К 15 ноября работы над всем чертежом Сибири были закончены. И уже 26 ноября тобольский сын боярский Давыд Бурцов повез его в Москву. Чуть больше месяца потребовалось на дорогу. И 3 января 1668 года чертеж оказался в Сибирском приказе. Хотя этот старинный картографический памятник пользуется широкой известностью, в истории его создания многое осталось непонятным. Вот две главные загадки.
Первая. В работе над чертежом Сибири участвовали многие бывальцы, люди различных судеб и национальностей, нередко — опытнейшие землепроходцы. А до нас дошла лишь крайне упрощенная общая схема сибирских земель. В чем дело? Неужели "гора родила мышь"? Почему результатом длительной работы многих лиц стал такой примитив? Неужели сибирская картография вдруг пошла назад в своем развитии? Ведь еще за 20–30 лет до этого даже в самых отдаленных восточных районах Сибири составлялись весьма подробные чертежи, например, Лены и Байкала, сделанные Курбатом Ивановым (1640–1645 гг.), Амура, выполненные Поярковым (1644–1645 гг.), Анадыря, составленный по указаниям Семена Дежнева в 1655 году, и т. д.
И вторая загадка. До нас дошли две "росписи" чертежа Сибири 1667 года. Из самого названия "роспись" видно, что это такое описание, в котором должно быть перечислено (расписано) все то, что в нем имелось. Сохранилось пять копий общего схематического чертежа Сибири- 3 шведские (Палмквиста, Кронемана и Прютца) и 2 русские — обе сделанные Семеном Ремезовым. Эти копии по своему содержанию весьма близки. Но между содержанием чертежа и текстом его росписи нетрудно заметить весьма существенные несоответствия. Например, в росписи идет речь о новых крепостях, которые наметил построить воевода П.И. Годунов. Однако на самом чертеже не только нет этих крепостей, но порою даже тех рек, на которых они должны были быть построены.
В "росписи", которая была послана из Тобольска в Москву, приведены условные обозначения — "Знаки, по чему узнавать в чертежу города и остроги и слободы и реки и озера и волости, и зимовья и кочевья" в виде отдельных букв. Однако на дошедших до нас копиях общего чертежа большинство условных обозначений не использовано. Да и как можно было их использовать: там попросту невозможно изобразить ни отдельные кочевья, ни даже волости и многие реки — негде. И, естественно, каждый картограф задается вопросом: зачем же нужно было их приводить, если в них не было потребности? Ведь условные обозначения зря, в запас, не даются. В карте они обязательно должны "работать".
Так в чем же дело?
Еще великий русский химик А.М. Бутлеров как-то мудро заметил: "Факты, не объяснимые существующими теориями, наиболее дороги для науки, от их разработки следует по преимуществу ожидать ее развития". Загадки чертежа Сибири 1667 года оказались очень ценными для историков картографии. А удачно разрешить их исследователям помог именно Семен Ремезов — его отдельные весьма любопытные сообщения.
В самом деле, вдумайтесь в смысл таких слов Ремезова: "пребывает сей первоначальный Годуновский печатный чертеж… без прилогов в селищ и волостей и немирных землиц". "Прилогами" здесь названы приложения, которые в XVII веке часто делались к географическим чертежам. Фраза С.У. Ремезова означает, что к общему чертежу не были приложены частные или хотя бы просто списки "селищ", "волостей" и "немирных землиц". Не ясно ли, что Семену Ремезову потребовалось назвать ряд конкретных отсутствующих "прилогов" потому, что имелись и какие-то другие? Но какие именно? Ответить на этот вопрос как раз и помогает "Хорографическая чертежная книга". В ней на разных листах три раза приводятся буквенные условные знаки. Все они относятся не к сводному чертежу, а к "чертежам с урочищи", то есть подробным путевым схемам, сделанным по тому или иному маршруту, как правило, по рекам. Поэтому и возникла мысль, что Семен Ремезов заимствовал свою систему из уже прочно сложившейся практики. И стало очевидным, что именно такие "прилоги" в виде путевых чертежей, чаще всего отдельных участков сибирских рек, должны были сопровождать чертеж Сибири 1667 года. По тексту его "росписи" видно, что на этих путевых чертежах (возможно, не на всех) имелись картуши ("клеимы" или "круги") с пояснительными надписями. Все они, последовательно переписанные "слово в слово", и образовали роспись. Всего в ней 22 "статьи". Видимо, им соответствовали 22 картуши с пояснительными надписями. Там, конечно, давалось только главное. Следовательно, сами путевые чертежи были по своему содержанию более подробными, чем текст росписи! И для того, чтобы создать их, тобольским властям потребовалось опросить множество "знатцев", бывалых людей.
Что касается листа с общей схемой, то он явно имел главным своим назначением помочь получить реальное представление о том, как между собой соотносились подробные отдельные маршрутные изображения.
Так выяснилось, что знаменитый Годуновский чертеж Сибири 1667 года был, по существу, атласом богатейшего содержания. В него вошли и общее начертание сибирских земель и рек, и множество подробных путевых "чертежей с урочищи". И, следовательно, он действительно явился важным шагом вперед в истории сибирской картографии.
Этот существенный для историков картографии вывод позволяет теперь правильно понять и другие сообщения Семена Ремезова. Вчитайтесь, например, в широко известную его восторженную характеристику Годуновского чертежа: "… в лето 7176-го (то есть 1667 г.) повелено в Тобольску по грамоте великого государя всю Сибирскую землю описати грани земель и жилищ, межи, реки и урочища, и всему учинить чертеж. И се первое чертежное описание Сибири от древних жителей и сему чертеж учиниши и печати предаша, и по саму отчасти Сибирь означися. И о сем тогда всем сибирским жителям первое вно-во сибирский чертеж и великое удивление, яко много лет при житии их пройдоша, и неведомы орды сосед жилища и урочища бежа и о сам древле неверием слуха одержимя беша, еще мало проходна быша: еже нынешнее урочище пять поприщ имуще, они же тогда сто верст мнеша, а иде же день ходу, ту им неделю езду и тогда им сосед жилища и урочища, отчасти открылся: зане в вопросах неискусна беша". Даже для XVII века текст этот написан слишком заумно, витиевато, хотя смысл его вполне понятен. В последней его части можно легко уловить важную для нас подробность. Оказывается, по данному чертежу можно узнать и о самых малых расстояниях: "пять поприщ" (пять верст!) или "день ходу". Но ведь по сделанной им самим копии общего чертежа, конечно же, получить представление о таких малых расстояниях попросту невозможно. Вдумчивый историк в этом факте усмотрит еще одно доказательство тому, что у чертежа 1667 года были "прилоги", по которым можно было все подробно рассмотреть! А они как выглядели — помог нам узнать опять-таки Семен Ремезов! Он неоднократно применял в качестве условных обозначений простые буквы. Но именно такие же условные обозначения ("Знаки по чему узнавать в чертежу") применялись еще в Годуновском чертеже: "В — волость, Г — город, 3 — зимовье, К — кочевье, М — монастырь, О — острог, С — слобода, w— озеро". Однако на общем чертеже мы не видим ни зимовий, ни кочевий, ни волостей, ни прочих мелких географических объектов. Следовательно, они могли быть даны только в "прилогах". И этот важный вывод, сделанный при анализе трудов Ремезова, был подтвержден и сообщениями голландского географа Николаса Витсена, который объявил, что в основу своей знаменитой "ландкарты" Татарии он положил чертеж Сибири 1667 года воеводы Петра "Лядунова" (явно Годунова!). Был у Витсена "малый общий чертеж Сибири" (его описание точно соответствует ремезовской копии) и множество чертежей отдельных рек. Все подробности на карте Витсена даны весьма удачно, и можно уверенно сказать, что их источник — полученные им сведения русских землепроходцев.
