ММ видел, как доволен начальник, убедившись, что пресловутый лоскуток в самом деле оторван от белой рубашки.

— Чем вы это писали? — строго спросил начальник.

— Мне кажется, установить это — ваша обязанность! — раздраженно ответил ММ.

Начальник рассердился было, но взял себя в руки. Тщательно обыскав камеру и самого заключенного, он не нашел абсолютно ничего такого — даже спички или зубочистки, — что могло бы служить пером. Такой же тайной окутано было вещество, которое использовалось вместо чернил. Начальник покинул тринадцатую камеру в сильном раздражении, забрав, однако, с собой трофей — изорванную рубашку.

«Ну что ж, записки на ткани не помогут ему выбраться на волю, это ясно», — сказал он себе, несколько успокоившись. Начальник спрятал в стол обрывок рубашки и решил ждать развития событий. «Если этот человек выберется из тринадцатой камеры, то я — черт побери! — я уйду в отставку».

На третий день своего заключения ММ открыто попытался подкупить охрану. Надзиратель принес ему обед и стоял, наклонясь, в ожидании у решетчатой двери, когда ММ заговорил с ним.

— Канализационные трубы ведут отсюда к реке, не так ли? — спросил он.

— Да, — отвечал надзиратель.

— Наверное, они очень узкие?

— Слишком узкие, чтобы вылезти через них наружу, если вы об этом, — усмехнулся надзиратель.

Молчание продолжалось, пока ММ не закончил есть. Потом он спросил:

— Вы ведь знаете, что я не преступник?

— Знаю.

— И что я имею полное право выйти на свободу, если попрошу об этом?

— Да.

— Что ж, я оказался здесь, считая, что сумею совершить побег, — сказал заключенный. Его сощуренные глазки испытующе глянули в лицо надзирателю. — Согласитесь ли вы принять финансовое вознаграждение, если поможете мне бежать?

Надзиратель, который оказался честным малым, поглядел на слабое, тщедушное тело профессора, на его огромную голову с шапкой желтых волос и почувствовал что-то вроде жалости.

— Я так думаю, тюрьмы вроде этой строились не для того, чтобы такие, как вы, могли из них бежать, — ответил он наконец.

— Но хотя бы узнайте, что я вам предлагаю в обмен на вашу помощь! — настаивал заключенный, почти умоляя.

— Нет, — коротко ответил надзиратель.

— Пятьсот долларов! — не отставал заключенный. — Я же не преступник.

— Нет, — повторил надзиратель.

— Тысяча!

— Нет, — снова ответил надзиратель и поспешил уйти, чтобы избежать дальнейшего искушения. Уходя, он обернулся: — Даже если бы вы дали мне десять тысяч долларов, я не смог бы вас освободить. Для этого вам нужно пройти через семь дверей, а у меня ключи всего от двух.

Все это он пересказал начальнику тюрьмы.

— План номер два провалился, — усмехнулся тот. — Сначала шифр, потом подкуп.

В шесть вечера, когда надзиратель снова подходил к тринадцатой камере, неся пищу для ММ, он вдруг остановился, привлеченный резким звуком. Несомненно, это был скрежет железа о железо. Как только он приблизился к двери, звук прекратился; тогда надзиратель, находившийся вне поля зрения заключенного, искусно воспроизвел звук шагов, словно бы удаляющихся от тринадцатой камеры. При этом он оставался на том же месте.

Через минуту размеренный звук возобновился, и надзиратель, бесшумно подкравшись на цыпочках к двери, заглянул сквозь решетку. ММ, стоя на кровати, трудился над прутьями узкого окошка. Судя по движениям его руки — вперед-назад — в ней был напильник.

Так же бесшумно надзиратель прокрался обратно, вызвал начальника, и вместе они на цыпочках вернулись к тринадцатой камере. Резкий звук все еще доносился оттуда. Начальник, прислушавшись для верности, внезапно возник в дверях.

— Ну? — произнес он, улыбаясь. ММ оглянулся, все так же стоя на кровати, и быстро соскочил на пол, отчаянно пытаясь что-то спрятать. Начальник вошел в камеру, протягивая руку:

— Отдайте!

— Нет! — резко ответил ММ.

— Ну же, отдавайте, — настаивал тот. — Я не хотел бы снова вас обыскивать.

— Нет! — не сдавался заключен ный.

— Что у вас там? Напильник?

ММ не ответил и, прищурившись посмотрел на начальника; выражение его лица было почти разочарованное Почти, но не совсем.

— План номер три провалился так? — добродушно спросил началь ник. В голосе его прозвучало что-то вроде сочувствия. — Плоховато, а?

Профессор не ответил.

— Обыщите его, — приказал на чальник тюрьмы.

Надзиратель тщательно обыскал заключенного. В конце концов он об наружил искусно спрятанную в поясе брюк стальную пластинку в виде по лумесяца.

— Ага, — произнес начальник с до вольной улыбкой, когда надзирател] подал ему найденный предмет. — Это от каблука.

Надзиратель продолжил поиски и в другом конце пояса нащупал такую же стальную пластинку. На краях ее остались следы — очевидно, следы трения о железные прутья. Начальник взглянул на профессора:

— Вы бы не смогли перепилить этим решетку!

— Смог бы, — твердо ответил ММ.

— За полгода — может быть, — добродушно усмехнулся начальник. Он медленно покачал головой, глядя в порозовевшее лицо заключенного. — Не пора ли прекращать?

— Я еще не начинал, — быстро ответил тот.

Камера была снова тщательно обыскана. Начальник и надзиратель внимательно обследовали ее, даже постель разворошили — ничего! Начальник тюрьмы вскарабкался на кровать и осмотрел прутья оконной решетки там, где арестант орудовал «напильником».

— Только придали им немного блеску! — рассмеявшись, сказал он заключенному, который стоял и уныло наблюдал за происходящим. Начальник схватил железные прутья своими сильными руками и попробовал потрясти их. Прутья неподвижно держались в твердом граните. Он проверил каждый прут в отдельности — все были в порядке. Наконец начальник слез с кровати.

— Сдавайтесь, профессор, — посоветовал он.

ММ отрицательно покачал головой, и начальник с надзирателем ушли.

Когда они скрылись в глубине коридора, профессор присел на краешек кровати и обхватил голову руками.

— Это безумие — пытаться сбежать отсюда! — заметил надзиратель.

— Конечно, никуда он не сбежит, — ответил начальник. — Но, однако же, он хитер! Хотел бы я знать, чем и как он писал свое послание!

На следующее утро, в четыре часа, жуткий, душераздирающий вопль огласил тюрьму. Он доносился со стороны центральных камер, и в нем звучали ужас, страдание и мучительный страх. Начальник тюрьмы, услыхав этот вопль, вызвал трех надзирателей и помчался с ними в длинный коридор, ведущий к тринадцатой камере.

Пока они бежали, снова раздался жуткий крик, переходящий в вой, и затих. Побелевшие лица заключенных тут и там приникали к дверным решеткам, люди в страхе и недоумении выглядывали наружу.

— Опять этот сумасшедший из тринадцатой, — проворчал начальник.

Он остановился, вглядываясь в полумрак камеры, в то время как один из надзирателей светил ему фонарем. «Сумасшедший из тринадцатой» мирно лежал на своей койке, на спине, с раскрытым ртом, и храпел. Не успели они отвести взгляд от спящего, как тот же леденящий душу вопль донесся снова, откуда-то сверху. Начальник, слегка побледнев, направился вверх по лестнице. На последнем этаже он обнаружил заключенного из сорок третьей камеры (она находилась прямо над тринадцатой, двумя этажами выше) забившимся в угол от страха.

— В чем дело? — строго спросил начальник.

— Слава богу, вы пришли! — воскликнул заключенный, приникая к прутьям решетки.

— Что случилось? — повторил вопрос начальник.

Как только он распахнул дверь и вошел в камеру, заключенный упал на колени. Лицо его было белым от ужаса, глаза неестественно расширены, он дрожал. Похолодевшими руками он стал цепляться за руки начальника.

— Заберите меня из этой камеры, пожалуйста, заберите! — умолял он.

— Что такое с тобой, в конце концов? — перебил его начальник.

— Я слышал… слышал… — проговорил заключенный, и взгляд его беспокойно заметался по камере.

— Что ты слышал?