Девушка повернулась к Мэтью и остолбенела. С таким телом – она не удивилась бы, если бы этого парня взяли на выставку, как племенного буйвола ее дедушки.

– Никаких, значит, татуировок?

– Никаких, – подтвердил он. Некоторое время оба молчали.

– Ну что ж, – сказала наконец Джилл, – продолжим съемку..

Время летело как на крыльях. Джилл заранее прочла присланный Корбетом роман и знала, что ей нужно. Теперь, когда все стало на свои места, она испытывала лихорадочное возбуждение – словно подключилась к электрической цепи. Джилл, с ее кипучей энергией, умела подчеркнуть в «объекте» все самое лучшее, а с Мэтью Сент-Джеймсом, думала она, отщелкивая последние кадры, не приходится долго искать.

– Поужинаем вместе? – предложила Джилл после того как обошла мансарду и выключила лишний свет. – Я умею делать плохонькие бутерброды с перцем. Конечно, если ты не боишься техасского перца.

Мэтью вспомнил, что за работой они пропустили обед.

– С удовольствием.

Ослепительная улыбка Джилл могла поспорить с солнечными лучами.

– Ну, Мэтью Сент-Джеймс, ты – рисковый парень. Мне нравится эта черта в мужчинах.

После ужина они сидели на диване, потягивали бренди и слушали Джеймса Тейлора. Мэтью с радостью убедился, что эта девушка – сгусток энергии во время работы – может быть ненавязчивой и приятной в общении. Оба затихли. Мэтью повел глазами по всей студии и вдруг наткнулся взглядом на несколько фотографий, которые не заметил в прошлый раз.

– Это твои вьетнамские снимки?

– Угу. А вон те – папины.

Ненадолго покинув удобный диван, Мэтью подошел поближе. На всех фотографиях были солдаты – молодые, с чумазыми, до боли знакомыми лицами.

– Чертовски хорошие снимки. Но это и неудивительно.

– Папины гораздо лучше. Он работал фотокорреспондентом в «Ассошиэйтед пресс». Был ранен…

– … во время тушения пожара в Шу-Лае в шестьдесят девятом году и через десять дней скончался от перитонита и пневмонии, наступивших вследствие ранения.

Джилл вытаращила глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Я знал Билла Кочерана. Он был парень что надо! Я не встречал никого другого, кто бы мог крикнуть: «Не стреляйте – пресса!» – на восьми языках мира. Однажды… – Мэтью осекся, сообразив, что нужно быть осмотрительным. Как-никак эта женщина – его дочь.

Джилл уютно устроилась в углу дивана, подобрав под себя длинные ноги.

– Не нужно подбирать слова. Мне важно знать о нем все. Мэтью сел рядом с бокалом в руке. Джилл ждала, когда он соберется с мыслями.

– Это было незадолго до новогоднего наступления во Вьетнаме. Один парень из моего отряда получил известие о рождении ребенка – девочки, три кило триста граммов. Иной раз просто диву даешься, какие мелочи запечатлеваются в памяти. В общем, твой отец предложил отметить это событие в Шолоне.

– Что это – Шолон?

– Китайские кварталы Сайгона. Каким-то образом – не спрашивай, откуда именно, – у Билла оказался ящик «сиграма». После самогона и сайгонского «чая» – гнусного пойла, которое подают в барах, – и вдруг этот божественный напиток! Да он сам по себе мог послужить поводом к празднику! Мы заказали жареного цыпленка, отварные креветки и полные тарелки настоящей говядины. За все платил твой отец – из средств «Ассошиэйтед пресс».

– Папа всегда был щедрым, – безо всякого выражения проговорила Джилл. – Особенно за счет янки.

– Я так и понял. Счета Билла Кочерана когда-нибудь войдут в историю литературы как шедевры эпохи войны во Вьетнаме. В общем, после ужина мы сидели, пили, курили сигары и вспоминали свои семьи – всякий милый вздор…

Выражение лица Мэтью изменилось. Он вспомнил, как завидовал другим: их любили и ждали близкие. Джилл подметила летучую складку меж его бровей, но не проронила ни слова. Она уже поняла: Мэтью – сложная натура.

– Одна смазливая маленькая шлюшка, одетая в блестящее, тонкое, как бумага, шелковое платье, сразу вычислила, кто из нас при деньгах, и, забравшись к твоему отцу на колени, начала покусывать мочку уха, ерошить волосы. Мы все чуть не рехнулись от зависти, а он даже не заметил. Все рассказывал о дочке, у которой – цитирую – один мизинец стоит больше, чем у других – все тело.

На Джилл нахлынуло теплое чувство любви и ностальгии.

– Так и сказал?

– Его точные слова. Я почему запомнил – как раз в этот момент девушку задело, что на нее не обращают внимания, и она заявила, будто ее мизинец стоит гораздо больше, чем у какой-то американской беби-сан.

– Что это – «беби-сан»?

– Ребенок.

– Понятно. И что было дальше? Мэтью пожал плечами.

– Не помню. Должно быть, мы разошлись по казармам. Джилл показалось, что он понимает ее чувства и переживает за нее.

– Спасибо за рассказ. Я плохо знала отца: родители разошлись, когда я была совсем маленькой. Папа разъезжал по всему свету в качестве фотокорреспондента. Селма, Бирмингем, Вьетнам… – Она зябко повела плечами, вспоминая снимки: собаки, горящие дома, жуткие, пылающие в ночи кресты; война, смерть и разрушения…

Мэтью не произнес ни слова – просто обнял девушку. Она положила ему голову на плечо.

– Всякий раз, навещая нас, он сгребал меня в охапку и крепко прижимал к груди. Он был такой большой и сильный, что мне верилось: никто в целом мире не сможет причинить мне зло.

Джилл подняла голову и остановила взгляд на его губах. Мэтью наклонился и поцеловал ее – легко и нежно. Потом еще раз, и еще. Все искуснее и горячее.

Джилл запрокинула голову.

– Мэтью, хочешь заняться со мной любовью? Он и сам предпочитал простые, ясные отношения.

– Да.

Она поднялась и протянула руку.

– В таком случае чего мы ждем?

Они помогли друг другу раздеться – лаская освобождающуюся плоть. Потом легли, не отрывая друг от друга глаз. Джилл бережно обводила пальцем ложбинки его тела и взбугрившиеся, точно перевязанные, мышцы. В свою очередь, Мэтью с удовольствием гладил изгибы и выпуклости ее стройного тела, заставляя Джилл изнемогать от страсти.

Он сделал секундную паузу, надевая презерватив, без которого не выходил из дома (Мэтью Сент-Джеймс не станет плодить ублюдков), а затем скользнул в нее языком, даря девушке острое, мучительное наслаждение.

Джилл становилась все требовательнее. Она заставила Мэтью лечь на нее всем телом, нашептывала неприличные слова, обвила длинными загорелыми ногами его бедра и направила пенис туда, куда он и сам стремился. Пушистое одеяло свалилось на пол; простыни сбились в комок.

Страсть унесла их далеко-далеко; два тела пылали, как два бикфордова шнура, – и наконец последовал сокрушительной силы взрыв. Они кончили одновременно – и испытали огромное облегчение. Потом они лежали рядом на развороченной постели.

– Это была, – тяжело дыша, начал Мэтью, – самая жаркая миссия в моей жизни.

Джилл издала тихий горловой смешок.

– Миленький, считай, что еще ничего не было.

Улыбаясь, девушка склонила голову и взяла его в рот – глубоко-глубоко.

Когда его вялый член встрепенулся в ответ на ее призыв, Мэтью понял: на земле не звучало слов правдивее.

Много позднее, когда он уснул, Джилл выбралась из постели и растворилась во тьме.

Закончив проявлять отснятые за день пленки, она долго сидела при загадочном красном свете, рассматривая негативы. Потом набрала номер на телефонном диске. Ответил мужской голос.

– Хорошо, что я тебя застала. Что-что? Нет, не пьяна. Я работаю. Откуда мне, черт возьми, знать, который час?

Мужчина что-то буркнул.

– В самом деле? Четыре часа утра? – Джилл помедлила, давая собеседнику высказать свое мнение о том, что ей следует сделать и с фотокамерой, и с телефонным аппаратом. Наконец она прервала его жаркий монолог: – Не смей вешать трубку, Корбет Маршалл! Сначала я скажу тебе свое мнение о твоем новом клиенте, Мэтью Сексуальном-Как-Черт-Знает-Кто Сент-Джеймсе.

Это его отрезвило. Еще бы!

– Вот что я тебе скажу. Пусть студия «Бэрон» даст мне эксклюзивное право на фотоработы, и я обеспечу фильму такую рекламу, какая вам и не снилась.