— Здесь есть место, где моя дочь может подождать? Мне бы не хотелось брать ее с собой.

— О, мистер Перкинс, конечно, большой шутник, но…

— И все-таки, — стояла на своем Тина. — Может быть, какая-то комната с телевизором?

— Да, вон там, по коридору. — Мисс Шамис показала, куда пройти.

— Спасибо, — Тина повернулась к Симмонс. — Я сейчас вернусь.

Она отвела Стефани в комнату с тремя диванами и раскладным креслом. По телевизору шел детективный сериал, привлекший семерых зрителей.

— Милая, ты не против подождать меня здесь?

Стефани поманила ее пальчиком.

— Мамочка, здесь плохо пахнет, — прошептала она.

— Потерпеть-то ты можешь? Ради меня?

Стефани поморщилась, демонстрируя, насколько плохо пахнет, но все же кивнула.

— Только не долго.

— Если что, я в четырнадцатом номере. Поняла?

Тина возвращалась к комнате мистера Перкинса — дверь была открыта, и обе женщины, Шамис и Симмонс, уже вошли, — когда вдруг ощутила необъяснимую, граничащую с паранойей тревогу. Чувство это накатывало не раз с тех пор, как в ее собственном мире обосновались дознаватели и агенты спецслужб.

Паранойя — надо признать, это была все же именно паранойя — заговорила голосом Мило: «Все подстроено, Тина. Слушай. Они ее похитят. Когда ты вернешься за Стефани, ее уже не будет. Она просто исчезнет. Старики здесь все на лекарствах, они ничего и не вспомнят. Симмонс не признается открыто, что Стеф у них. Только намекнет, даст понять, что нужно сделать. Скажет, что тебе надо прочитать на камеру небольшое заявление. Мол, твой муж вор, предатель и убийца. И, пожалуйста, упрячьте его пожизненно за решетку. Сделаете, скажет она, и мы попытаемся найти Стефани».

Нет, сказала себе Тина. Это только страх. Только паранойя.

Она остановилась у открытой двери. Заглянула. Шамис собиралась уходить и улыбалась во весь рот, а Симмонс сидела на стуле у кресла-каталки, в котором обосновался лысый, сморщенный старикашка с вытянутым, обезображенным возрастом лицом. Глаза были огромными за стеклами больших очков в черной роговой оправе. Спецагент жестом пригласила Тину войти, а старик улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.

— Тина, будьте знакомы — мистер Перкинс. Уильям, это Тина, жена Мило.

Протянутая было рука застыла в воздухе. Старик посмотрел на Симмонс.

— О чем это вы, черт возьми, толкуете?

— Ну, до свидания! — сказала мисс Шамис и проплыла к двери.

Подступиться к Уильяму Т. Перкинсу оказалось нелегко. Сначала он клялся, что никакого внука у него нет, потом долго отказывался признать существование Мило Уивера. Протесты чередовались с проклятиями, и Тина в конце концов пришла к выводу, что старикан тот еще мерзавец и, наверное, был таким все восемьдесят с лишним лет. Да, у него две дочери, но обе бросили его давным-давно, «даже не попрощавшись».

— Ваша дочь Вильма, сэр. У нее был муж Теодор. А их сына звали Мило. Это ваш внук, — твердила Симмонс, и настойчивость дала результат — признав наконец ее слова за неопровержимое доказательство, старик понурился и согласился: да, один внук у него таки был.

— Мило, — Перкинс покачал головой. — Ну и имечко. Как у собаки. Я всегда так думал. Но Эллен — ей на мое мнение наплевать. Им всем наплевать.

— Эллен? — спросила Тина.

— Бедовая была с самого начала. В шестьдесят седьмом, ей тогда и семнадцати не исполнилось, уже ЛСД пробовала. В семнадцать лет! А в восемнадцать спуталась с каким-то кубинским коммунистом. Хосе Что-то-с-чем-то. Даже ноги брить перестала. Совсем головой тронулась.

— Извините, мистер Перкинс, — вмешалась Симмонс, — но мы не совсем понимаем, кто такая Эллен.

Перкинс растерянно заморгал.

— Кто такая Эллен? Моя дочь, черт бы ее побрал! Вы же спрашиваете про мать Мило?

Тина тихонько охнула.

— Мы думали, его мать — Вильма.

— Нет, — раздраженно поправил старик, — Вильма забрала мальчишку, когда ему было… сколько… года четыре или пять. Своего они с Тео завести не могли, а Эллен… бог знает, где ее тогда носило. Вроде бы умотала в Европу. Или в Палестину. Вильма со мной тоже не разговаривала. Брезговала. Про Мило я от Джеда Финкельштейна узнал — вот еврея она своей милостью не обделила. Понял так, что Эллен ей сама предложила. Она к тому времени уже с какими-то немцами дружбу водила. Было это, по-моему, в середине семидесятых. Ее даже полиция искала. Наверное, решила, что мальчонка обузой будет, вот и попросила сестру забрать его к себе. — Он пожал плечами, потом хлопнул себя по колену. — Представляете? Кинула ребенка и руки умыла!

— Мистер Финкельштейн, где он сейчас? — спросила Симмонс.

— Червей кормит. С восемьдесят восьмого года.

— А чем все-таки занималась Эллен?

— Карла Маркса читала. Мао Цзедуна. А может, и Геббельса, почем мне знать. На немецком.

— На немецком?

Он кивнул.

— Она, когда от Мило отказалась, в Германии была. В западной. Такая уж была девчонка — утруждать себя не привыкла. А я бы так сказал, что родителем быть — это не по парку прогуливаться.

— Вы с ней тогда не разговаривали.

— Сама так решила. На своих ей наплевать было — немчура дороже.

— С сестрой она общалась. С Вильмой.

— Что?

— Я говорю, что с сестрой она ведь общалась.

— Ну да. — Перкинс обиженно насупился. Потом, вспомнив что-то, улыбнулся. — Знаете, что Финкельштейн говорил? Он ведь тоже был немец и германские газеты читал. Так вот, он говорил, что Эллен там полиция схватила. Ее даже в тюрьму посадили. А знаете за что?

Обе женщины выжидающе смотрели на него.

— За вооруженное ограбление. Вот так-то. Докатилась со своими друзьями-комми! Банки пошла грабить! И какой, скажите мне, прок от этого мировому пролетариату?

— Под своим именем? — резко спросила Симмонс.

— Что?

— В газетах ее настоящее имя упоминалось?

Перкинс задумался. Кивнул.

— Фотография точно ее была. А насчет имени Филькенштейн вроде бы не говорил… Стоп! Да, точно. Имя у нее было какое-то немецкое. Эльза, что ли? Да, Эльза. Почти Эллен. Как говорится, близко, но сигара не причитается.

— Когда это было?

— В семьдесят восьмом? Нет, в семьдесят девятом. Да, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом.

— Вы, когда узнали, с кем-нибудь связывались? С посольством? Пытались вытащить дочь из тюрьмы?

Молчание вернулось в комнату Уильяма Т. Перкинса незваным гостем. Он покачал медленно головой.

— Нет. Даже Минни не сказал. Да Эллен и не захотела бы. Отрезанный ломоть. Не желала, чтобы мы ей помогали.

Сколько же раз за последние двадцать восемь лет старик повторял себе это, подумала Тина. Оставил дочь в беде и нашел оправдание. Слабое, конечно, но другого у него не было. Как не было других оправданий и у самой Тины, оставившей в беде мужа.

Симмонс выпрямилась и заговорила. Теперь она выглядела настоящим, стопроцентным профессионалом — строгое, но без суровости, лицо, твердый, однако не жесткий тон — давала понять, что пришла сюда по делу и останется ровно столько, сколько потребуется.

— Итак, еще раз и по порядку. Посмотрим, правильно ли я все поняла. Эллен уходит из дому и связывается с нехорошей компанией. Сначала наркоманы, потом политические экстремисты. Коммунисты, анархисты и прочее. Много путешествует. Палестина, Германия. В тысяча девятьсот семидесятом году рожает ребенка. Мило. В семьдесят четвертом или семьдесят пятом отдает мальчика своей сестре Вильме и ее мужу Теодору. Они воспитывают его как собственного. Последний раз вы слышите о ней в тысяча девятьсот семьдесят девятом, когда ее арестовали за вооруженное нападение в Германии. Ее освободили?

Изложенная в сжатом варианте, история, похоже, шокировала Перкинса. Изложенная частями, она, может быть, представлялась ему обыденной, логичной, объяснимой, но когда от нее остались выстроенные в строгой последовательности сухие факты, зазвучала настолько трагически, что старик отказался в нее поверить. Такое же ошеломляющее впечатление произвела она и на Тину.