Когда я пришел, ее отец работал в саду. Это был пышущий здоровьем мужчина пятидесяти лет, на вид настолько здоровый, что всякий раз, как я его видел, давал себе обещание каждое утро делать по пятьдесят отжиманий. Его мускулы бугрились, когда он наклонялся над клумбами прополоть сорняки, штаны сползали, оголяя тугую трудовую задницу, и она отливала розовым из-под пучков мужественных густых волос.

— Джаспер, куда это ты вырядился? — спросил он.

— Мы с Анук идем в казино.

— За коим дьяволом?

— Сорвать банк.

Он усмехнулся:

— Вам не выиграть у тамошних продажных говнюков. У них все схвачено.

— На свете вообще немного продажных говнюков, у которых можно выиграть.

— Что верно, то верно.

Из дома вышла мать Анук, красивая женщина с седыми прядями в черных густых волосах. Она вынесла стакан воды, наверное, хотела дать мужу, но предложила мне.

— Ты только посмотри: это меня гнет к земле или ты все еще растешь?

— Я все еще расту.

— И не останавливайся — продолжай.

— Обещаю.

Мне нравилась семья Анук. Они не совершали запредельных усилий, демонстрируя гостеприимство, но смотрели на тебя так, словно знали всю жизнь. Они были честными и серьезными, полными энтузиазма и неунывающими, трудолюбивыми и ни о ком не говорили дурного слова. Эти люди не могли не вызывать симпатий, и я часто представлял, как они выступают по улице — и… пусть только попробуют кому-нибудь не понравиться.

— Где Анук?

— У себя в комнате. Проходи.

Я вошел в красивый прохладный дом и поднялся по лестнице в спальню Анук. Она всегда возвращалась сюда после неудачных вылазок в мир — когда в очередной раз лишалась работы или разрывала с кем-то отношения. Странно было видеть ее в ее доме, в спальне пятнадцатилетней девочки. Чтобы внести ясность: Анук исполнилось тридцать два года, и всякий раз, как она уходила из дома, она клялась, что больше сюда не вернется, но обстоятельства всегда складывались не так, как она хотела, и Анук, желая получить передышку, приезжала домой.

Мне случилось побывать в нескольких ее квартирах, и я всегда заставал ее, когда она выгоняла мужчину, который стал ей противен, или когда она стирала простыни, ибо мужчина, с кем она спала, переспал с другой, или когда она ждала звонка мужчины, или не отвечала на его телефонный звонок. Помню одного такого — он отказывался уходить и заявил самовольные права на ее спальню. Анук сумела избавиться от него, лишь выбросив из окна его мобильный. Он тут же последовал вслед за ним.

Когда я вошел, Анук была в гардеробной и переодевалась.

— Буду готова через минуту.

Я огляделся. Возле ее кровати я заметил фотографию мужчины с бачками.

— Что это за ужас?

— История. Будь любезен, выброси в мусорную корзину.

Я испытал большое удовольствие, швырнув фотографию в корзину.

— И что же с ним приключилось?

— Я тебе скажу: все мои романы можно отнести к двум категориям. Либо я его люблю, а он меня нет, либо он меня любит, но сам ростом ниже моей бабушки.

Бедняга Анук! Она терпеть не могла вечно жить одной и мучилась тем, что это ей досаждало. Любовь терзала ее, отсутствуя в ее жизни, и она гнала из головы мысль, что натри восьмых она преодолела свою полосу неудач длиною в восемь десятилетий. Ее унижало, что ее место — в армии одиночек, заморачивающихся тем, чтобы не заморачиваться своим одиночеством. Но все равно заморачивалась: ей было уже за тридцать и у нее никого не было. Вопрос касался не биологических часов — тикали другие, часы с большой буквы. И когда Анук заглядывала в себя, ища ответ, будто совет мудреца, одной причины не находилось — она попала не в один порочный круг, а в систему нескольких взаимозависимых порочных звеньев. В одном из них она постоянно выбирала не тот тип партнера: либо какого-нибудь козла из буржуа-яппи, либо просто козла, а нередко «мужчину-мальчика». Похоже, в последнее время она встречала одних мальчиков в разных обличьях. Привыкла быть очередной, а не главной женщиной. Была для них той, с кем они спали, а не поддерживали отношения. Приятелем, а не приятельницей. Не знаю, в чем тут крылась психологическая подоплека, но история доказывает: ее желание было слишком сильным. И поскольку никому не дано знать, как все это действует, человек старается победить таинственную силу, притворяясь, что не хочет того, к чему сильнее всего стремится.

Анук вышла из гардеробной — она выглядела очень эффектно: на ней было просвечивающее зеленое платье с цветочным рисунком, под ним черное белье. Впечатление было такое, что она купила все на два размера меньше, чтобы продемонстрировать каждый изгиб тела. А изгибы у нее были как у заколок для волос. Боже, какой она была соблазнительной! При должном воображении, встретив ее, не перестаешь мечтать, как бы с ней переспать, ибо это единственный способ выбросить ее из головы. Признаюсь, я с четырнадцати лет и до сих пор тешу себя онанистическими фантазиями на ее счет — с той самой поры, как ей надоело брить голову, носить сапоги на шнурках и представляться скучающей, с головы до пят в пирсинге девчонкой. Ее зеленые глаза по-прежнему блестели, но она отрастила длинные, струящиеся черные волосы и сняла пирсинг. Худоба ее фигуры сменилась упругостью, и она плыла в своем облегающем платье, словно неизвестно откуда взявшееся облако. Я хоть и явился, чтобы вместе с ней помочь отцу справиться с депрессией и избежать самоубийства, невольно подумал: а не пора ли нам с Анук переспать? Может, попробовать ее соблазнить? И возможно ли соблазнить женщину, которая наблюдала, как происходило твое половое созревание?

— Не завязать ли тебе на время с мужчинами? — предложил я.

— И жить монахиней? Я люблю секс. Переспала с уймой мужиков и намереваюсь продолжать в том же духе. Тот, кто рассуждает о чувственности человеческих существ, но исключает из их числа женщин, должен как-нибудь остаться у меня на ночь, тогда он поймет, что к чему.

— Я не говорю, что ты обязана жить монахиней, заведи себе любовника, как это принято во Франции.

— Неплохая мысль. Но где найти любовника без каких-либо условий?

— Ну… только с ходу не отказывайся — как насчет меня?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что ты мне как сын.

— Ничего подобного. Мы больше похожи на двоюродных брата и сестру, которые тайком присматриваются друг к другу.

— Я к тебе не присматриваюсь.

— Так подумай об этом.

— А что с твоей подружкой?

— Думаю, у нас с ней кончено. Понимаешь, мне требуется поддержка человека, которому я мог бы довериться. И если мы станем любовниками, это произойдет само собой.

— Джаспер, я не хочу.

— На это есть определенная причина?

— Да.

— Ты спала с кем-нибудь в качестве жеста доброй воли?

— Разумеется.

— А из сострадания?

— Чаще, чем в других случаях.

— Я не возражаю против благотворительного траха.

— Давай переменим тему.

— Не знал, что ты такая эгоистичная и несговорчивая. Ты же целый год добровольно работала в Армии спасения.

— Собирать деньги по домам не значит трахаться направо и налево.

Мы зашли в тупик. Нет, это я оказался в тупике.

— Пошли, глупыш, — позвала Анук, и под ее предводительством мы отправились в сиднейское казино.

Его внутреннее убранство выглядело так, словно это был незаконнорожденный ребенок Вегаса в подгузниках и этот ребенок грохнулся с лестницы и разбил себе голову о лопату. За карточными столами и у покер-автоматов сидели с тупым видом доведенные до отчаяния мужчины и женщины. Как мне показалось, они не получали от игры никакого удовольствия. Глядя на них, я вспомнил казино, прославившееся тем, что его клиенты, пока играли, держали детей запертыми в машинах. Оставалось надеяться, что эти унылые, разочарованные люди приспустили стекла, перед тем как сесть за стол, чтобы набивать арендными деньгами карман государства, загребавшего огромные прибыли и отдававшего из них обратно обществу всего полпроцента на консультационные службы для игроков.