так хорошо танцевать, со всей этой войной, лагерями, епископами и тому подобным? Я просто поражена!
Он улыбнулся в ответ, крепко прижимая меня к себе:
