— Нет! — вскрикнул он. — Прошу вас, не надо! Приятного вечера, — мило добавил он, взял коробку и зашел в дом.
Поворачивая ключ зажигания своего старенького «поло», я наблюдала за Тео и размышляла над этим странным диалогом. Почему это он не захотел, чтобы я пожаловалась в городской совет на вечно не работающие фонари? Очень странно… Нажав на тормоз и двинувшись с места, я подумала, не совершила ли я чудовищную ошибку. «Вы вручаете золотую звезду за примерное поведение?» Ну и ну! Какой наглец! А это грубое замечание по поводу моих волос? Как только мои волосы не называли — чаще всего «кудри в стиле прерафаэлитов» и еще «струящиеся», «роскошные кудри», «пружинки», даже «неуправляемые», но никому не пришло в голову сказать, что они вьются «мелким бесом». Бред какой-то! Надо же думать, что несешь! И этот черный футляр зловещего вида — что там за чертовщина? Еще ничего, если музыкальный инструмент, но вдруг там самурайский меч? И вот, стоя на светофоре, я внезапно представила, как меня находят мертвой в кровати и кровь из меня капает как из дуршлага — наверняка попаду на первые страницы газет. «ВЕДУЩАЯ КОЛОНКИ НАЙДЕНА МЕРТВОЙ В КРОВАТИ!»; «КОШМАР НА УЛИЦЕ НАДЕЖДЫ!» Нет, лучше «КРОВАВАЯ РЕЗНЯ НА УЛИЦЕ НАДЕЖДЫ!» или «КРОВАВАЯ СМЕРТЬ ВЕДУЩЕЙ КОЛОНКИ!» «ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ КОСТЕЛЛО!» — неплохо, но слишком мелодраматично, может, лучше «РЕЗНЯ В ЮГО-ВОСТОЧНОМ ЛОНДОНЕ!» «Дейли пост», разумеется, пойдет вразнос. Р. Соул будет благодарить небо за шокирующую историю и, может, даже сам сочинит заголовок. Он в этом деле мастер. В конце концов, именно перу Рики принадлежат бессмертные слова: «БЕЗГОЛОВЫЙ ТРУП ТАНЦОВЩИЦЫ ОБНАРУЖЕН ТОПЛЕСС!»
Я нажала на газ, и тут мне пришло в голову: что, если мое убийство не попадет на первую полосу? Мой развод с Эдом не продвинулся дальше пятой страницы. И задумалась, покажут ли меня по национальному телевидению. Наверное, покажут. В десятичасовых новостях я удостоюсь эфира на две минуты и не меньше одной минуты на Радио-4. Проезжая по Кеннигтон-роуд, я размышляла, сочинят ли обо мне некролог для национальных газет. Несомненно, они напечатают мою фотографию, ту, что наверху колонки, — между прочим, очень удачную, — но что будет написано в самом некрологе? Скорее всего, они поручат это другой ведущей рубрики психологической помощи — не дай бог Ситронелле Прэтт! Нет, нет, умоляю, только не она — представляю себе, что она напишет. «Роуз Костелло подавала слабые надежды в качестве ведущей своей колонки», — так она проклянет меня сомнительной похвалой. «Как печально и трагично, что мы никогда не узнаем, суждено ли было осуществиться этим надеждам». Я мысленно пообещала себе назавтра первым делом позвонить всем редакторам раздела некрологов и предупредить, чтобы в случае моей смерти звонили двойняшкам.
Потом я немного расслабилась и стала рисовать в воображении картины своих похорон. Это будет печальное, но достойное мероприятие. Гроб будет украшен большим букетом белых лилий — нет, не лилий, конечно же, роз, это же очевидно, ведь меня зовут Роуз, — красных роз, под цвет волос. Сильнее всего будут убиваться двойняшки: уверена, роль плакальщиц им подойдет идеально. Опять остановившись на светофоре, я представила, как они возьмутся за руки, в черных платьях, со струящимися по очаровательным щечкам слезами. У алтаря будет мой огромный портрет, и соберется человек сто, не меньше. Может, и больше, если читатели тоже надумают прийти. Тогда народу будет намного больше. Вероятно, человек триста-четыреста или даже пятьсот. Я слышала, как они поминают меня приглушенным, уважительным шепотом под звуки органа.
— Невероятно! Какая трагедия!
— Она была такой красивой и доброй.
— Великолепная фигура.
— Она могла носить все, что захочется.
— Даже брюки в обтяжку.
— Да, и она помогла советом стольким людям.
Я увидела Эда, который опоздал. Он обезумел от горя. Мари-Клер пыталась не позволить ему прийти, но он отшвырнул ее в сторону.
— Нет! — закричал он. — Меня ничто не остановит! И кстати, Мари-Клер, ты мне больше не нужна!
Поскольку церковь была набита битком, Эду пришлось стоять в задних рядах. Между прочим, мне понравилась черная ленточка на ошейнике Тревора, милый нюанс. И вот Эд уже не в силах себя контролировать, он вне себя от горя. Он рыдает так громко, что все оборачиваются. Мои друзья (и читатели) разрываются между презрением к нему за то, что он так плохо обошелся со мной при жизни, и жалостью, потому что моя смерть привела его в ужас.
— Это я во всем виноват! — завывал он. Церковный хор запел «Не покидай меня». — Если бы я ее не предал, этого никогда бы не произошло! Бремя вины будет со мной вечно!
Довольная его признанием, я представила, как все собрались у моей могилы. Эд все еще плакал, как ребенок, бросая последний комок земли на мой гроб.
— Боже, посмотрите на него — он убит горем!
— Он никогда не оправится от потери.
— Он не заслуживал эту женщину.
— Он не ценил ее.
— Пойдем, Эд, пора домой.
И вот все ушли, а на кладбище Южного Лондона опустилась тьма и безлюдие. В эту минуту я поняла, что единственная причина, по которой я лежу в могиле, всего лишь в том, что я пустила этого отморозка Тео Шина в свой дом. К тому моменту я уже похолодела от ужаса и осознала, что взяла на себя огромный риск, и ради чего? Пары лишних фунтов? Это очень глупо! И тут зазвонил мобильник.
— Роуз? — услышала я, нацепив наушник.
— Да?
— Это Тео. — Мамочка! — Я хотел спросить, вы сегодня вернетесь домой?
— Зачем тебе это знать?
— Не знаю, что делать с входной дверью.
— В смысле?
— Закрыть ее на цепочку? — О. — Я знаю, что в Кэмбервелле дома частенько взламывают. И просто хотел спросить, закрываться ли на цепочку, прежде чем лечь спать.
— Не надо. — Я вздохнула с облегчением. — Не волнуйся. Я вернусь к двенадцати.
— Тогда ладно. — Он повеселел. — Еще раз приятного вечера. Пока.
Повесив трубку, я глубоко вздохнула с облегчением, но тут Мнительность вновь показала свою уродливую макушку. Может, он пошел обходным путем и пытается выяснить, есть ли у меня парень? Да… его вопрос о дверной цепочке всего лишь прикрытие, чтобы заморочить мне голову. Может, он все-таки маньяк-убийца…
БИИИП! БИИИП!! БИП!!!
— Слышу, слышу! — крикнула я в зеркало заднего вида и поехала на зеленый. Виляя по задымленным выхлопными газами улицам, я собралась с силами и запретила себе думать о Тео. Миновав Брикстон, я поехала в направлении Клэпхема, мимо своей старой квартиры на Метеор-стрит. При виде знака поворота на Патни мой пульс участился. Часы показывали без десяти семь. До встречи с Генри оставалось больше часа, и у меня была еще куча времени. Я включила радио, чтобы успокоить нервы, и попала на программу по звонкам слушателей на Эл-би-си. Я узнала голос ведущей — это была Лана Маккорд, новая ведущая колонки экстренной помощи журнала «Я сама».
— Тема сегодняшней программы — расставания и разводы, — объявила Лана. — На пятой линии Бетси. Как я понимаю, Бетси, вы разведены.
— Да, но лучше бы я овдовела! — выпалила она. — Смерть лучше, чем предательство. — Как я ее понимаю. — Мне зла не хватает, — продолжала она, срываясь на всхлипывания. Видно, она была слегка пьяна. — Я подарила ему лучшие годы своей жизни.
— Бетси, — мягко проговорила Лана. — Сколько вам лет?
— Сорок один.
— В таком случае лучшие годы у вас только впереди. Так зачем тратить их на горечь разочарования? — продолжала Лана. Вот именно! — Вам нравятся негативные мысли? — Вообще-то, да. — Они делают вас счастливой? — Пожалуй, нет. — Они позволяют вам продвинуться вперед? — Верно подмечено!
— Я не могу пережить этот удар по самолюбию, — прохрипела Бетси.
— И какие позитивные шаги вы предприняли? — спросила Лана Маккорд.
— Ну, сразу после развода я ходила на свидания, но это не помогло. — Ничего удивительного! — Встречалась с парой бывших приятелей. — Она безнадежна! Ну и идиотка! — Но я любила мужа и никак не могу выбросить его из головы. Но хуже всего, когда я представлю, что он с ней, — продолжала она, захлебываясь пьяными рыданиями. — Как подумаю, что они занимаются — хлюп, хлюп, — ну, вы знаете чем, мне сразу становится невмоготу.
