— Меня высекли, — объяснил он, вызывающе глядя ей в глаза.
При этих словах к горлу Фиби подступила желчь, но она проглотила комок и не стала отводить взгляда, догадываясь, что он хочет переглядеть ее.
— Господи, Дункан, об этом даже я могу догадаться. Я хочу знать за что? Кто сделал это с тобой?
Он бросил остатки крабовой скорлупы в огонь, глядя, как пламя лижет их. Фиби выиграла матч в гляделки, но не чувствовала триумфа.
— Расскажи мне, — тихо настаивала она. — Здесь нет ни клавесина, ни другого инструмента, чтобы принять твою ярость и обратить ее в музыку.
— Разве это не симптомы зависимого поведения? — спросил он.
«Почему у него такая хорошая память?» — подумала Фиби.
— Нет, — сказала она. — Я не могу изменить того, что случилось, и не могу заставить тебя забыть. Но я могу слушать, а ты, может быть, почувствуешь себя лучше, если выговоришься.
Дункан очень долго молчал, и Фиби решила, что он остался при своем мнении, но, наконец, не поднимая глаз от огня, он начал рассказывать.
— Мне было пятнадцать лет, — сказал он. — Я жил около Чарльстона со своей семьей мой отец выращивал хлопок на плантации. Мы жили хорошо, хотя мне приходилось работать с того возраста, когда я мог поднять мотыгу. У нас были книги, картины, к нам приходили учителя. Моя мать играла на арфе и фортепьяно, и она учила меня…
Но я, конечно, сбился с праведного пути. Я был рослым не по возрасту и к тому же похотливым. Во время одной из частых поездок с отцом в город я познакомился с женщиной, скорее, с девушкой по имени Франческа Шеффилд. Она только что приплыла из Англии со своим мужем, английским капитаном, который был ровесником моего отца. Франческа была красива и очень тосковала по родине, а капитан обходился с ней грубо. Мы с ней подружились, потому что любили одну и ту же музыку и одни и те же книги и в конце концов стали любовниками.
Фиби молча ждала продолжения, вспомнив, что Дункан назвал свой корабль именем этой женщины. Она как будто видела все, о чем он рассказывал, собственными глазами мужественный юный плантатор, красавица Франческа, сосланная из единственного знакомого ей мира в глушь на милость человека, который не мог и не хотел ее понять…
— Когда Шеффилд узнал обо всем Чарльстон маленький город, и тайны в нем живут недолго, меня обвинили… в попытке изнасиловать Франческу, и я был арестован. Мой отец отправился к капитану с пресловутой оливковой ветвью он знал всю правду и, хотя был в ярости, когда узнал о моих отношениях с прелестной мистрисс Шеффилд, не мог вынести, что меня обвинили в таком преступлении.
Дункан замолчал, разгребая угли палкой, и Фиби заметила, к своему бесконечному изумлению, что уже стемнело.
— А Франческа не пыталась тебя защищать? — спросила она после длительного молчания.
— Конечно. Но Шеффилд избил ее хлыстом, как рассказывала Бесси, которая в то время была у них кухаркой, и запер ее в комнате, чтобы она размышляла о возмездии за грехи. Меня потащили к судье к несчастью, близкому другу капитана, и никакие мольбы и уговоры моего отца и Франчески не могли изменить хода событий. Меня привязали к столбу на окраине города, воздвигнутому специально для этой цели и высекли. Когда я потерял сознание от боли, Шеффилд приказал полить меня холодной водой и продолжил истязание. Он, вероятно, убил бы меня, если бы не вмешались мой отчаявшийся отец, брат и их друзья.
Прежде чем заговорить, Фиби молчала несколько секунд, подавляя очередной приступ тошноты. Вся эта сцена ярко пылала перед ее внутренним взором, хотя это произошло тогда, когда человек, сидевший перед ней, был еще мальчишкой. Затем она спросила: — Почему они не вмешались раньше?
— Шеффилд был капитаном армии его величества, — сказал Дункан. — Помимо этого, он имел поддержку в лице судьи и десятка солдат, которые помогли ему привести приговор в исполнение. Моего отца, брата и остальных могли бы повесить за то, что они сделали явились на место расправы с мушкетами и шпагами и потребовали, чтобы меня освободили, но они все равно пошли на риск. Слезы жгли глаза Фиби и щипали горло.
— Что было потом?
— Лукас, мой старший брат, отвязал меня от столба, я был почти без сознания и весь окровавленный, как ты можешь представить, и меня подняли на лошадь отца. С ним, прижавшим меня к груди, я доехал до дома. — Голос Дункана был глухим и отчужденным. — Помню, что он рыдал.
— А твоя мать?
— Она была в истерике: перед ней был ее милый мальчик, залитый кровью с ног до головы. Но вскоре она справилась со своими чувствами. Со временем я поправился, а несчастная Франческа была с позором отправлена в Англию. Капитан, как я слышал, получил чин майора и храбро сражается за короля и свою страну.
Буря не только не ослабевала, а наоборот, бушевала все сильнее, пригибая верхушки деревьев над их головами, завывая в сумерках, как полчища духов, ищущих убежища в своих могилах.
— И ты продолжал жить там в Чарльстоне после того, что с тобой сделали?
— Да, пока мои политические взгляды не настроили отца против сына и брата против брата. Но я стал блудным сыном после альянса с Континентальной Армией, а не после инцидента с капитаном Шеффилдом.
В слове «инцидент» Фиби почувствовала неприятную двусмысленность.
— Ты хочешь сказать, что твой брат и отец тори? — спросила она, не в силах скрыть свое удивление.
— До мозга костей, — ответил Дункан без злобы. — Сестра сообщила мне, что, после того как я забрал свою долю наследства, которое наша бабушка оставила Лукасу, Филиппе и мне, и снарядил судно, она построила часовню и молится каждый день, чтобы я осознал свои заблуждения, перестал быть изменником и пиратом и мирно выращивал хлопок. Или, по крайней мере, помог подавить этот ужасный бунт.
— О Дункан! — пробормотала Фиби, потрясенная тем, что должен означать этот разрыв для него и его семьи. — Они ненавидят тебя Лукас и твой отец?
— Нет, — сказал он странным голосом, пряча лицо в тени. — Правда, возможно, им было бы лучше меня ненавидеть. Хотя они верноподданные короля и я их не виню, поскольку с обеих сторон сражаются как хорошие и честные люди, так и подонки, но мои действия должны были вселить в них подозрение. Я не жалею ни о чем, кроме боли, которую причинил им.
Больше говорить было не о чем. Фиби пододвинулась к Дункану, накрыла его своим широким мягким плащом, и они пролежали всю ночь у костра, обнявшись, но не занимаясь любовью.
К утру шторм затих и бирюзовое море снова было безмятежным под безоблачным небом. Дункан и Фиби позавтракали ягодами и кокосом, собрали свою не до конца просохшую одежду и оделись. Затем Фиби стоически забралась в каноэ, снова уселась на свернутый плащ, и Дункан оттолкнул крошечное суденышко от берега, направив его навстречу волнам.
Ближе к вечеру Дункан заметил на горизонте корабль для Фиби это была всего лишь темная точка, которую она бы вовсе не заметила, если бы ей не показали на нее, и они снова направились к берегу, в укромную бухту. Оказавшись среди буйства и изобилия тропической растительности, Фиби сплела венок из благоухающих белых и розовых цветов, похожих на орхидеи, и украсила им голову.
Дункан, не обращая на нее внимания, наблюдал за кораблем, пытаясь понять, не направляется ли он на остров.
— Нам еще не пора кричать «Англичане идут, англичане идут» ? — спросила Фиби. Она как будто поглупела от страха, но легкомыслие пошло ей на пользу: благодаря ему все происходящее стало больше напоминать игру, чем смертельно опасную ситуацию.
— Нет, — ответил Дункан без тени юмора в голосе, даже не взглянув в ее сторону. — Мы будем держать рты на замке и молиться небесам, чтобы нас не заметили.
Фиби уставилась на точку, маячившую на горизонте. — Как они могут нас заметить? — спросила она.
— Может быть, через подзорную трубу? — предположил он язвительно.
— А! — вымолвила Фиби и добавила после паузы: — А, собственно, кто они, если не англичане?
— Это пиратский корабль, — сказал Дункан. Он уже спрятал каноэ, и они следили за морем из рощицы жутковатого вида деревьев, с ветвей которых свисал мох, но тревога все равно не оставляла его. — Судя по тому, как мне везло в последнее время, это наверняка Морно, и он, вероятно, следил за нами задолго до того, как мы его заметили.
