Карета оказалась похожей на кебы, какие часто встречались в Ньюкасле, только побольше. В нее были впряжены две лошади — не обычные, рослые, мощные, а напоминавшие тех, что использовались в шахте: чуть больше, чем пони. Вдобавок какие-то худые и некрасивые. Мэтью рассказывал, что это страна лошадей, что большей частью своего богатства она была обязана лошадям и крупному рогатому скоту — пока не началась золотая лихорадка. А уж когда она началась, лошади стали цениться буквально на вес золота.

Во время всего плавания Мэтью без устали развлекал Тилли историями об этой стране. Он старался отвлечь ее от страданий, причиняемых морем, бесконечными рассказами о ранчменах, поселенцах и индейских племенах. Правда, о последних он говорил без особых подробностей, главным образом просто упоминал какие-то странные, звучные названия: тонкава, уичита, и еще одно — команчи. Насколько поняла Тилли, индейцы были людьми, которые жили охотой на бизонов, оленей и других подобных животных, в то время как ранчмены жили торговлей лошадьми и коровами, которых называли коротконогими, а поселенцы являлись чем-то вроде английских фермеров. Они пахали землю, выращивали кукурузу, строили себе дома и жили главным образом за счет обмена продуктов своего труда на товары. Однако ничего похожего, о чем рассказывал ей Мэтью, она еще не успела увидеть. «Но ведь я только что приехала», — упрекнула себя Тилли.

— Привет, Диего. Привет. Как поживаешь?

Мексиканский индеец-полукровка дружелюбно осклабился при виде Мэтью; Мэтью не протянул ему руки, да тот, похоже, и не ожидал этого, но был явно очень рад встрече.

— С приездом, молодой хозяин!

— Рад видеть тебя, Диего. Как поживают Большая Мария и Ки?

— Хорошо, очень хорошо. Ки стрелять хорошо… теперь свой ружье. Он уже восемь лет.

— О, отлично, отлично… Это моя жена, Диего, и мой приемный сын.

Индеец пристально посмотрел на Тилли, потом неспешно прикоснулся пальцами к краю своей высокой, похожей на цилиндр шляпы. Шляпа выглядела как-то нелепо на его голове с длинными прямыми черными волосами.

— Хорошо, — констатировал он. Переведя взгляд на Кэти и ребенка, и, обозрев также и их, он повторил: — Хорошо. — И снова посмотрел на Тилли. Не мигая, он заговорил на каком-то странном языке, одновременно двигая руками перед своим лицом. В заключение он провел одной рукой вдоль всего тела. Наблюдавший за ним Мэтью рассмеялся:

— Я скажу ей. Она будет очень довольна. — И, обернувшись, прибавил: — Смотри, сюда идет хозяин Скотт. Помоги ему, Диего.

Метис оглянулся в указанную сторону, но не рванулся на помощь Дугу Скотту и негру, тащившим багаж: его шаг был размеренным и, можно сказать, торжественным. Подсаживая Тилли в карету, Мэтью сказал:

— Диего — это характер. Он полукровка, почти всегда говорит по-своему. Знаешь, он сделал тебе замечательный комплимент: сказал, что ты прекрасна, как земля, лежащая за равнинами, там, где начинаются горы.

Устраиваясь поудобнее на сиденье с прямой спинкой, Тилли поморщилась:

— Это что, комплимент?

— Да, и еще какой! — Взяв из рук Кэти ребенка, он подал его Тилли, затем подхватил девушку под мышки и поставил на ступеньку:

— Раз-два! И перестань делать такое испуганное лицо. Тебя никто не съест, по крайней мере, сейчас.

Что-то стукнуло позади кареты, и обе женщины тут же оглянулись — Мэтью и Дуг Скотт укладывали вещи. Перекрывая уличный шум, послышался голос Дуга:

— На следующей неделе большая охота. Уже все готово. На медведя. Лоб Кэртис, Питер Ингерсолл, все Пэрди…

— Тсс! Тише! — Это уже был Мэтью. Но Тилли и Кэти все-таки успели услышать сказанное. Они переглянулись, и губы Кэти беззвучно прошептали слово: «Медведи».

— Что ж, здесь наверняка водится много диких животных, — сказала Тилли. — Это такая большая страна…

— Но медведи, Тилли!..

— О, ради Бога, перестань нервничать, Кэти. Ведь мы даже еще не доехали до места. — В голосе Тилли прозвучало легкое раздражение. — У нас еще будет время нервничать, когда это действительно будет необходимо.

— Ох, конечно, ты права, но мне сдается, что долго ждать нам не придется. — Кэти говорила точно так же как ее мать — с теми же интонациями, и на мгновение Тилли охватила тоска по родным местам, а вместе с тоской в нее проник тот же самый страх, который испытывала девушка. И она вспомнила собственные слова, сказанные мужу в последнюю ночь их путешествия:

— А что, если окажется, что я не гожусь в первопроходцы?

Они снова были в пути. Снова их подбрасывало, толкало, бросало, а временами швыряло с одного конца сиденья на другой. Тилли держалась мужественно — теперь она находилась в карете одна с Кэти и ребенком, а Мэтью, обычно поддерживавший ее в таких случаях, ехал верхом вместе с Дугом Скоттом. Мужчины скакали то далеко впереди, то возвращались и ехали рядом с каретой, заглядывая в окно, кивая, смеясь и жестикулируя. Мэтью выглядел счастливым — таким, каким Тилли не видела его никогда. Это был совершенно другой человек. Мэтью казался неотъемлемой частью этой страны и другом ее жителей.

Когда карету не бросало в разные стороны, Тилли удавалось хоть немного рассмотреть местность, которая иногда была даже красивой: живописные склоны, тонкая линия реки вдали, однако с тех самых пор, как они покинули таверну, она нигде не заметила и признаков жилья.

А сама так называемая таверна оказалась ни чем иным, как длинным деревянным сараем. Деревянным было все: стены, пол, мебель. Доски обтесаны кое-как — ни о какой шлифовке, а уж тем более полировке и говорить не приходилось. Кровать представляла из себя деревянную платформу с четырьмя столбиками по углам, но, в отличие от настоящей кровати с колонками, на ней не было ни полога, ни хоть каких бы то ни было драпировок. Тем не менее, Тилли хорошо выспалась, а до этого еще и хорошо поужинала — еда была простая, но обильная.

То была их с Мэтью первая ночь, проведенная в настоящей постели; они любили друг друга, смеялись, и она уснула в его объятиях.

Проснувшись, она обнаружила, что мужа нет рядом, и увидела его уже полностью одетым, на улице, с другими мужчинами.

А еще она обнаружила, что его энергия поистине неистощима. Казалось, ему нужно постоянно бодрствовать и заниматься каким-нибудь делом. Только теперь она поняла, как истомился он от бездействия за время, проведенное дома.

Дома. Он называл этим словом то место, куда они направлялись. Когда она спросила его, далеко ли еще осталось, он ответил:

— Мы будем дома, самое позднее, завтра к вечеру.

Они уже останавливались дважды. Один раз в Хьюстоне, другой — в месте, называемом Хемпстед. Правда, была еще одна короткая остановка между Хьюстоном и Хемпстедом, где пересекалось несколько дорог. Там Мэтью, заставляя Тилли вглядываться вслед за своим указательным пальцем куда-то вдаль, называл: «Вон там, влево, подальше, Сан-Антонио, вправо Хантсвилл, а нам туда — как раз между ними». И постоянно упоминал какого-то Сэма Хьюстона. Река, вдоль которой они ехали, называлась Бразос. Мэтью пообещал, что когда-нибудь он сводит ее к Бразосским водопадам, где находилась фактория, и сообщил, что ей наверняка будет интересно посмотреть на индейцев, приносящих добытые ими шкуры и торгующихся при помощи знаков, которые он тут же и продемонстрировал.

Он рассказывал, а Тилли зачарованно смотрела на него. Он был хозяином, ступающим по своей собственной земле. Она видела, что он сам захвачен своим рассказом, что он говорит не столько для нее, сколько для самого себя — о чудесах этой земли, о ее прелести. С того самого момента, как Тилли вступила на эту землю, она открыла для себя еще одну, новую сторону характера своего мужа, и поняла, что на самом деле она знает о нем очень мало, если не сказать — ничего. И вдруг он показался ей таким чужим, непривычным, как и окружающая ее страна. Но одно было очевидно: он был своим в этой стране, был частью ее, как будто родился и вырос здесь, и он любил эту страну. Тилли также сделала вывод, что, за исключением Хьюстона, так называемые городки, в действительности почти деревни. К тому же, в Англии деревни были больше и уж явно выглядели солиднее, потому что дома в них были каменными и кирпичными.