Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Сам больной этого, как правило, не осознаёт. В особенности это касается России, где нет традиций серьёзного отношения к психическому здоровью, где ещё недавно слово „психотерапевт“ вызывало только неловкую улыбку, а идея получить бюллетень по депрессии никому даже в голову не приходит. Как отдельная болезнь депрессия признана и выделена в России только в этом году. До сих пор у нас официально такого заболевания не было, а в психиатрических справочниках и статистических отчетах депрессия относилась к обширной и расплывчатой группе „психических расстройств непсихотического характера“».

Потом, через много лет, когда я начала лечиться у врачей-спасителей, они мне объяснили, что депрессия со всеми сопровождающими её неприятностями началась ещё в моём детстве из-за тех стрессов, которые случились со мной по вине моей матери. При этом всё страшно запущено из-за долгого нелечения.

Все люди разные, как и их отпечатки пальцев. У кого-то кожа толстая, как у бегемота, её никаким родительским садизмом или школьным прессингом не прошибёшь. А бывают детки впечатлительные, ранимые, вот их легко сломать, подрезать крылья, испортить всю последующую жизнь, навсегда выбив из психологического равновесия. Мне не повезло: я не бегемот. Самое смешное, что даже моя мама часто говорила:

— Ты — человек без кожи. Так невозможно жить, отращивай шкуру.

Значит, она видела, понимала? И намеренно делала мне больно! Я ничего не понимаю...

Депрессия накрыла меня с головой и на долгие годы. Мир стал чёрно-белым. Я как минимум раза три в неделю просыпалась с болью и паникой — будто пожар разгорался в солнечном сплетении, тошнило, кружилась голова. Ничего не радовало, страхи изматывали так, как может изматывать не проходящая зубная боль.

Но я должна была растить, кормить, одевать свою малышку. По-этому, с трудом поднявшись утром с кровати, я, держась за стеночку, брела на кухню и принимала горстями таблетки: от тошноты, от боли в сплетении, от бешено бьющегося сердца, что-нибудь успокоительное. Как мой бедный организм выдерживал такое количество небезобидной химии — загадка. Хотя, думаю, что всё аукнется: печень у меня всё-таки не из железа сделана...

Единственное, что держало меня на этом свете — долг. Долг перед Алисой. «Вот чуточку поставлю её на ноги, — думала я безо всяких эмоций, — и покончу с этой жизнью. Не могу больше!!!»

Иногда встать утром было совершенно невозможно — голова буквально падала обратно на подушку, перед глазами всё плыло. Или у меня начиналась безудержная рвота. Тогда я звонила Шурику на работу:

— Приходи домой, мне плохо, — хрипела я в трубку.

— Что случилось? — пугался он поначалу. — Сердце?

— Приходи... не могу...

Пару раз он срывался с работы, и я получала возможность принять горстку успокоительных таблеток, чтобы просто уснуть: это было единственное средство выйти из острого состояния. Но не мог же он отпрашиваться с работы бесконечно. В конце концов, он заявил мне, что на него уже косо смотрит начальство.

В следующие приступы я стала звонить родителям — а кому же ещё? Папа приезжал три раза, выручил, но потом ему это надоело, и он попросил маму поговорить со мной.

— У тебя вегето-сосудистая дистония, — втолковывала мне мать, как последней идиотке и сволочи. — С этим живёт полмира! Нельзя каждый раз нас дёргать! В конце концов, возьми себя в руки и не беспокой нас больше!

О, это пресловутое «возьми себя в руки»! Через много лет мой доктор, спаситель, профессор и умница сказала, что это самые страшные слова, которые только можно высказать человеку, больному депрессией. Они очень сильно действуют! Я это почувствовала на себе: мне становилось ужасно стыдно, я считала себя последней тварью, которая выдаёт насморк за окончательную стадию рака, не может вытащить из пальца элементарную занозу и вызывает по этому поводу «скорую помощь», дрянью, которая из-за банальной головной боли не даёт нормально жить хорошим людям, страдающим всякими другими, намного более опасными болезнями.

Вот, что ещё говорила доктор:

— «Возьми себя в руки» в такой ситуации — это совет инвалиду без ноги отрастить себе ногу и не морочить людям голову. Это совет человеку с жестокой ангиной не валять дурака и не обращать внимания на легкое першение в горле. Ещё можно пожелать онкологическому больному «взять себя в руки» и, наплевав на адские боли, бодро зашагать по жизни...

А я слышала требование взять себя в руки каждый раз, когда мне становилось плохо. И ещё я слышала вот что:

— Подумай о нас, Катька, — это говорилось проникновенным маминым голосом. — Мы ж у тебя не вечные, а ты нас так мучаешь. Не сокращай нам жизнь. Вот захочется тебе позвонить, чтобы пожаловаться, а ты подумай о том, чего это стоит нам с отцом. Мы же всё-таки ещё и работаем. И не молодые бодренькие зверушки. Пожалей нас!

Ну, и кем, как не последней скотиной, можно себя считать после таких слов матери? Даже если ты лежишь ничком, сдерживая рвоту, даже если боль сверлит твой организм, как дрель с отбойником?

А однажды...

— Мама, мамочка, прости! — плакала я в трубку, согнувшись в три погибели от боли и держась за стол, чтобы не упасть от головокружения. — Но мне очень плохо... Я даже Алиску на руки взять не могу...

— Ну, хоть сегодня ты могла бы обойтись без своих фокусов! — я вдруг услышала мамин рыдающий голос, почти стон. — Такие события... Боже, убили священника Меня! Понимаешь ты? Александра Меня убили! Такое горе, я места себе не нахожу... А ты опять со своими глупостями!

Уточняю: Александр Мень не был маминым знакомым, она читала его публикации и видела выступления по ТВ. И всё. Но тогда он был очередным идолом нашей интеллигенции. А я — всего лишь дочерью интеллигентки.

Я снова почувствовала себя законченной дрянью. Положив трубку, я буквально на карачках поползла к дочери, чтобы накормить её и одеть... Только не могла с ней разговаривать и улыбаться. И держать на руках страшно боялась — а вдруг мы обе упадем!

По своему «психиатрическому» невежеству я обошла всевозможных доступных мне врачей — как мёртвому припарки. Естественно — ни один из них не был психиатром и, по-моему, никогда не обучался этой специальности в своем медвузе.

— У вас дистония. Пейте валерианку и пустырник, — вечный равно-душный совет.

Я искала врачей по объявлениям в газетах: тогда, как и сейчас, этого добра было немерено — медицинские кооперативы, частники... По незнанию своему обращалась я к невропатологам. Они даже на дом приезжали и брали очень неплохие денежки за свои визиты. Всё — мимо, мимо. Ни одного врача среди них не оказалось! Прописывали какие-то лекарства, которые никак не помогали.

Пару раз, доведённый моим «поведением» до белого каления, папа по своим журналистским связям тоже находил мне врачей, вернее, людей с медицинскими дипломами. Не то, опять не то... Спасибо, что насмерть не залечили. Но к постановке правильного диагноза никто даже на километр не приблизился. Это вечное «мимо» только всё сильнее убеждало близких, что я дурю...

После каждого приступа я просто физически ощущала, что мои силы тают... Жить уже не хотелось совсем, ничего не радовало. Сидя рядом со спящей доченькой, я тихо плакала, чётко представляя, что я не увижу её взрослой, что она, наверное, поначалу будет скучать по маме, а потом привыкнет и начнет забывать... Вообще, когда Алиска меня не видела, я в основном плакала. Когда же мы с ней обнимались, и я прижимала к себе родное тельце, вдыхала самый лучший в мире запах, играла с её волосиками, целовала ароматную щечку, мне ненадолго становилось легче. Мой пупсик был моим единственным эффективным лекарством, которое хоть немножко, хоть на минуту притупляло боль, тоску и страхи. Но одновременно Алиса была и основным источником самого ужасающего страха — за неё.

А надо-то было всего-навсего усовершенствовать мир, привести всю планету в полный порядок во всех смыслах, чтобы моей девочке ничто ниоткуда никогда не угрожало: чтобы не было войны, голода, маньяков, просто злых людей, страшных болезней, ну, и прочих катаклизмов и напастей. Только если я сумею уберечь её от всего этого, я смогу жить спокойно. Сознание невозможности решить все эти необходимые для Алисиной безопасной и счастливой жизни задачи, раздувало моё чувство вины перед ней до размеров вселенной. Как же так, я не в состоянии обеспечить моему ребёнку безопасный мир? Какая же после этого я мать? Никакая. Распоследняя.

47
{"b":"162926","o":1}