Трехнедельная разлука не ослабила чувств Мэтью к Ли. Если на то пошло, даже усилила. Вид ее нагого тела держал его в постоянном напряжении; на целых два выходных дня комната – а если быть точнее, роскошная медная кровать – стала центром вселенной. Мэтью безумно нравилось превращать сдержанную Ли в воск, покорно таявший от его прикосновений. У нее расширялись глаза – верный признак того, что он тронул ее как раз там, где нужно. Она стонала от наслаждения – и он возносился на седьмое небо.

Ли отдавалась ему открыто, щедро, ничего не приберегая про запас. Ни одна женщина не дарила ему такого огромного счастья. Никогда он не чувствовал себя таким свободным от забот. Мэтью считал себя начисто лишенным романтики и давно потерял счет женщинам, однако в понедельник утром, собираясь на работу, поймал себя на мысли, что, возможно, и впрямь можно любить и быть счастливым, навсегда связав свою судьбу с одним человеком.

В то же время весь его жизненный опыт говорил о том, что на пути к счастью неизбежны непреодолимые препятствия.

Разве не так?

Стоя с ней рядом возле такси, вызванного, чтобы отвезти Ли в аэропорт, Мэтью подметил в ее серых глазах грусть и тревогу.

– Счастливого пути!

– Удачной съемки!

Обе реплики прозвучали одновременно; это их рассмешило. Мэтью погладил Ли по щеке.

– Молодец, что приехала.

– Правда?

Конечно – если не считать умолчаний. Неуловимых пауз между занятиями любовью и разговорами о работе. Случалось, один из них был на грани того, чтобы попробовать откровенно обсудить их отношения, – но спохватывался и уходил в привычную раковину.

– Как ты думаешь, сможешь еще прилететь? («Так ли сильна твоя любовь, чтобы ты оторвалась от драгоценной студии? Дорожишь ли нашими отношениями так же сильно, как я?»)

– Не знаю. («А ты хочешь, чтобы я прилетела? Любишь меня?») Осень – самое напряженное время. Все эти праздничные премьеры…

– Премьерная лихорадка.

– Вот именно.

Они глубоко погрузили друг в друга взгляды, пытаясь проникнуть в затаенные мысли.

– Постараюсь разгрузить свое расписание, чтобы вместе встретить Рождество.

– Я закажу номер.

Мэтью обнял ее и прильнул к губам долгим, горячим поцелуем. Его переполняло отчаяние, которое он не мог выразить словами.

– Пора. А то опоздаешь на самолет.

– А ты – на съемочную площадку. – Ли попыталась улыбнуться, но губы не слушались. – Как продюсер я заинтересована в производственной дисциплине.

Мэтью и не пытался выдавить из себя улыбку.

– Скоро позвоню.

Ли смахнула набежавшие слезы.

– Хорошо.

Не в силах вымолвить что-то еще, она передала шоферу саквояж и поспешила забраться на заднее сиденье, пока не передумала и не осталась в Париже. С Мэтью.

Он стоял у портала бывшего монастыря, провожая взглядом сорвавшееся с места и устремившееся прочь от него по улице Кассетт такси. Если бы Ли обернулась, она увидела бы на его лице печаль и тревогу.

Ли тосковала по Мэтью. Ей безумно не хватало его низкого с хрипотцой голоса, ласковых янтарных глаз, бешеного, тщательно сдерживаемого темперамента, сильного, мускулистого тела и ощущения, что она растворяется в его объятиях. А как он охранял ее сон по ночам – в последнее время кошмары посещали ее особенно часто. Не успела она опомниться, как Мэтью стал красной нитью, вплетенной в серую ткань ее существования. Как она жила без этого раньше?

Не обращая внимания на угрюмое неодобрение отца, она слетала в Париж на Рождество. Но эта поездка обернулась почти катастрофой. Открыто нарушив бюджет, Кристофер Бирк устроил для всего коллектива праздничный банкет в отеле «Риц». Ли, которая надеялась насладиться уединением в обществе Мэтью, не могла не понимать, что ее отсутствие на банкете и неизбежные толки отрицательно повлияют на работу. Атмосфера и без того накалена – что же будет, если узнают, что восходящая звезда спит с продюсером?

Все с самого начала пошло наперекосяк. Кристофер Бирк пустился в разглагольствования о превосходстве австралийского кино над американским.

– Это же общеизвестный факт, – распинался он, – что американским киношникам нет дела ни до чего, кроме дерьмового доллара. Вы, янки, – он бесцеремонно ткнул пальцем в сидевшую напротив Ли, – завели самоубийственную моду ставить эффектные однодневки, тогда как мы стараемся копать глубже, ставя художественность впереди прибыли.

В его мутных глазах читался вызов.

Отчасти потому, что в словах Бирка была доля истины, но главным образом потому, что Ли видела: он только что опорожнил бутылку невероятно дорогого «Шато Мутон-Ротшильда» разлива тысяча девятьсот сорок седьмого года, она уклонилась от драки.

– Пусть даже это правда, – миролюбиво произнесла Ли, чувствуя себя обязанной защитить свой фильм перед лицом съемочной группы – люди все-таки старались! – Но ты не можешь отрицать, что «Опасный» является исключением – возможно, подтверждающим правило.

– Конечно, моя прелесть. Особенно если учесть, что у тебя хватило ума пригласить меня для постановки.

Мысленно Ли уже поздравляла себя с тем, что благополучно миновала минное поле, но в этот самый момент на них обрушилось раздражение заносчивого парижского официанта в связи с тем, что Марисса с Джеффом явились с получасовым опозданием, хотя еда для них была уже давно заказана. Верная себе, Марисса надела красное платье с глубочайшим вырезом, которое липло к ней, точно лак к ногтям. Она уже «приняла» и теперь отчаянно флиртовала со всеми мужчинами за столом, особенно с Мэтью.

Также успевший «причаститься», Джефф впал в бешеную ревность. Не успел официант принести закуску в виде осетрины, как Джефф поклялся, что подметет пол первым же наглецом, который станет пялиться на пухлые Мариссины груди.

И пошло-поехало.

Напряжение, связанное с соблюдением приличий, преследовало Ли даже в спальне, особенно после сорокапятиминутного телефонного разговора с Джошуа; тот жаловался, что ему приходится проводить Рождество с Тиной и Корбетом вместо своей собственной дочери.

– Извини, – сказала она, кладя трубку и поворачиваясь к Мэтью. Тот лежал на кровати, подложив руки под голову и созерцая потолок.

Весь день он чувствовал себя не в своей тарелке, и, несмотря на его заверения, что Ли тут ни при чем, она не могла не нервничать. Может, он охладел? Жалеет, что она приехала?

– Нет ничего предосудительного в том, что в канун Рождества твоему отцу захотелось поговорить с дочерью.

Она положила голову ему на грудь.

– Не слишком удачный праздник.

– Подумаешь. Я никогда не придавал ему особого значения.

По правде говоря, он ненавидел Рождество: ведь это – семейный праздник, а семьи-то у него и не было.

– Мне показался интересным рассказ Брендана о рождественских гастролях во Вьетнаме, во время бомбежки.

То Рождество Мэтью встретил в окопе, укрывшись за мешками с песком; над головами свистел металл. Они сидели на когда-то белой, а теперь позеленевшей от плесени скамье, прислушиваясь к гулу вражеских ракет и угощаясь консервами – мясными фрикадельками с бобами в томатном соусе.

– Северные вьетнамцы – неважная аудитория. И, к сожалению, не туда целились.

Ли была заинтригована.

– Ты действительно так ненавидишь Брендана?

– Кажется, я ясно высказался на этот счет.

Да, конечно. Ли вспомнила пятницу накануне того дня, когда они впервые обладали друг другом. Непостижимая враждебность Мэтью к Брендану не давала ей покоя.

– С ним трудно работать?

– Ли, я не расположен обсуждать Фарадея. Во всяком случае сегодня. С тобой.

Тайны… Между нами слишком много тайн, грустно подумала Ли. Но он прав: сегодня – неподходящий день для дискуссий. Она поцеловала Мэтью в плечо, туда, где взбугрились литые мышцы.

– Ты слишком напряжен. – Она пробежалась губами по его груди. – Что сделать, чтобы ты расслабился?

Кончик ее языка забрался в ямку пупка.

– То, что и делаешь. Для начала сойдет.