— Я абсолютно ничего не понимаю. Ты перевернулась на сто восемьдесят градусов. Уж не снизошел ли на тебя святой дух?

Тилли улыбнулась:

— Может быть. По крайней мере, я стала задумываться. Уже давно, даже тогда, когда ты собиралась развестись. Наверное, я потому так и возражала, поскольку у самой голова шла кругом. Ты показала мне хороший пример, став независимой. Мне бы хотелось еще немного подзаработать где-нибудь, чтобы стать на ноги.

— А где ты собираешься жить?

— Сначала у Фриды. Потом найду что-нибудь.

— А как ты думаешь зарабатывать? У тебя ведь нет никакой профессии!

— А разве у тебя была? Найду себе место, работы я не боюсь.

Все трое замолчали. Потом Тилли сказала:

— Знаете, я вдруг представила себе, как все у нас будет, когда отец уйдет на пенсию. Этого не так долго ждать, он ведь на восемь лет старше меня. Он будет сидеть дома целые дни, ждать, чтобы его обслужили, брюзжать, ко всему придираться, вечерами ходить в пивную… А что будет со мной? Когда я смогу побыть пенсионеркой, чтобы обо мне кто-нибудь заботился? Никогда. И тогда я сказала себе, что пора кончать с этим. Детей я вырастила, теперь можно и уйти.

— Позволишь ли ты одолжить тебе немного денег? — смущенно спросила Марлена.

— На моем счету в банке десять тысяч марок.

— Десять тысяч… на твоемсчету?!

— Деньги, которые дарила мне на Рождество тетя Хеди. За двадцать лет.

Никлас захохотал:

— Ты, однако, потрясающая стерва, Тилли!

Она засияла. И заявила, что всегда мечтала хоть недолго побыть стервой.

Бруно Шуберт не мог поверить, что жена в самом деле бросила его. Но, когда он получил письмо адвоката, где сообщалось о решении Тилли возбудить дело о разводе, до него дошло, что это не обычная ссора, на которую он мог и не обращать внимания. Он позвонил Марлене и пригласил ее приехать в таком просительном тоне, что она засомневалась в том, что говорит со своим собственным отцом.

После работы она поехала к отцу и с тихим удовлетворением отметила царящий в квартире хаос. Она встретила там Вернера, который взглянул на нее с неприкрытой ненавистью и прошипел: «Добилась наконец, чего хотела!»

Марлена вспылила:

— При чем здесь я?

— Все ты и твой треп об эмансипации! Ты так долго обрабатывала мать, что она стала недовольна даже тем, что имеет.

— А что, собственно, она имеет?

— В конце концов, она имела возможность не работать.

— Понятно. Значит, годами обслуживать трех взрослых мужиков — это не работа, а удовольствие.

Вмешался в разговор Бруно. Его руки дрожали, лицо, заросшее седоватой щетиной, показалось ей очень постаревшим. Он уже не выглядел мощным и грозным — жаль, что Тилли не видела его таким.

— Все это было из-за подружки Вернера. Но она переехала обратно, можешь сказать Тилли.

— Папа! Дело не только в подружке Вернера, а в твоем отношении. То, как ты обращаешься с мамой…

— А как я с ней обращаюсь? Точно так же, как все мужья обращаются со своими женами.

— Это что, может быть ей утешением?

— Но ведь без ссор семейной жизни не бывает. Все ссорятся.

— Речь идет не о ссорах, а о том, что она и пикнуть при тебе боялась. Какие уж тут ссоры! А в наше время так продолжаться не может, я тебе уже много раз говорила об этом.

Бруно беспомощно пожал плечами:

— Что только с вами, бабами, вдруг приключилось? Вы даже не радуетесь тому, что мы для вас надрываемся, а вы можете сидеть дома! Как, ты думаешь, чувствовала бы себя мать, если бы ей приходилось, как и мне, целыми днями вкалывать на стройке. Да еще помнить, что те, кто помоложе, с нетерпением ждут твоего места.

— Это все лицемерные отговорки. Вы, мужчины, существуете в жестоком внешнем мире, а женщины должны создавать в доме островок счастья и покоя. Но это ведь прошлый век! Одно притворство!

— Почему же?

— Кто-нибудь из вас согласился бы поменяться местами с женщиной? Нет! Так что дело совсем в другом. Когда работаешь и приносишь домой деньги, ты — главный, ты — хозяин и вправе абсолютно все контролировать.

— Это неправда. Тилли всегда могла поступать как считала нужным. И вас, детей, могла воспитывать так, как хотела.

— Но, когда ей нужно было новое платье, ей приходилось просить тебя о деньгах. Когда она во время отпуска хотела поехать куда-нибудь, ты ей этого не позволял, потому что тебе не хотелось ни в Грецию, ни в Испанию. Когда она хотела научиться водить машину, ты сказал: «В машину, которую ты поведешь, я никогда не сяду». Если она, устав за неделю от кухни, просила тебя в воскресенье пойти куда-нибудь поужинать, ты заявлял, что не хочешь нарушать добрые семейные традиции. Когда ей хотелось в кино или в театр, ты только смеялся над ней. Когда мама приглашала тебя сходить вместе в бассейн или сауну, ты с ухмылкой отвечал, что она не рыба, а пота тебе хватает и на стройке. А когда вас звали в гости ваши друзья из Сан-Франциско и Тилли предложила походить вам вместе на курсы английского языка, ты опять отказался. Потому что, видите ли, ты не желаешь ездить в те страны, где не говорят по-немецки. А на самом-то деле ты всегда хотел только одного: дома — покоя и полного обслуживания, а в свободное время — пивную и своих приятелей.

Бруно не взорвался, он держал себя в руках и пытался оправдаться:

— Но все это она могла бы делать и одна, без меня. Ходить в бассейн, в кино, на английский…

Марлена презрительно улыбнулась:

— Можешь ты мне объяснить, зачем же ей тогда вообще нужен брак с тобой, если то, что ей доставляет радость, она все равно должна делать одна? Тогда уж лучше обойтись без семьи. Не нужно будет работать на вас всех, и можно наконец позаботиться о самой себе.

— Ага! И я должен буду финансировать ее жизнь!

— Ты считаешь, у нее нет на это права?

— Права на мои деньги?

— Как ты думаешь, могла бы она скопить деньги на черный день, если бы не волокла на себе дом, а нашла бы работу?

— Если она останется со мной, я никогда не попрекну ее, если ей потребуются деньги.

— А то, что ей тоже полагается своего рода плата, тебе в голову не приходило?

— Если она не будет жить со мной, то с какой же стати?

Бруно смотрел на дочь с недоумением.

— Потому что она всю жизнь была твоей служанкой. А служанке хозяин обязан платить зарплату, делать пенсионные отчисления, гарантировать оплачиваемый отпуск. Посчитай-ка, сколько это получится… за тридцать лет брака.

— Но мы же женаты! — Бруно был шокирован.

— А что онас этого имела, отец?

Она посмотрела ему прямо в глаза. «Действительно, что же имела мать»? — подумала Марлен. Океан забот, мужской эгоизм. Она даже ни разу не испытала удовольствие в постели с мужем. Ничего удивительного, что она увлеклась бульварными романами.

У Бруно задрожали губы.

— Ты можешь ей передать, что я хотел бы поговорить с ней?

— Скажи ей это сам. — Марлена положила на стол листок. — Вот ее новый адрес.

В марте Марлену вызвали в приемную Георга Винтерборна. Она приняла близко к сердцу советы Иоганны и дипломатично, как только могла, обходила указания Герда Бехштайна. Однако случались и неприятности. Пару раз, узнав о ее самодеятельности, ее непосредственный начальник вызывал ее к себе, чтобы сделать выговор. Однако с тех пор, как ему стало ясно, что между Марленой и господином Винтерборном существуют какие-то непонятные отношения, он явно старался сдерживаться.

Георг Винтерборн был в хорошем настроении и тепло поздоровался с Марленой. Он протянул ей руку, поинтересовался ее самочувствием и предложил сесть.

— Вы знаете, госпожа Шуберт, что в апреле состоится традиционный сбор наших разъездных сотрудников.

Марлена знала это. Это мероприятие проходило ежегодно в первоклассном отеле на Штарнбергском озере. В нем принимали участие все служащие издательского дома Винтерборна, имеющие отношение к разъездным службам, а также вся администрация фирмы. В издательстве было порядка двухсот рекламных агентов, разъезжавших по всей стране. Такие двухнедельные встречи способствовали обмену опытом и укрепляли связь иногородних филиалов с основной фирмой.