— Да, наверное, так и следует поступить, — согласился Каррадос. — Есть ли у мистера Бриквилла просьба ко мне лично?

— Да, сэр: если вам предложат купить подозрительные греческие монеты или вы что-то услышите о них, не могли бы вы присмотреться… я имею в виду, вдруг это наши монеты. И если вы их узнаете, сразу же свяжитесь с нами и со Скотленд-Ярдом.

— Конечно, — ответил слепой. — Скажите мистеру Бриквиллу, что если я нападу на след, тут же дам знать. Передайте мои соболезнования и скажите, что я переживаю эту потерю как личную… Кажется, мы раньше не встречались, мистер Бребнер?

— Нет, сэр, — робко произнес голос, — но я счел бы за честь… Возможно, благодаря этому прискорбному обстоятельству наше знакомство наконец состоится.

— Вы очень добры, — отозвался Каррадос. — Я к вашим услугам… Должен признаться, что монеты — моя слабость, и я провел множество часов наедине с вашей восхитительной коллекцией. Вот почему это дело стало для меня личным. Всего доброго.

Пропажа монет серьезно обеспокоила Каррадоса, хотя он и утешал себя мыслью, что в конечном итоге скиталицам суждено вернуться обратно в музей. То, что за возврат сокровища могут потребовать выкуп в несколько тысяч фунтов, в сложившейся ситуации ему казалось наименьшим злом. Он буквально содрогался от ужаса, воображая, как добыча грабителей, под давлением обстоятельств или просто по незнанию, отправляется прямиком в плавильный котел. От этой навязчивой мысли у слепого энтузиаста совершенно пропал аппетит. Он ожидал инспектора Бидла, который был озабочен расследованием своего дела, но из головы никак не шло то, что сказал ему Бребнер. Каррадоса угнетала малейшая вероятность того, что монеты могут уничтожить, поэтому он рассеянно слушал Грейторига, который как раз беседовал с ним, когда вошел Паркинсон. Ужин закончился, но Каррадос задержался дольше обычного, в полном молчании покуривая легкую турецкую сигарету.

— Какая-то леди желает видеть вас, сэр. Она сказала, что имя ее вам вряд ли знакомо, но ее дело вас заинтересует.

Довольно необычная форма сообщения привлекла внимание обоих мужчин.

— Скажите, Паркинсон, ведь вы с ней не знакомы, верно? — поинтересовался хозяин. На секунду безупречно вышколенный Паркинсон, казалось, лишился языка, а затем высказался в своей самой напыщенной манере:

— С прискорбием вынужден сообщить, что до сих пор был лишен такой чести.

— Позвольте, лучше я займусь ею, сэр, — произнес Грейториг несколько самоуверенно. — Это, наверное, собирательница пожертвований.

Каррадос улыбнулся и покачал головой. Затем повернулся к слуге:

— Я буду в кабинете, Паркинсон. Через три минуты приведите ее туда. А вы, Грейториг, останьтесь и выкурите еще сигаретку. К этому времени она либо уже уйдет, либо и вправду заинтересует меня.

По прошествии трех минут Паркинсон отворил дверь в кабинет.

— К вам леди, сэр, — объявил он. Если бы Каррадос был зрячим, он увидел бы молодую женщину, чрезвычайно просто, почти безвкусно одетую, пышнотелую и полногрудую. На ней была тонкая вуаль, которая, однако, не могла скрыть непривлекательности ее лица. Лицо это было смуглым, а над верхней губой темнела довольно густая поросль, отличающая брюнеток южного типа. Но хуже всего выглядела кожа незнакомки, сплошь покрытая какой-то отвратительной сыпью. Войдя, она окинула комнату и ее хозяина беглым, но цепким взором.

— Прошу вас, мадам, присаживайтесь. Вы желали видеть меня?

Мимолетная усмешка мелькнула в уголках ее рта и тотчас исчезла, и в это мгновение лицо посетительницы могло показаться не столь уж неприятным. Усевшись, она задержала взгляд на застекленном ящике, что стоял на столе, и глаза ее ярко блеснули.

— Ведь вы же синьор Каррадос, своей персоной? — спросила она.

Улыбнувшись, Каррадос признал правоту гостьи. Он немного повернул голову, вероятно для того, чтоб лучше слышать ее необычный голос, высокий и резкий.

— Знаменитый коллекционер древностей?

— Я действительно кое-что коллекционирую, — сдержанно признал Каррадос.

— Вы меня простите, синьор, если я не очень правильно говорю. Когда я жила в Неаполь, моя мать и я, мы держали пансион, у нас жили много англичаны и американы. Я набралась слов, но с тех пор, как женилась и поселилась в Калабрия, мой английский я упустила… нет-нет, не так, правильно сказать — совсем запустила.

— Ну что вы, все просто отлично. Уверен, мы с вами прекрасно поймем друг друга.

Леди бросила пронзительный взгляд на Каррадоса, но лицо слепого джентльмена хранило учтивое выражение, и она продолжила:

— Мой муж по имени Феррайя. Микеле Феррайя. Мы имеем виноградник и немного собственность возле Форенцана. — Она сделала паузу и осмотрела кончики своих затянутых в перчатки пальцев, прежде чем перейти к самому важному. — Синьор, — выпалила она наконец, — законы в моя страна совсем не хорошие!

— Судя по тому, что я слышу, — сказал Каррадос, — ваша страна — совсем не исключение.

— Есть бедный работник в Форенцана, Джанни Верде по имени, — без запинки продолжала свою речь посетительница. — Он один раз копает в виноградник у мой муж и стукает своя лопата об преграда. «Ага, — говорит Джанни, — что такое тут есть?» И он опускается на колена, чтобы посмотреть. И видит кувшин для масло, кувшин из красная глина, синьор, какие пользовались давно раньше. И он полный серебряные монеты! Джанни бедный, но он мудрый. Он разве сообщает власти? Нет-нет, он понимает, что там все нечестные. Что нашел, он несет к мой муж, как знает его за очень честный человек. Мой муж тоже решает быстро, долго думать не стал: «Джанни, — он говорит, — держи свой рот на замок, это для твоя пущая польза». Джанни понимает, ведь он доверяет мой муж. Он делает знак согласен. Потом он снова берет лопата и идет копать. Мой муж немного понимает в эти вещи, но не совсем. Мы смотрим коллекции в Мессина и Неаполь, и даже Рим, мы видим другие серебряные монеты, похожие, мы узнаем, что они очень ценные. Они есть разные размеры, но большинство — как одна лира, а толщиной — как две лира. На одна сторона изображает большая голова языческий бог, а на другая — о, но так много всего я не могу запоминать! — Жестом полного отчаяния гостья изобразила безнадежное разнообразие вариантов.

— Колесница, запряженная парой или четверкой мулов? — предположил Каррадос. — Орел, несущий зайца? Летящая фигура в венке? Военные трофеи? Что-нибудь из перечисленного подходит?

— Si, si, benel [130]— вскричала мадам Феррайя. — Вы меня понимаете, я это ощущаю! Мы очень осторожные, потому что с любой сторона могут грабить, и закон несправедливый. Подумать: это запрещено даже забирать монеты из страна, но если мы пробовать распоряжаться их у себя дома, то монеты будут конфисковать, а нас наказывать, как они есть tesoro trovato, или драгоценный клад по-вашему, и принадлежат к государство — эти монеты, которые трудолюбивый Джанни находил, которые так давно клали в земля, где имеется виноградник у мой муж!

— Итак, вы привезли их в Англию?

— Si, синьор. Говорят, ваша страна справедливая, есть богатые знатные люди, которые могут купить наши монеты за высокая цена. Также я умею говорить немножко на ваш язык, это нам помогает.

— Полагаю, монеты сейчас находятся в вашем распоряжении? Можете вы мне их показать?

— Мой муж их сохраняет. Я вас туда веду, но вы как английский синьор сначала даете parola d'onore [131]не предать нас или не рассказать об этом для другие люди.

Каррадос предвидел такой поворот событий и решил согласиться.

Ему еще предстояло поразмыслить, стоит ли держать слово, данное людям, якобы нашедшим драгоценный клад, ведь они могли оказаться теми самыми мошенниками, что ограбили Британский музей. Но здравый смысл требовал немедленно принять предложение и не придираться к условиям, выдвинутым мадам Феррайя, иначе все могло закончиться плачевно. Если монеты стали добычей грабителей, что казалось несомненным, скромный выкуп был бы самым безопасным способом вернуть бесценные сокровища, и в этом случае Каррадос мог бы выступить в роли посредника.