Не буду лукавить: конечно, мне было немножко страшно менять всю свою жизнь — такую грустную, такую неудавшуюся, серую и убогую, но — привычную, мою, знакомую до последней минутки и понятную до каждого мелкого события. Так что, не только Шурик боялся что-то менять. Это было. И всё же не было главным. А главным чувством была... бабья жалость. Эта гнусная, гадкая жалость к мужу, к его тоскливым собачьим глазам, которыми он смотрел на меня каждый вечер, когда я приходила домой. А я с трудом выносила его присутствие. Он ведь всё уже знал, я не скрыла. Не скрыла и то, что происходящее — серьёзно, надолго, возможно, навсегда.

— Ка-а-атенька, — жалобно блеял он. — Ты хочешь покушать? Я мясо пожарил, как ты любишь... Давай вместе поедим, я кофе сварю, — и искательно пытался заглянуть мне в глаза откуда-то снизу, хоть и был высоким, здоровенным мужиком. А потом начинал плакать... Моё сердце разрывалось, я на самом деле хотела сигануть с нашего 17-го этажа, чтобы не видеть его страданий. Шуричек плакал каждый день. Он капал себе валокордин, просил у меня транквилизаторы, и руки у него всё время подрагивали, и губы, и нос, а ещё часто моргали глаза, в общем, налицо были все признаки огромного страдания. По моей вине.

Возникает вопрос: почему же я сейчас так жестоко, так не по-доброму обо всём этом пишу? Откуда и почему столько желчи и насмешек? Рассказываю дальше, приглашаю к чтению, может, станет понятно, и я не буду выглядеть бездушным чудовищем и злобной стервой.

Итак, Шуричек страдал, мучился, был несчастен и жалок. Меня это убивало. Я не могла уехать к Жене только лишь по этой причине. Женя дико переживал и стал терять и терпение, и хладнокровие: он просто не в силах был отпускать меня к другому мужчине, хоть у меня и не было с ним давно никаких «отношений». А я умирала от жалости к мужу, не раз ревела из-за неё на плече Жени и... не могла к нему уйти.

Однажды мы гуляли в дивном осеннем парке, любовались сентябрьской листвой и друг другом, кормили в пруду уток, и вдруг затрезвонил мой мобильный. Это был муж.

— Только что на работе мне вызвали «скорую». Я потерял сознание, — трагически-торжественным голосом сообщил он. — Сейчас я еду домой, мне уже лучше... Приходи, пожалуйста... домой.

Я помертвела. Чувство вины навалилось на меня с такой силой, что я думала — задохнусь.

— Что случилось? — Женя с ужасом смотрел на моё лицо. — Что-то с Алисой? — он схватил меня за руку.

— Нет. Мужу на работе стало плохо. Была «скорая»... — деревянными губами почти шёпотом ответила я.

— Он в больнице? Что с ним?

— Нет, он сам звонил, он едет домой. Просил прийти...

— Ничтожество, какое же он ничтожество! — закричал Женя. — Не мужик он, а баба, тряпка и слабак!

— Не надо, не надо! — шептала я. — Я должна идти домой, мне надо к нему...

— Да ты что, не понимаешь, что ли? Он же специально это делает, дешёвый шантаж! Он любой ценой хочет тебя удержать, даже такими вот гнусными трюками! Дурочка, не поддавайся!

— Нет, это всё из-за меня, — твердила я упрямо, глядя перед собой остекленевшими глазами и решительно шагая к машине. — Мне нужно быть рядом с ним, ему плохо...

— Да чёрт бы его побрал! Что же это такое! — кричал Женя, пытаясь меня остановить. Видя мою решительность, он всё же достал ключи от машины из кармана...

— Ты его не знаешь, — глупо твердила я. — Он хороший, добрый, меня любит...

— Так не любят! Так любят только себя! — пытался втолковать мне любимый. — Он махровый эгоист, а самое главное — трус и слабак. Давай я с ним поговорю!

У него была просто навязчивая идея поговорить с Шуричком и поставить все точки над «i». Я стояла намертво и стеной: во-первых, боялась неравного поединка (в интеллектуальном смысле, конечно); а во-вторых, опять-таки жалела мужа: ну как поплохеет ему от переживаний из-за такого разговора? Да и зачем мучить этого несчастного... Сейчас смешно даже... Зря я тогда не позволила им встретиться и поговорить, возможно, многих будущих неприятностей удалось бы избежать... Ну, что сделано — то сделано. Вернее — не сделано.

Несколько месяцев спустя, когда мой уже «бывший» с наслаждением издевался надо мной, настойчиво подталкивая меня к больничной койке, Женя, наконец, побеседовал с ним по телефону... Их разговор длился почти час. После Женя спросил меня с огромным изумлением:

— Как ты жила с ним столько лет? Он же дистиллированный дурак.

Приведу только один эпизод из того разговора. Женя, призывая Шуричка вести себя по-мужски и не мотать мне нервы, сказал:

— Вы же мужчина, вы по определению в этой ситуации сильный. Будьте милосердны и благородны.

«Бывший» на это ответил так:

— С чего это вы взяли, что я — сильный? — причём, с какой-то даже гордостью. Женя просто обомлел.

— Я впервые в своей жизни встретил мужчину, который с большим удовольствием признаётся, что он — слабый, и потому имеет право на любые гнусные поступки в отношении женщины. О чём можно говорить с таким... человеком?

Тогда это была одна из доминирующих тем наших с Женей разговоров: какой он — мой бывший муж? С самого начала я горячо убеждала любимого, что Шурик — очень хороший, добрый, верный, дочку любит, а потому я не могу, не вправе делать ему больно. Он — порядочный, честный, заботливый... Не пьёт, по дому помогает, в магазины ходит, тяжёлое таскает... Это я всё его достоинства до посинения перечисляла. Да, говорила, не везёт ему никак, ну, не очень умственно силён, но ведь старается!

— Ну-ну, — бурчал Женя в ответ, хмуря брови. То, что случилось потом, после моего ухода от мужа, вывернуло всё наизнанку. Женя смотрел на меня, как на врушку и чуть не каждый день восклицал:

— Ты описывала мне совершенно другого человека! Разве тот, о ком ты мне говорила, может так поступать?

Господи, а я буквально сходила с ума от того, что, оказывается, ни чуточки не знала человека, рядом с которым прожила двадцать лет! Впрочем, впрочем... Довольно быстро пришло понимание, точнее — знание, что же на самом деле происходило, какая муха вдруг так сильно укусила «бывшего». Я очень хорошо была знакома с этой мухой...

...Словом, поехала я тогда домой из осеннего парка «спасать» бедного, обиженного, хворающего мужчинку. Дома спектакль продолжился: муж имел больной вид, держался за сердце, пил сердечные капли и, завернувшись в плед, всё время норовил прилечь. Я с виноватым видом ходила вокруг него, садилась поодаль и ежеминутно спрашивала:

— Ну, ты как? Ты что-нибудь хочешь? Тебе согреть чай? Тебе не плохо, нет?

Он вздыхал с драматичным видом и слабым голосом произносил:

— Да, мне надо... Тебя... Будь рядом... Посиди со мной...

Меня передёргивало. Но я шла к нему, садилась рядом, брала его за руку и, сжавшись в болезненный комок, терпела его прикосновения, столь теперь отвратные, невыносимые, тошнотворные...

А Женечка в эти часы бомбардировал мой компьютер в «аське», названивал каждые пять минут на мобильный, чуть не кричал от отчаяния и заклинал меня сейчас же, немедленно выйти из дома на улицу, куда он приедет за мной через четверть часа и увезёт навсегда.

Я поворачивала голову к мужу, видела страдальческое лицо, глаза, полные слёз, руку, прижатую к сердцу...

— Не могу, милый, любимый! Прости, это невозможно, — выдыхала я в трубку и давала «отбой». В ушах звенело «Я больше не могу-у-у!» — то ли моим, то ли его голосом, колени тряслись, руки покрывались липким холодным потом, а огромный, болючий ком в груди грозил разорваться, лопнуть к чёртовой матери, залить кровью, лимфой, желчью, затопить меня по самые уши, уже снаружи затечь в мой безмолвно орущий от боли рот, чтобы я, наконец, захлебнулась и подохла, чтобы освободилась от этого кошмара, который я уже не могла больше выносить, совершенно не могла... Я хотела умереть, несмотря на счастье, которое свалилось на меня — несмотря на Любовь. Я любила по-настоящему, я нашла своё счастье, но я была очень-очень несчастна.