Иоганна, тогда во Франкфурте у меня с Давидом Эриксоном все было… Да, да, я уже слышу твой голос: чокнутая, идиотка, глупая, неразумная баба! Да, действительно, он всегда был моим сказочным принцем, и я думаю, где-то в тайниках души каждая женщина хранит образ такого мужчины, в некотором роде идеального принца. Это к нему обращены ее мечты и надежды, это его она наделяет всеми мыслимыми достоинствами, пока он, как вездесущий ураган, не вырастет в ее мечтах до облаков.

Таким и был для меня Давид Эриксон. Он был чем-то недостижимым, не имеющим никакого отношения к моей реальной жизни. Я могла разводиться, вновь влюбляться и выходить замуж — мой облачный принц парил в небесах, абсолютно далекий от всего земного и лишенный обыденных недостатков.

А я никогда не была для него сказочной принцессой, Иоганна, я оказалась всего лишь спасательным кругом в дни глубокой депрессии. Он страдал из-за своей жены Каролы, хотя все еще не мог поверить, что она изменяет ему с Питером Ротом. Я старалась поддержать его: видит Бог, не хочу видеть его несчастным. Я очень люблю его, и, когда он надломленным, страдающим голосом говорил о своем сопернике, мне так же хотелось защитить его, как позже хотелось защитить Никласа, когда он стоял у калитки и с печалью наблюдал, как вместе со мной навсегда уходит часть его бурной молодости.

Но, Иоганна, то, что для меня было сказочной, волшебной ночью, означало для Давида лишь акцию самоуспокоения. Во время обратного полета в Мюнхен он попросил у меня прощения. Прощения! И ни слова о том, что это я была инициатором, так сказать, агрессивной стороной. Он объяснил, что любит свою жену и должен, видимо, смириться с ее жизненным стилем — так он это назвал. Говоря это, он держал мою руку, а я вспоминала о прошедшей ночи. Темный номер отеля. Приглушенный шум улицы, гудение кондиционера. Состояние транса. Просьба Давида, высказанная так беспомощно, что невероятно тронула меня. Никлас всегда бывал неудержим, как молодой пес, и так же страстен, а Давид — скорее благоразумный, хотя и очень нежный, — умудрялся сохранять дистанцию, как будто между моим телом и его все время оставалась какая-то преграда. Даже достигнув высшей точки возбуждения, он, казалось, осознавал, что я всего лишь эрзац.

Мы уезжали на следующее утро, мы отбросили от себя эту ночь, как пустую бутылку из-под шампанского. В самолете у меня было такое ощущение, словно я сижу в пустоте, при болезненно-ярком свете, но меня трясет от холода. Особенно когда он, бросив осторожный взгляд на меня, сказал, что лучше было бы забыть о проведенных вместе часах — или нет, не забыть, а воспринимать их тем, чем они и были, — совместным побегом от своих проблем. При этих словах сердце мое разбилось вдребезги, как сосулька, шлепнувшаяся на мостовую. Но я только улыбнулась ему, удивившись вслух, насколько мало он меня знает, и он кивнул, сказав: «Спасибо, Марлена».

Все остальное можно рассказать в двух словах. Между мной и Никласом не возникло никаких споров относительно денег. Ему остался дом. А мне он передал две страховки, благодаря которым я внесла первый взнос за квартиру с террасой в Богенхаузене. Кроме того, я получила солидную ссуду от фирмы. Ах, Иоганна, Иоганна! Иногда я просто сижу у окна и смотрю на улицу. Там лето, жаркий, душный смог висит над городом. Мне тридцать три года, и у меня большой опыт по части ухода от мужей. Я приобрела сноровку, умею замыкаться в себе, не оглядываться назад, молчать, поскольку сказано и так чересчур много. Остается только спросить себя: что же дальше? Одиночество?

Естественно, я вовсе не жажду оказаться в одиночестве. Но еще меньше я хочу оставаться в одиночестве вдвоем. Партнер с тем же успехом может стать противником, который подавляет, обманывает, побеждает тебя.

Как видишь, Иоганна, я опять оказалась в той же точке, в какой была после развода с Бернхардом. Я стала старше, но, по-видимому, не стала мудрее. Я бы с удовольствием была такой решительной и гневной, как ты, чтобы уметь легко находить ответы на все вопросы. Но у меня не получается. Я безнадежная оптимистка и все равно верю в совершенство мужчины.

Твоя жутко замученная Марлена».

Она испуганно вздрогнула. В кабинете стоял Георг Винтерборн. Она поспешно нажала клавиши компьютера, загнав письмо в память, и приветливо улыбнулась Георгу. Он протянул ей тоненькую папочку.

— Ваш новый договор.

Она раскрыла папку. Хороший договор, с очень приличным годовым содержанием. По крайней мере, финансово Андреа от развода не пострадает — это было первое, что пришло ей в голову.

— Вы становитесь состоятельной женщиной, Марлена. Дом за городом, квартира в Мюнхене… Не собираетесь ли нанять себе советника по финансам?

Внезапно Марлена почувствовала себя смертельно усталой, как после дурного сна, преследовавшего ее весь день. Все эти недели она героически сдерживалась, стараясь не показать своей слабости. Но теперь, в самый неподходящий момент, тоска накатила на нее и укрыла с головой.

Она пристально смотрела на Георга, закуривающего сигарету. А что, собственно, он представляет собой как мужчина? Холодный? Бесцеремонный? Или чуткий и мудрый? Внешне он всегда был похож на преуспевающего менеджера, каким его показывают в фильмах: в темно-синем костюме, с угловатой фигурой и массивной головой. Снова, как и прежде в его присутствии, она ощутила потребность быть к нему как можно ближе. Она искренне ценила его, даже немного побаивалась. Ей приходило в голову, что он, пожалуй, единственный человек, хорошо понимающий ее.

— Я ушла от своего мужа. И я больше не живу в доме за городом.

— И эта попытка не удалась?

— В корне.

— Почему?

— Несоответствие между идеалом и реальностью.

— Если бы все обстояло так, на свете было бы слишком много разводов.

— Он хотел ради собственного удобства сделать из меня уютную домохозяйку.

— А ваше повышение по службе не позволило бы устранить такого рода проблемы?

— Дело даже не в этом. А в том, что у него при этом в голове. Даже тот факт, что он предложил мне нечто подобное, говорит о том, что все его прежде прокламируемые представления — не более чем поза, пустые слова. Он не снизошел даже до элементарной помощи по дому. Кроме того, он влюбился. В свою сотрудницу.

Георг едва заметно улыбнулся, словно подшучивая над ней:

— Вы слишком строги, Марлена. Не надо чересчур многого требовать от людей. Это ошибка.

— Я больше ничего и не требую.

Они сидели, глядя в глаза друг другу.

Потом он сказал, подчеркнуто официально:

— Не согласились бы вы поужинать со мной сегодня вечером?

И она ответила:

— Охотно! — Ее раздирали противоречивые чувства. Радость. Желание. Расчет. Ее усталость испарилась. Что она, собственно, комплексует? Она еще молода. Финансово независима. Свободна. Может быть, это и есть решение всех ее проблем?

В кабинете Георга Винтерборна сидели Карола, Давид и Марлена. Винтерборн стоял, повернувшись спиной к окну. Атмосфера была напряженной.

— Нельзя мириться с фактом, — говорила Карола, — что методы выездных сотрудников внешней службы становятся все более хамскими. И это происходит в вашем отделе, госпожа Шуберт.

— Я поговорю с Бехштайном.

— Вы не справляетесь со своими подчиненными.

— Карола, прошу тебя… — болезненно сморщившись, вмешался Давид.

Карола свирепо обернулась к мужу:

— Ты сам рассказывал мне, с какой горечью жаловались тебе сотрудники на это во время совещания по маркетингу. Мы не можем позволить так себя компрометировать.

— Естественно. Однако все мы прекрасно знаем, что Бехштайн сам претендовал на место начальника отдела. Теперь он чинит препятствия везде, где только может.

— Как раз фрау Шуберт была ответственна за то, чтобы положить этому конец. Кроме того, если рекламный агент применяет практически криминальные методы, при чем здесь желание Бехштайна чинить препятствия?