Снова Баллард бросался на решетчатую дверь и кричал, кричал что было голосу. Он перестал кричать, только когда в камеру проник луч фонаря.

— Заберите меня, заберите меня! — умолял он. — Это я, я убил ее! Уберите это!

— Что убрать? — спросил начальник.

— Я плеснул ей в лицо кислотой… Это я… я… признаюсь! Заберите меня!

Баллард был в плачевном состоянии. Из одного лишь милосердия следовало вывести его в коридор. Там он забился в угол, скорчившись, как загнанное животное, и зажал уши руками. Прошло полчаса, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы говорить. И сбивчиво стал рассказывать, что произошло. Прошлой ночью, в четыре часа, он слышал голос — замогильный голос, глухой, завывающий.

— Что же он произносил? — спросил начальник, охваченный любопытством.

— Кислота… кислота! — выговорил заключенный. — Голос обвинял меня! Кислота! Я плеснул ей в лицо кислотой, и она умерла. О-о! — Несчастный испустил долгий вопль ужаса и отчаяния.

— Кислота? — переспросил озадаченный начальник. Он уже вообще ничего не понимал.

— Кислота. Это все, что я слышал. Было еще что-то, но я не разобрал.

— Говоришь, прошлой ночью, да? — произнес начальник. — А сегодня что тебя так перепугало?

— Все то же, — запинаясь, ответил заключенный. — Кислота, кислота, кислота…

Он сидел, закрыв лицо руками, весь дрожа.

— Я плеснул ей в лицо кислотой, но я не хотел ее убивать. Я просто слышал голос. Он обвинял меня… обвинял…

Баллард еще что-то пробормотал и замолк.

— А больше ничего не слышал?

— Да… но я не понял… совсем немного… несколько слов…

— Ну, и что же ты слышал?

— Три раза «кислота», потом какой-то стон, потом… потом… я слышал… «шляпа восьмого размера». Я слышал это дважды.

— Шляпа восьмого размера… — повторил начальник. — Что за черт! Шляпа восьмого размера. До сих пор не слыхал, чтобы голос совести, обвиняя, толковал о шляпах восьмого размера.

— Да он не в себе, — подытожил кто-то из заключенных.

— Не иначе, — сказал начальник. — Наверное, так оно и есть. Он и вправду что-то слышал и сильно испугался. Вон как дрожит. Шляпа восьмого размера! Что за…

Когда пятый день заключения ММ подошел к концу, у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид. Тревога за исход предприятия переполняла его. К тому же он не мог отделаться от мысли, что его необыкновенный узник потешается над ним. По всей видимости, ММ нисколько не утратил чувства юмора. Ибо на пятый день он бросил во двор часовому очередную полотняную записку со словами: «Еще два дня!» Вместе с ней он бросил вниз монетку в пятьдесят центов.

Между тем начальник знал — он был уверен, — что у заключенного из тринадцатой камеры не могло быть пятидесяти центов. У него не могло быть никаких монет, так же как не могло быть пера и чернил, — и однако же, они у него были! Факты противоречили теории и потому-то у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид.

К тому же жуткая и необъяснимая история с кислотой и шляпой восьмого размера упорно не давала ему покоя. Конечно, во всем этом нет ни капли смысла, конечно, это бред помешавшегося убийцы, которого страх вынудил признаться в содеянном, говорил себе начальник. Но почему столько вещей, в которых не было «ни капли смысла», случилось в тюрьме с тех пор, как тут появился этот человек?!

На шестой день начальник получил почтовое уведомление о том, что доктор Рэнсом и мистер Филдинг будут в Чизхолме завтра вечером, и в случае, если профессору Ван Дузену не удастся бежать — а ему, видимо, не удастся, так как они до сих пор не получали от него вестей, — они встретят его здесь.

«Если ему не удастся бежать!» На чальник тюрьмы зловеще улыбнулся, Бежать!

В этот день ММ доставил началь нику развлечение в виде трех записок Они были на знакомом полотне и ка сались в основном встречи, которую профессор назначил на полдевятого вечера в четверг, отправляясь в свое добровольное заключение. На седьмой день к вечеру начальник проходил мимо тринадцатой камеры и заглянул внутрь. ММ лежал на железной кровати и, судя по всему, дремал. На первый взгляд камера выглядела совершенно так же, как всегда. Начальник мог бы поклясться, что заключенный не покинет камеру между четырьмя пополудни и половиной девятого вечера.

На обратном пути, проходя мимо камеры, начальник снова услышал ровное дыхание и сквозь решетчатую дверь заглянул внутрь. Если бы ММ мог видеть его, он не сделал бы этого, но сейчас — что ж, сейчас можно было и заглянуть.

Луч света из узкого оконца упал на лицо спящего. Начальник впервые заметил, каким измученным и усталым выглядит заключенней. Вдруг ММ слегка пошевелился, и начальник с виноватым видом поспешил прочь по коридору. В тот же вечер, после шести, он спросил надзирателя, все ли в порядке в тринадцатой камере.

— Да, сэр, — ответил тот, — разве что ел он не очень хорошо.

Чуть позже семи начальник встретил доктора Рэнсома и мистера Фил-динга — встретил с чувством выполненного долга. Он собирался показать им записки на клочках полотна и поведать им полную — и продолжительную — историю своих злоключений. Но ему помешал часовой, стоявший на посту с той стороны тюрьмы, которая выходила к реке.

— Электричество на моем участке не работает, — доложил он начальнику.

— Черт побери, этот человек — колдун! — взревел тот. — Все идет кувырком с тех пор, как он здесь.

Часовой вернулся на свой пост в темноте, а начальник набрал номер электрической компании.

— Это из Чизхолмской тюрьмы, — сказал он в трубку. — Пришлите сюда двух-трех человек как можно быстрее — наладить освещение.

Очевидно, ответ был обнадеживающим, потому что начальник положил трубку и вышел во двор. Пока доктор Рэнсом и мистер Филдинг ждали начальника, часовой от наружных ворот вошел со срочным письмом. Доктор Рэнсом случайно заметил адрес, и когда часовой вышел, взял конверт, чтобы взглянуть на него поближе.

— Боже правый! — воскликнул он.

— Что такое? — поинтересовался мистер Филдинг.

Вместо ответа доктор протянул ему письмо. Мистер Филдинг внимательно рассмотрел его.

— Совпадение, — сказал он. — Я уверен.

Было почти восемь, когда начальник возвратился к себе в кабинет. Электрики приехали в фургоне и теперь были заняты работой. Начальник нажал кнопку звонка, чтобы связаться с часовым у наружных ворот.

— Сколько электриков вошло? — спросил он по внутренней связи. — Четверо? Трое рабочих в комбинезонах и управляющий? В сюртуке и шляпе? Хорошо. Следите, чтобы столько же вышло наружу. Это все.

Он повернулся к доктору Рэнсому и мистеру Филдингу.

— Приходится соблюдать осторожность, — нескрываемый сарказм звучал в его голосе, — особенно с тех пор, как у нас тут сидят ученые.

Начальник не глядя взял в руки срочное письмо и принялся распечатывать его.

— Сейчас… только прочту… я хотел бы рассказать вам, господа, кое-что о том, как… О господи! — воскликнул начальник, едва взглянув на письмо. Он опустился на стул, раскрыв рот и остолбенев от изумления.

— Что это? — спросил мистер Филдинг.

— Срочное из тринадцатой камеры, — проговорил начальник. — Приглашение на ужин!

— Что?! — Двое одновременно вскочили с мест.

Все еще изумленно глядя на письмо, начальник крикнул надзирателю в коридор:

— Беги в тринадцатую камеру и посмотри, там ли заключенный.

Надзиратель бросился выполнять приказ, в то время как доктор Рэнсом и мистер Филдинг изучали письмо.

— Несомненно, это писал Ван Дузен, — сказал доктор Рэнсом. — Я хорошо знаю его почерк.

В этот миг раздался телефонный звонок. Вызывал часовой от наружных ворот. Начальник, в полуобмороке, поднял трубку.

— Алло! Два репортера? Пропустите!

Он резко повернулся к доктору Рэнсому и мистеру Филдингу:

— Но этот человек не мог уйти! Он должен быть в камере.

Тем временем возвратился надзиратель.

— Он по-прежнему в камере, сэр, — доложил он. — Я его видел. Лежит на койке.

— Здесь, я же говорил, — с облегчением вздохнул начальник. — Но как он отправил это письмо?