— Самое замечательное, что так останется и после того, как он закончит учебу. У нас одни цели, и Никлас действительно вполне современный человек.

Она видела, что шеф относится скептически к ее словам, и рассердилась.

— Ваша дочь тоже делает карьеру, и она замужем, — сказала она холодно. Если он сейчас ответит, что это совсем другое дело, она сейчас же выйдет и больше никогда не будет вести с ним приватные беседы.

Но он только улыбнулся:

— Не будем торопиться с выводами. Насколько я знаю, мой зять хочет иметь детей.

Теперь он вел себя как потенциальный дедушка, очень ждущий счастливого момента! Марлена была разочарована.

— Одно с другим никак не связано, — сказала она холодно.

Он развеселился:

— Может быть. Но, по-моему, мой зять в этом вопросе вполне старомоден.

Марлена рассердилась еще больше. Давид Эриксон — старомодный? Этот идеал мужчины?! Который судит обо всем так прогрессивно? Который хочет полностью модернизировать фирму и внес уже так много предложений для этого? Который добился того, чтобы все подразделения фирмы были обеспечены компьютерами? Который добивался того, чтобы выделить рекламную агентуру в отдельную дочернюю фирму, и удачно осуществлял планы создания собственной типографии? Который, глядя далеко вперед, собирался основать концерн? Она недоверчиво смотрела на Георга Винтерборна.

Он поднял вверх руки и рассмеялся:

— Знаю, знаю. Его очень любят. Да и я тоже его люблю. Но по поводу семейных дел он, быть может, думает иначе…

Марлена устало улыбнулась. Учись у элегантного Бехштайна, сказала себе она. Если теперь она начнет спорить с Винтерборном, он может прийти к выводу, что она не тот человек, который достоин его покровительства.

Он усмехнулся:

— Знаете, что в вас самое интересное?

— Нет, — сказала она, все еще находясь в дурном расположении духа.

— Когда на вашем лице я вижу следы борьбы между врожденной честностью и вашими прагматическими мыслями. По причинам, которые мне не до конца ясны, вы сейчас готовы послать меня к черту. Но вы не говорите этого, потому что я большой начальник, и вы думаете, что еще будете нуждаться во мне.

Марлена стала пунцово-красной.

— Как вы догадались?

Он снова хмыкнул. Потом встал:

— Давайте заключим соглашение. Вы всегда откровенно говорите мне свое мнение, а я обещаю никогда не пользоваться вашей откровенностью и не обижаться. О'кей?

— О'кей! — сказала она и тоже встала.

— Хорошо. Так что вы так страстно хотели мне сообщить?

— Что доктор Эриксон — совершенно фантастический человек. Я имею в виду… его качества начальника производственного отдела, — торопливо добавила она, заметив иронический блеск его глаз. — И что он отнюдь не старомодный. Он никогда не стал бы диктовать вашей дочери свои условия.

— Только спросите себя, милая дама, почему. Потому ли, что он такой прогрессивный, или… потому что не осмеливается?

Теперь он обвиняет своего зятя чуть ли не в трусости и подхалимстве! Марлена гневно сжала губы:

— Ваш муж не диктует же вам, как поступать?

— Мы все обсуждаем вместе.

— А если вы остаетесь при своем, противоположном, мнении?

— Мы всегда приходим к единому мнению.

— Тогда могу только пожелать вам, чтобы этот паритет сохранялся как можно дольше, — сказал Георг Винтерборн. Однако его взгляд приобрел почему-то сочувственный оттенок.

Как раз летом Никлас стал мобилизовывать своих друзей по движению за мир, чтобы вместе участвовать в организации «жаркой осени 1983 года». Он ходил на собрания, принимал участие в различных акциях и пикетах, в сидячих забастовках у мест размещения ракет, а один раз даже был арестован и вернулся домой только через день.

22 октября, в честь окончания недели действий, все они поехали автобусами с мюнхенской Кенигсплац в Юнгинген, маленькое местечко в Баден-Вюртемберге, чтобы вместе с сотнями тысяч других демонстрантов образовать многокилометровую цепь между Ульмом и Штутгартом. Молодые люди приезжали целыми семьями, было много школьников, но немало и пожилых людей, и Марлена ощутила удивительное чувство единения с ними. Когда цепь наконец замкнулась, когда воцарилось пятиминутное молчание, когда Андреа встала между ней и Никласом у края тротуара, к ней вернулось счастливое чувство, подобное тому, что она испытала весной, когда решила все же выйти замуж за Никласа.

Неужели можно было пренебречь волей такого числа людей? Неужели политики не задумаются?

Но есть суровая реальность жизни. Конечно, возможно поднять на ноги сотню тысяч людей на несколько часов. Наверное, это не самое трудное. Можно организовать людей и на хорошие, и на дурные дела. Но что будет потом, когда автобусы вернутся обратно, когда вся эта толпа растает, что тогда? Ей вдруг вспомнился Бернхард. Тут уж она была уверена: он никогда не принадлежал к этой сотне тысяч, которые стоят здесь сейчас молча, значительные и серьезные, чтобы продемонстрировать свою волю к миру.

Несколько дней назад он появился в ее квартире и стал возмущенно требовать, чтобы Марлена не смела таскать на демонстрации его, Бернхарда, дочь. Он грозил обратиться в попечительский суд и ограничить ее права на ребенка, если она продолжит воспитывать Андреа в том же духе. Сейчас, стоя в этой цепочке людей рядом с дочерью и сжимая в руке ее ладошку, Марлена еще раз с облегчением подумала, что правильно сделала, вырвавшись из-под власти этого тупого, злобного тирана.

В воскресенье днем, когда Никлас сидел за книгами, а Марлена готовилась к компьютерным курсам и что-то зубрила, в дверь требовательно позвонили.

Это была Тилли. Она стояла за дверью в своем коричневом зимнем пальто, в руках держала чемодан.

— Я ушла. — Она решительно прошла в гостиную мимо Марлены.

— От своих мужиков? — весело спросил Никлас.

Тилли рассказала, что ссора в их доме давно уже тлела, еще со времени свадьбы Гейнца. Потому что Вернер давно уже положил глаз на освободившуюся комнату брата. Он обсудил этот вопрос с Бруно — да, они правильно расслышали, именно с Бруно, а не с ней, — и тот согласился, чтобы Вернер ее занял.

— Зачем?

— Туда переехала подружка Вернера. Она давно на нее косилась. И теперь — вот вам, пожалуйста! — Тилли затянулась сигаретой и выпустила дым через ноздри. — Она надеется, что я буду обслуживать и ее. Она работает продавщицей в Вулворте и возвращается вечерами «дико усталой». Это значит, что она садится за накрытый стол и не хочет даже пальцем пошевелить. Свое грязное белье бросает в мою корзину для стирки, а наш холодильник опустошает как саранча. А хуже всего, что Бруно считает это в порядке вещей. Ему приятно видеть рядом молоденькую мордашку, заявляет он. И заглядывает за пазуху этой приживалке, старый охальник. И тогда я ему сказала: «Ты можешь любоваться юной мордашкой сколько заблагорассудится. Я даже предоставлю ей право делать для тебя всю грязную работу». Собрала свой чемодан и ушла.

— Ого! — сказала Марлена, восхищенно глядя на мать.

— Я не буду тебе в тягость, Ленни. Правда, сегодня я бы с радостью осталась здесь. Но завтра утром уеду. Мне есть куда пойти.

— У тебя есть куда идти? — Изумление дочери росло.

Мать рассказала, что познакомилась с одной женщиной еще в прошлом году. В последнее время они с Фридой Бауер часто встречаются. Она недавно развелась: «В шестьдесят лет, представь себе!» Она все время поддерживала Тилли, объясняла ей, что нельзя позволять так себя использовать, что в пятьдесят три года она достаточно молода, чтобы устроить свою собственную жизнь.

Никлас принес кофе, и Марлена, все еще ошарашенная, опустилась на стул.

— Ты хочешь уйти от отца?

— Точно.

— Но, когда я тебе советовала что-нибудь изменить в своей жизни, ты никак не реагировала.

Тилли смутилась:

— Это совсем другое, Ленни. Тебе легко возмущаться, ты так молода. А Фрида знает, о чем говорит. У нее за спиной то же, что у меня, понимаешь? И она мне все так хорошо объяснила. Она добилась, чтобы муж выплачивал ей содержание, а позже она будет получать часть его пенсии. Это позволяет ей сводить концы с концами. И делать только то, что хочется. Каждый год она ездит в путешествие… Я тоже хочу съездить в Грецию. Или Испанию. Я всегда об этом мечтала. Но Бруно и слышать ничего не хотел.