— Что еще за пословица?

— Лучшая защита — оставаться вне досягаемости.

Его идеи оборачивались против нас. Доктор Грег спокойно наблюдал за нашими мозговыми штурмами полузакрытыми оценивающими глазами. Отец излучал идеи, но при этом совершил нежелательный скачок от маниакальной депрессии к навязчивой компульсивности.

Между тем я решил подыграть обстоятельствам и, став послушным временным сиротой, вернуться в дом для брошенных детей. В этом был смысл, поскольку иначе меня бы подкарауливали каждый раз, когда я навещал отца, и войти в сумасшедший дом было бы так же трудно, как и выйти из него. Кроме того, мне надо было ходить в школу. Миссис Френч возила меня на занятия по утрам, а я в течение дня старательно избегал говорить о болезни отца и о том, что мы с ним жили в разных домах для выбитых из колеи людей, иначе это означало бы, что я сдался реальности. Я продолжал вести себя так, словно все шло как обычно. Но каждое возвращение из школы было настоящим кошмаром, хотя никто в приюте не собирался меня насиловать, и не происходило ничего интересного, если не считать того, что я поддался грызущему меня любопытству и выслушал истории всех вокруг, и каждая из них оказалась намного трагичнее моей. Брошенные дети лишали меня жалости к себе. И я докатился до самого дна: без жалости к себе во мне вообще ничего не осталось.

Более того, шизанутые из психушки время от времени подпускали отца к телефону. Я отвечал на звонки и страдал вот от таких разговоров.

Мой голос:Слушаю.

Голос отца:Задача такова — как сделать, чтобы нам в доме было удобно, но гости не выдерживали бы в нем больше сорока пяти минут?

— Затрудняюсь сказать.

— Джаспер! Это серьезное, практическое дело. Так что думай, не отлынивай. Дом должен отражать мою личность, мою дилемму, мою ложь, которая и является моей личностью. И цвет. Я хочу белый. Ослепительно белый!

— А нельзя сделать что-нибудь попроще?

— Согласен с тобой на все сто. Нам необходимо нечто простое, что способно разлагаться на составные элементы. Не нужно ничего такого, что может просуществовать дольше, чем мы.

— Хорошо.

— Открытое жизненное пространство. Нет, это мешает человеческой близости. Подожди… я хочу, я хочу…

Долгое молчание.

Снова я:Отец, ты слушаешь?

Он:Арена для боя быков! Готический собор! Мазанка!

— Ты принимаешь лекарства?

— И никаких каминов. Они напоминают мне урны с прахом.

— Господи, согласен!

— Что ты предпочитаешь: крытую галерею или веранду? Хотя какая разница? Подожди. Мне все равно. Давай сделаем то и другое. И вот что я тебе скажу: к дьяволу все элементы украшения! Мы сами элементы украшения.

Я вешал трубку и клял себя за то, что, как мне казалось, снова направил отца на пагубный путь. Разговоры все эти, разумеется, не могли подготовить меня к грядущей внезапной перемене.

Однажды я навестил отца и был поражен: все книги он сложил в аккуратную стопку. Листы с эксцентрическими проектами выбросил, и когда я опустился на стул в его навевающей жуть палате, он протянул мне страницу с шокирующе нормальным рисунком шокирующе нормального семейного дома. Никаких рвов, подъемных мостов, иглу и сталагмитов. Никаких арен для боя быков, крытых катков, траншей и подводных гротов. Обычный дом. Конструкция ясная и простая: классическая коробкообразная форма с разделенным на несколько комнат центральным жилым помещением. Я даже, пожалуй, решусь утверждать: благодаря верандам по обеим сторонам этот дом воплотил в себе национальный характер австралийцев.

Отец наконец оценил свое положение: чтобы построить дом, ему необходимо выйти из больницы, но для этого требуется убедить администрацию, что он вновь душевно здоров и подходит для жизни в обществе. И он пошел на обман. Должно быть, это далось ему нелегко: приходилось вкладывать все силы в то, чтобы притворяться нормальным. Он делал это вполне целенаправленно: рассуждал о великой австралийской мечте и процентных ставках, о выплатах по ипотеке, спортивных командах и собственных перспективах устроиться на работу. Выражал гнев по поводу того, чем были недовольны вез соотечественники: по поводу живущих за счет налогоплательщиков министерских кровососов, алчности корпораций, фанатичных защитников окружающей среды, логических доводов и жалостливых судей. Он был настолько убедителен, изображая среднего австралийца, что доктор Грег принимал за чистую монету всю ерунду, которую он ему вываливал, и при каждом обходе раздувался от гордости.

В результате через четыре месяца отца выпустили. Мы отправились с ним к Эдди и взяли у него взаймы. Произошло это так.

— У тебя есть деньги? — спросил отец.

— Да, — ответил Эдди.

— Я тебе верну, — сказал отец после долгого молчания. — Вдвойне. Расплачусь с тобой вдвойне.

— Не беспокойся об этом, Мартин.

— Знаешь, Эдди, что сказал Ницше по поводу признательности?

— Нет, Мартин, не знаю.

— Взявший в долг желает благодетелю смерти.

— Хорошо, ты вернешь мне деньги.

После того как мы ушли, отец разорвал проект дома своей мечты на мелкие кусочки.

— Что ты делаешь?

— Это была мистификация. Чтобы придурки решили, что я нормален, — рассмеялся он.

— Но теперь тебе лучше, правда?

— Да, я чувствую себя хорошо. Размышления о доме привели меня в порядок.

— Но если то была мистификация, каков настоящий проект?

— Такого не существует. Какой смысл мучить себя строительством? Пусть об этом болит голова у первых колонистов.

— Значит, у нас не будет дома?

— Будет. Мы его купим.

— Рад слышать. Давай.

— А затем спрячем. — Отец так горделиво улыбнулся, что я сразу понял, почему гордыня считается одним из семи смертных грехов. Сила его улыбки была столь отталкивающей, что я удивился, почему она не является всеми семью грехами.

По словам отца, эта мысль пришла ему целиком и полностью сформулированной: мы купим дом и спрячем его в лабиринте. Его осенило во время ассоциативных упражнений со словами, которыми занимался с ним доктор Грег.

— Здоровье.

— Болезнь.

— Шар.

— Яйцо.

— Идея.

— Запутанность.

— Домашний очаг.

— Дом. Спрятанный в лабиринте моего замысла, который я построю на большом участке в лесу.

— Что?

— Ничего. Мне надо на некоторое время вернуться в палату. Давайте продолжим позднее.

Почему вообще ему в голову пришла такая идея? Не потому ли, что лабиринты — самая легкодоступная метафора человеческой души, или состояния человека, или сложности какого-либо процесса, или пути к Богу? Все это я отбросил как слишком глубокое. Если я что-то и усвоил в жизни, то только то, что люди ничего не делают исходя из глубоких причин. Их дела могут быть глубокими, но причины — никогда. Нет, это я воодушевил его на такой план тем, что подарил книгу с лабиринтами. Отец не сумел разгадать детскую задачку; это его настолько разозлило, что отложилось в мозгу. И когда ему в голову пришла мысль построить дом, одновременно возникла концепция окружающего его лабиринта и обе идеи слились в одну.

— Папа, а разве нельзя просто, как все, купить дом и не прятать его?

— Нет.

Никто не сумел бы его переубедить: ни я, ни Эдди и уж тем более ни доктор Грег, который понял, в чем дело, когда отец пришел к нему на осмотр. Он недвусмысленно заявил, что лабиринт — это не великая австралийская мечта, и был совершенно прав, но ему особенно и не возражали, поскольку никто, кроме меня, не думал, что отец что-либо построит.

Мы ездили в разные от Сиднея стороны смотреть участки, и каждый раз отец бегал по границе территории, осматривал лес и одобрительно кивал деревьям и пространству, прикидывая возможности уединения. Сами дома его как будто не интересовали — он лишь с любопытством на них косился. Что за стиль? Колониальный? Эпохи Федерации? Викторианский? Современный? Ему было все равно — главное, чтобы дом со всех сторон окружала густая чаща. Он хотел, чтобы деревья, кустарники и камни так плотно обступали участок, что и без стен лабиринта дорога была бы к нему непроходимой.