Мэтью сделал глубокий вдох и покачал низко опущенной головой.

— Наверное, иногда я кажусь тебе странным, Джон, странным и даже немного ненормальным, но жизнь в Америке изменила мою точку зрения на все и вся. Там все так… так первобытно, так грубо, даже жестоко… и это находит какой-то отзвук во мне. Впервые покидая Англию, я чувствовал себя способным противостоять кому угодно — простому ли человеку, джентльмену ли. Ну, что касается джентльменов — вернее, тех, кого там называют джентльменами — с ними сладить не так уж сложно: они ничем не отличаются от наших. Разве что несколько больше очерствели — ставки и риск у них выше. Но представь себе, что простой человек, самый обычный парень встает тебе поперек дороги и говорит: «Я ничем не хуже тебя». И говорит не столько словами, сколько взглядом, поступками, поведением. Вот это просто уничтожает тебя. Над тем, что ты ценишь и уважаешь, они смеются, они плюют на это — в буквальном смысле слова. Поначалу тебя тошнит, потому что там все плюют: неважно — кто, неважно — где, они все плюют. Жуют табак и плюют. Меня от этого зрелища несколько раз чуть не вырвало. Честное слово. — Мэтью улыбнулся и кивнул для пущей убедительности. — Потом, со временем, к этому привыкаешь. Приходится привыкать. И тебе самому уже хочется сделать то же самое, особенно когда куришь трубку. Великий Боже! — Он засмеялся и обнял Джона за плечи. — Похоже, я немножко увлекся, да? Америка, урок первый: от ведьм до плевков!

— Это было ин…ин…интересно. Я бы с у…удовольствием послушал тебя еще. Т…т…ты же так мало рассказывал мне о д…дяде: я даже н…не знаю, как он выглядит. Н…н…надеюсь только, что он н…не похож на б…б…бабушку. Ведь он ей брат т…только наполовину, да?

— Да, и будь уверен, что в Альваро Портезе нет ровным счетом ничего от нашей бабушки: разве только стремление всегда настаивать на своем. Но, в отличие от нее, он делает это гораздо более тактично. Ладно, мы поговорим о нем позже, а сейчас давай вернемся к делам сегодняшним, и к моему вечному камню преткновения, именуемому Троттер. Ты преуспел там, где я потерпел поражение. Задумываясь об этом, я делаю вывод, что тебе всегда удается воздействовать на нее лучше, чем мне. А теперь, мне кажется, было бы неплохо, если бы ты пошел на кухню и там пустил в ход свои чары — боюсь, сейчас все слуги обозлены на меня. Будь они хоть немного поумнее, то поняли бы, что я нанял дополнительную прислугу именно потому, что забочусь о них.

— Н…н…нет, н…неправда, — Джон шутливо толкнул Мэтью в плечо. — Ты сам з…з…знаешь, что неправда. Ты же с…сказал, что хочешь отметить событие д…достойно. Н…наверняка потребовал, чтобы они были в атласных штанах и гетрах.

— Нет: в шотландских кильтах, чтобы доставить удовольствие твоей будущей жене и ее бабушке. Ведь им это понравится, правда?

— О-о! — Джон запрокинул голову и счастливо рассмеялся.

Мэтью последовал его примеру. Все так же смеясь, они прошли через холл, взяли свои высокие шляпы и плащи и, выйдя из дома, направились к конюшне.

Несколькими минутами позже, наблюдая из окна, как братья скачут по подъездной аллее в сторону большой дороги, Тилли подумала: «До чего же разные у них характеры! Если бы Мэтью при рождении было дано хоть немного той доброты и мягкости, которые отличают Джона… А если наоборот? Что ж, лишняя порция уверенности в себе только помогла бы Джону в жизни, но только не слишком большая, чтобы он не стал таким, как Мэтью».

Таким, как Мэтью. А какой, собственно, он — Мэтью? Самоуверенный, высокомерный, напористый, давящий все и вся на своем пути, прямой, искренний, заботливый… несчастный… Но что это она стоит тут, размышляя о его характере? Неужели ей мало их многократных стычек. Само присутствие Мэтью с каждым днем все больше раздражало ее. Да еще этот завтрашний праздник… Он занимается его подготовкой с таким пылом, как будто речь идет о его собственной помолвке. Гм… А может, именно так оно и есть. Ну что ж, чем скорее, тем лучше. Тилли отвернулась от окна и отправилась по своим делам.

Спустя некоторое время Бидди в разговоре с Кэти заметила:

— У нее такой вид, словно единственное, от чего ей может полегчать, — это закатить кому-нибудь хорошую оплеуху.

Уже много лет дом не видывал подобного веселья, а почти полная луна и тихая, безветренная ночь прибавляли празднику дополнительное очарование.

В десять часов эмоциональная, но краткая речь Мэтью, завершившаяся тостом за здоровье счастливой пары, была окончена, и большинство госте разбрелось по дому. Тогда Мэтью осенила идея вывести квартет из галереи на террасу. Молодежь танцевала на коротко подстриженном газоне. Да и не только молодежь — выпитое вино явно придавало силу ногам их родителей, и теперь многие из них выделывали на траве самые разнообразные па — от менуэта и экосеза до быстрой польки.

Слуги-мужчины лавировали среди гостей, разнося тарелки со сладостями и разнообразными фруктами, частенько можно было видеть, как то тут, то там джентльмен в бархатном сюртуке с аппетитом поедает куриную ножку или, запрокинув голову, отправляет в свой разинутый рот ломоть филея.

Луна, лампы на террасе и огни дома светили так ярко, что, казалось, все происходит при дневном свете. Тилли стояла в нише открытого окна в конце террасы, на которую падала тень от большого кипариса, и скрывала ее фигуру, и выражение лица — холодное, презрительно-гневное. Глаза Тилли были устремлены на небольшую группку, состоявшую из трех женщин.

Ах, эта троица! Тилли чувствовала себя отброшенной на тринадцать лет назад. Как и сегодня, миссис Толман, миссис Филдмэн и миссис Крэгг с мужьями приехали все вместе и точно так же они говорили о ней, словно ее не было рядом. Хотя, конечно, разница была. Обсуждая ее тогда, они не имели уверенности относительно ее положения в доме, но сейчас им было известно все, и, словно сговорившись заранее, все трое во время своего разговора смотрела прямо на нее. Ох уж эти три вороны! Одна в синей тафте, другая в темно-зеленом шелке, третья в черных кружевах. Собеседницы стояли рядом, и столь близкое соседство цветов их туалетов напоминало сине-зеленый отлив на вороньей спине. Вдобавок они подчеркнуто проигнорировали представление, сделанное Джоном: «Мисс Троттер, друг нашей семьи»; только миссис Бернис Крэгг издала какой-то непонятный звук. Однако самое большое оскорбление было нанесено Тилли, когда Алиса, старшая из четырех дочерей семейства Толман, двадцативосьмилетняя, не отличавшаяся особой красотой, но вполне милая и учтивая, остановилась поговорить с ней, а ее мать подплыла и, не глядя ни на ту, ни на другую, изрекла:

— Тебе следовало бы знать свое место, Алиса, даже когда другие забывают свое.

Нет, нельзя было Тилли соглашаться на эту роль, которую ей навязали на сегодняшний вечер. Она оглядела свое платье: красивое — простое, но красивое, из желтой хлопчатобумажной ткани, украшенное букетиком голубых незабудок. Тилли купила его в Ньюкасле совсем недавно перед праздником. Корсаж был облегающий, юбка — недостаточно модная, то есть не слишком широкая, вырез квадратный, но не очень низкий, прикрывающий ложбинку между ее маленьких грудей. Рукава до локтя, по их краю — широкая оборка, ниспадающая до запястья. Ее прическа — волосы с боков и сзади зачесаны вверх — делала ее еще выше ростом. На лице Тилли не было ни пудры, ни румян, поэтому она выглядела бледной по сравнению с большинством приехавших дам.

Все члены семейства Дрю при виде ее так и ахнули от восхищения. Однако иной реакции она от них и не ожидала. Они были ее семьей, а настоящая семья всегда горой стоит за своих. Впрочем, Анна тоже высоко оценила то, что увидела, употребив при этом слово «красивая», а Джон поддержал ее. Мэтью не сказал ничего — только пристально оглядел Тилли с ног до головы. Но промолчал.

Тилли заметила, что он много пил во время застолья. Правда, много пили все — это подтверждал шум, доносившийся из сада, а все больше разгоравшееся веселье иногда стало отдавать пошлостью. Иные отцы уже гонялись за девушками, которые не являлись их дочерьми, а кто-то не переставал жадно поедать мясо, словно какая-нибудь деревенщина на рынке. Да и вообще вся эта вечеринка чем дальше, тем больше напоминала ярмарку. Отвернувшись от окна, Тилли постаралась в темноте комнаты разглядеть время на каминных часах. Без десяти двенадцать. Она чувствовала себя безумно уставшей, обессиленной. Больше всего на свете ей хотелось сейчас лечь в постель и наконец заснуть, но до этого было еще очень далеко: она могла позволить себе отправиться спать не раньше, чем уедет последний гость, но до сих пор еще ни один из них не выказывал намерения это сделать.