За этими словами последовал хор возмущения подстрекательский, изменнический. Тори тоже подали голоса. «Какое пестрое сборище, — подумала Фоби, — словно троянцы и греки».

Снова заговорил Джон Рурк голос разума в комнате, гудящей от едва сдерживаемого негодования. Маргарет, выпрямив спину и расправив плечи, стояла рядом с мужем, положив ладонь на изгиб его руки. На их лицах не было никакой тревоги, как будто они собирались на обед, а не стояли перед лицом возможной трагедии, — Тс-с! — сказала Фиби Филиппе. Помещение было эмоциональной пороховницей, готовой взорваться в любое мгновение. Фиби видела, что Джон и Маргарет Рурки понимают это, но сомневалась в Лукасе, да и Филиппа была на грани истерики.

С большой церемонностью Стоун спустился с лестницы и встал лицом к хозяину и хозяйке.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Я понимаю, — хрипло ответил Джон. После этих слов обоих Рурков увели.

— Мама! — простонала Филиппа, дрожа, ее лицо было мокрым от слез.

Ответ Маргарет последовал быстро и не допускал возражений.

— Соберись, Филиппа, — приказала она. — Все мы твой отец и братья, ты, Фиби и я должны быть сильными и делиться друг с другом тем мужеством, какое найдем в себе.

С этими словами она удалилась вслед за Джоном, Лукасом и их вооруженными стражами в заднюю часть дома. Филиппа выпрямилась и вытерла щеки тыльной стороной ладони.

— Дункан был прав! — прошептала она, и Фиби отпустила ее, хотя и осталась стоять рядом. — Это притеснение!

«Очередное пополнение в стане бунтарей», — подумала Фиби без всякой радости. Ни учеба в школе, ни годы, проведенные в колледже, не подготовили ее к восприятию факта, что самые реальные люди ставят на карту все свою жизнь, свое состояние, свою личную свободу, как это происходило сейчас, в одной из величайших игр в истории западного мира. Актеры с обеих сторон этой драмы были не плоскими, безжизненными фигурами с картинок, актерами из мини-сериалов или героями старинных биографий они были настоящими людьми. Они были невинными детьми-идеалистами вроде Филиппы, костлявыми мальчишками с нездоровым цветом лица и тоской по дому, находились ли они в Лондоне или Бостоне, Брайтоне или Йорктауне. Они были хорошими и честными людьми, как Джон Рурк или майор Бэзил Стоун. Они были отважными, прекрасными женщинами, как Маргарет, как женщины на той и на другой стороне, которые ждали, тревожились и долгие годы жертвовали собой.

Фиби стояла в ошеломлении и смотрела, как майор Стоун торопливо совещается со своими людьми. Когда разговор закончился, он направился к ней, как она и ожидала.

— Когда вы в следующий раз увидите своего мужа, — начал майор беззлобно, даже с известным уважением, но с той закоснелой рассудительностью, от которой кровь Фиби превратилась в ледяные крошки, — надеюсь, вы сообщите мистеру Рурку, что отныне жизни отца и брата находятся в его руках.

— Полагаю, он это знает, — ответила Фиби. Как и Филиппа, она черпала силу из короткой прощальной речи Маргарет.

— Полагаю, знает, — кивнул Стоун. Филиппа взяла себя в руки, хотя ее глаза были по-прежнему опухшими и покрасневшими, а манжеты платья измяты в тех местах, где она сжимала их пальцами.

— Может быть, — сказала она майору, — вы и меня с матушкой, и Фиби возьмете в заложники? Все равно учтивость ничего не значит для вас, раз вы способны предать людей, столько лет бывших вашими друзьями.

Фиби ничего не сказала, не сделала попытки прервать свою золовку. Майор Стоун долго смотрел на них пылающим взглядом, затем пробрался сквозь разрозненную толпу и исчез.

Фиби подождала, пока не удостоверилась, что за ней никто не следит, затем медленно, осторожно поднялась по главной лестнице. Филиппа следовала за ней. Дункана нигде не было, но в душном летнем воздухе еще витало ощущение его присутствия, и она поняла, что он был свидетелем ареста отца и брата. Она была рада, что он не попытался вмешаться. По крайней мере, пока.

Фиби поспешила по коридору, приподнимая подол, чтобы не запутаться в шуршащих юбках своего бального платья, по-прежнему в сопровождении Филиппы. Она открыла дверь в свою комнату и ворвалась туда, надеясь найти там своего мужа возможно, он ходит от стены к стене, вынашивая планы бегства.

Комната была пуста, хотя шторы были раздвинуты, и двери на террасу распахнуты, впуская москитов, людские голоса, шумящие, как море, и ночные звуки из конюшни и темных, густых лесов за садом и лужайкой.

Филиппа бросила взгляд на смятую кровать, которая была отчетливо видна в свете лампы, зажженной ранее, когда Фиби и Дункан закончили свои чувственные удовольствия, но не стала ничего спрашивать.

— Из этой комнаты есть другой выход? — спросила Фиби, не повышая голоса и надеясь, что состояние постели не слишком красноречиво. — Конечно, если не лазать по стенам, как Дракула?

— Дракула?

— В другой раз объясню, — ответила Фиби, разозлившись на саму себя. Нужно не забывать, в каком веке находишься, если надеешься прожить здесь счастливую жизнь. Хотя вряд ли ей удастся осуществить эту скромную мечту, если учесть, что идет война, а она вышла замуж за одного из самых отъявленных преступников Америки. — Иногда в таких домах были… бывают… секретные ходы. А в этом доме они есть?

Филиппа вышла на террасу и выглянула наружу, прежде чем аккуратно закрыть двери, отгородившись от ночи, и повернуться лицом к Фиби. Она колебалась, и Фиби, ощутив легкую боль, поняла, что девушка принимает окончательное, бесповоротное решение доверять или не доверять.

Она молча ждала. Если она до сих пор не доказала своей преданности семье, вряд ли ей удастся еще когда-нибудь сделать это.

— Да, — сказала Филиппа, наконец. — Идемте, я покажу вам.

За одним из ярких гобеленов возле камина скрывалась тщательно замаскированная панель. Толкнув ее рукой, Филиппа открыла ее, и за панелью обнаружился узкий коридор. Он был больше похож на кроличью нору, чем на нормальный коридор, и, как узнала Фиби позже, служил одним из множества входов в лабиринт, занимающий большую часть дома.

Человек крупнее шестилетнего ребенка вынужден был ползти по этому проходу на четвереньках.

Филиппа опустилась на колени и заглянула в дыру.

— Наверно, он давно ушел, — пробормотала она.

— Дункан? — Имя мужа в устах Фиби прозвучало едва ли не насмешкой. — У него не хватит ума убежать. Он попытается спасти вашего отца и Лукаса от ужасов британской тюрьмы и в результате попадет на виселицу.

Поднявшись, Филиппа закрыла дверь Алисы в Стране Чудес, и гобелен упал поверх панели, пряча ее.

— Теперь, когда у меня появилось время подумать, — сказала она, вытирая руки полотенцем с умывальника Фиби, — я понимаю, что майор Стоун не причинит отцу и Лукасу никакого вреда. Он использует их как приманку, только и всего.

— Как приманку для Дункана, — уныло согласилась Фиби.

Филиппу, возможно, покинули ее страхи, но Фиби все равно была напугана до ужаса. Ловушка или не ловушка, ее муж попытается освободить пленников. Для него невыносимое сознание того, что они в плену, будет достаточной причиной, чтобы предпринять попытку вырвать их из лап англичан.

— Филиппа, если у вас есть хоть какое-нибудь предположение, где может прятаться ваш брат, вы должны сказать мне. Мне необходимо поговорить с ним.

— Зачем? — спросила Филиппа, решительно подходя к кровати и приводя ее в порядок, вероятно, вспомнив, как это множество раз делали на ее глазах служанки. — Знаете, вы не сумеете заставить его передумать.

Фиби боялась, что ее золовка права.

— Да, — сказала она с грустью. — Вероятно, вы правы. — Она села на край постели, которую совсем недавно делила с Дунканом, испытывая такое счастье. Филиппа, нахмурившись, села рядом с ней.

— Я хочу уехать с вами и Дунканом, — наконец заявила Филиппа. — Я решила соединить свою судьбу с судьбой повстанцев и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь сбросить этого жалкого короля.

Фиби печально улыбнулась.

— Вы не сомневаетесь в способности вашего брата спастись, — заметила она. — Что заставляет вас быть уверенной, что его не схватят, не подвергнут суду и не повесят?