Теряясь в догадках сильнее, чем прежде, я закрыл газету. Из соседней комнаты доносились звуки телевизора; он так бессовестно орал, будто отец решил проверить, какова его максимальная громкость. Я вошел. Отец включил ночной эротический сериал: женщина-детектив расследовала преступления своеобразным способом — демонстрировала свои чисто выбритые ноги. Но он не смотрел на экран, а разглядывал овальный ротик пивной банки. Я подсел рядом, и мы некоторое время молчали.

Иногда молчание дается без усилий, иногда — тяжелее, чем поднимать пианино.

— Почему ты не ложишься спать? — спросил я.

— Спасибо за заботу, папочка, — ответил отец.

Я пытался придумать что-нибудь язвительное в ответ, но когда два язвительных замечания стоят рядом, они звучат гнусно. Поэтому просто вернулся в лабиринт и затем к лежащей в моей постели Адской Каланче.

— Где молоко? — спросила она, когда я забрался ей под бок.

— Тоже свернулось, — ответил я, думая об отце и о том, как все болезненно свернулось у него внутри. Анук и Эдди были правы: он снова впал в депрессию. Но почему на этот раз? Почему горевал по рок-музыканту, которого ни разу в жизни не видел? Может, собирался оплакивать каждую смерть на планете Земля? Может, потому, что это хобби требовало времени больше, чем все остальное?

Утром, когда я проснулся, Адская Каланча уже ушла. Это было новым в наших отношениях. И явным падением вниз. Раньше, прощаясь, мы трясли друг друга, пока не доводили до диабетической комы. А теперь она ушла, не сказав «до свидания», видимо, чтобы не отвечать на вопрос: «Чем ты собираешься сегодня заняться?» Никогда моя хижина не казалась мне настолько пустой. Я зарылся головой в подушку и закричал: «Она из меня вылюбилась!»

Чтобы отвлечься от пахнущей прокисшим действительности, я взял газету и, испытывая раздражение, пролистал страницы. Никогда не любил газеты — в основном за их оскорбительную географию. Например, на странице 18 взгляд приковывала статья об ужасном землетрясении где-нибудь в Перу, и в ней между строк содержалось оскорбление. Двадцать тысяч человеческих существ похоронены под обломками, а затем — во второй раз под семнадцатью страницами местного трепа. Кто печатает эту муру?

За дверью послышался голос:

— Тук-тук. — И это моментально вывело меня из себя.

— Нечего стоять на пороге и изображать из себя стук. Если бы у меня был звонок, ты что, говорила бы «дзинь-дзинь»?

— Что с тобой такое? — спросила, входя, Анук.

— Ничего.

— Можешь мне признаться.

Стоило ли с ней откровенничать? Я знал, у Анук были трудности в жизни. Ей случалось испытывать неприятные разрывы отношений. По сути, этот процесс повторялся постоянно. Она все время расходилась с людьми, хотя я и понятия не имел, с кем она была знакома. Кто мог лучше ее разбираться в началах и концах? Но я решил не просить у нее совета. Есть люди, которые, заметив, что ближний тонет, подходят, чтобы во всем разобраться, и не могут устоять перед желанием помочь ему вернее отправиться ко дну.

— Со мной все в порядке, — ответил я.

— Хочу поговорить о депрессии твоего отца.

— Я не в настроении.

— Я знаю, как заполнить его пустоту. Его тетради!

— Я довольно начитался их в прошлый раз. Его писанина — капли жира со всех кусков мяса, перемешанных в его голове. Я не буду этим заниматься.

— Тебе и не надо. Я все уже сделала.

— Ты?

Анук достала из кармана одну из черных отцовских тетрадок и помахала ею в воздухе, будто выигравшим лотерейным билетом. Вид тетрадки произвел на меня такое же впечатление, как созерцание отцовской физиономии: мне стало чрезвычайно скучно.

— Вот послушай, — предложила Анук. — Ты сидишь?

— Анук, ты же смотришь прямо на меня!

— Хорошо, хорошо. Господи, да ты и впрямь в плохом настроении.

Она кашлянула и начала читать: «В жизни каждый действует именно так, как от него ждут. И вот что я имею в виду. Посмотрите на бухгалтера — он выглядит, как должен выглядеть бухгалтер. Никогда бухгалтер не будет похож на пожарного, продавец отдела готового платья на судью, а ветеринар на официанта из „Макдоналдса“. Как-то раз я встретил на вечеринке парня и спросил, чем он зарабатывает на хлеб насущный? Он ответил громко, чтобы слышали все: „Я хирург, оперирую деревья“, не больше и не меньше. Я отступил на шаг и окинул его взглядом, и будь я проклят, если он не выглядел точно как древесный хирург, хотя до этого мне ни разу не приходилось видеть людей такой профессии. Я утверждаю, что все люди абсолютно таковы, какими должны быть, и в этом тоже проблема. Невозможно встретить медиамагната с душой художника или мультимиллионера, обладающего страстным, пламенным состраданием работника социальной сферы. Вот если бы пошептать миллионеру на ухо и добраться до его страстного, пламенного сострадания там, где оно дремлет неиспользованным в хранилище сопереживания, и, пошептав на ухо, разжечь сопереживание, пока оно не разгорится пламенем, вот тогда можно насытить сопереживание идеями и превратить его в действие. То есть стимулировать этого человека к деятельности. Вот о чем я мечтаю: стать тем человеком, который вдохнет мысли в богатых и могущественных. Вот чего я хочу: нашептывать возбуждающие слова в огромное золотое ухо».

Анук посмотрела на меня так, словно ждала, что я встану и устрою ей овацию. Неужели все это ее настолько взволновало? Мания величия отца не была для меня новостью. Я все это уже проходил, когда помогал ему выйти из дома для душевнобольных. В тот раз мне повезло, но вскоре нам предстояло убедиться, что принимать буквально содержание безумных тетрадок и применять написанное к автору — занятие рискованное.

— Ну и что? — спросил я.

— Как ну и что?

— Не догоняю.

— Не догоняешь?

— Перестань повторять мои слова.

— Джаспер, в этом и есть ответ.

— Неужели? Только я позабыл вопрос.

— Как заполнить пустоту твоего отца. Все очень просто. Приступим к поискам и найдем то, что необходимо.

— А именно?

— Золотое ухо, — улыбнулась Анук.

Вечером по дороге в дом Анук я обдумывал ее план. Она решила, что золотое ухо принадлежит голове Рейнолда Хоббса, которого, если только вы не живете в пещере, где отсутствует кабельное телевидение, следует признать самым богатым человеком Австралии. Ему принадлежали газеты, журналы, издательства, киносъемочные студии, телевизионные станции, записывающие спортивные соревнования, которые он потом транслировал по принадлежащим ему кабельным сетям. Он владел футбольными клубами, ночными и гостиничными сетями, ресторанами, парком такси и звукозаписывающими студиями, выпускающими диски, которые он продавал в своих музыкальных магазинах. Владел домами отдыха, политиками, жилыми зданиями, поместьями, спортивными лошадями и яхтой размером с остров Науру. Половину жизни Рейнолд жил в Нью-Йорке, но был скрытен, и никто не знал, которую половину. Он был из той редкой породы знаменитостей, кому не требовалось беспокоиться о папарацци, поскольку они ему и принадлежали. Не сомневайтесь, он мог бы сесть испражняться с моста через бухту, и ни одна газета не напечатала бы этот снимок.

Не знаю, как долго Анук замышляла это безнадежное дело, но она показала мне статью, в которой говорилось, что этим вечером Рейнолд с сыном Оскаром собираются посетить казино в Сиднее, чтобы отметить его приобретение. Ее план предполагал, что мы тоже отправимся в это казино и постараемся убедить Рейнолда Хоббса, самого богатого человека в Австралии, встретиться с моим отцом, самым бедным в Австралии человеком.

К тому времени Анук вернулась к родителям и жила в милом домике в милом тупичке в милом районе. Рядом располагался миленький парк, на улицах играли дети, за заборами болтали соседи, повсюду перед фасадами можно было увидеть большие газоны, большие задние дворы, качели, на подъездных дорожках стояли хорошие удобные семейные машины, прогуливались собаки, которые знали, где можно гадить и где нельзя, а если уж гадили, то красивыми, похожими на скаутский костер, симметричными кучками. Но в этом склонном к внешней показухе народе из среднего класса жила любовь снимать кожуру и искать личинок в шкафу. И личинок находили — как же без личинок? И в семье Анук была такая. Сама Анук. Анук и была подноготной личинкой.