— Ты Каспер Дин? — спросила женщина.

— В чем дело?

— Можно войти?

— Нет.

— Мне прискорбно это говорить, но твой отец в больнице.

— С ним все в порядке? Что случилось?

— Заболел. И пробудет там некоторое время. Надо, чтобы ты поехал с нами.

— О чем вы толкуете? Что с ним?

— Объясним в машине.

— Я вас не знаю, не представляю, что вам от меня надо, так что валите отсюда.

— Пошли, сынок, — проговорил полицейский, явно не собираясь следовать моему совету.

— Куда?

— В дом, где ты можешь побыть пару дней.

— Мой дом здесь.

— Мы не имеем права оставить тебя одного. Во всяком случае, пока тебе не исполнится шестнадцать.

— Ради Бога — я всю жизнь заботился о себе сам.

— Пошевеливайся, Каспер! — рявкнул полицейский.

Я не сказал ему, что меня зовут Джаспер. Что Каспер — вымышленное отцом имя, а сам Каспер уничтожен много лет назад. Решил подыграть, пока не выясню, как обстоят дела. Известно было одно: мне не исполнилось шестнадцати лет, поэтому я не обладал никакими правами. Люди много рассуждают о правах детей, но это вовсе не те права, которые требуются детям, когда в них возникает необходимость.

Я сел с ними в полицейский автомобиль.

По дороге мне объяснили, что отец въехал на своей машине в витрину «Котла удовольствий». Его действие можно было бы принять за несчастный случай, если бы на этом все кончилось, но он повернул руль в положение крутого виража и погнал автомобиль вокруг танцплощадки, подминая под себя столы и стулья, разнес все на своем пути и уничтожил бар. Полицейским пришлось силой вытаскивать его из салона. Никто не сомневался, что он свихнулся. И теперь он находился в доме для умалишенных. Я не удивился. Отрицание цивилизации не остается без последствий, если человек продолжает в ней существовать. Одно дело взирать на нее с вершины горы, но отец бултыхался в самой середине, и его яростные противоречия бодались друг с другом до бесчувствия.

— Могу я его навестить?

— Не сегодня, — ответила женщина. Мы подъехали к дому на окраине города. — Побудешь здесь пару дней, а мы в это время свяжемся с твоими родственниками и попросим тебя забрать.

Родственниками? Не знал никого в этом качестве.

Дом представлял собой одноэтажное кирпичное строение и напоминал обыкновенное семейное жилище. Никто бы не сказал, что в нем складировали осколки разбитых семей. Полицейский, притормаживая, посигналил, и из дверей вышла женщина, не человек, а один живот, с улыбкой, которая, как я решил, мне будет являться в тысяче самых жутких кошмаров. Эта улыбка говорила: «Твоя трагедия — мой пропуск на небеса. Так что иди ко мне, и давай обнимемся».

— Ты, должно быть, Каспер, — начала она, и в это время к ней присоединился лысый мужчина, который кивал так, что можно было подумать: Каспер — это он.

Я промолчал.

— Я — миссис Френч, — заявила женщина-живот таким тоном, будто быть миссис Френч — само по себе достижение.

Поскольку я не отвечал, меня повели в дом и показали детей, смотрящих в гостиной телевизор. По привычке я окинул взглядом девичьи лица. Я так поступал, даже когда передо мной были убогие. Хотел понять, есть ли такая физическая красота, о которой я мечтал или которая меня влекла. Делал это в автобусах, в больницах и на похоронах близких друзей. Поступал так, чтобы немного облегчить давящий на меня груз. И не изменю себе даже на смертном одре. Но в том доме все оказались некрасивыми, по крайней мере внешне. Подростки уставились на меня, словно я был выставлен на продажу. Половина из них казались покорными всему, что приготовила для них судьба, другая половина вызывающе ворчала. Я не проявил к ним никакого интереса — у меня не было сомнений, что каждый из них мог похвастаться трагедией, которую я не оплакал бы и за века. Я был слишком занят в этой темнице для несовершеннолетних — старел каждую минуту на десять лет.

Парочка продолжала экскурсию. Мне показали кухню, задний двор. Показали мою комнату — что-то вроде слегка приукрашенного шкафа для одежды. Сколько бы люди ни казались милы и добры, как бы слащаво ни говорили, я привык экономить время и сразу приходить к заключению, что они — извращенцы и только и ждут, когда наступит темнота.

Я бросил сумку на узкую кровать, а миссис Френч сказала:

— Тебе здесь понравится.

— Шутите? — отозвался я. Терпеть не могу, когда мне говорят, где и что мне понравится. Ведь это решаю даже не я. — И что теперь? У меня есть право на один телефонный звонок?

— Здесь не тюрьма, Каспер.

— Увидим.

Я позвонил Эдди и спросил, не согласится ли он забрать меня к себе. Но он ответил, что просрочил визу и в силу этого живет нелегально и не имеет возможности выступить в роли моего легального опекуна. Позвонил на квартиру Анук — там ответил ее сожитель и сказал то, что я знал и без него: Анук по-прежнему поджаривалась на солнце в буддийском центре медитации на Бали и не собиралась возвращаться домой, пока у нее не кончатся деньги. Я попался. Повесил трубку, вернулся в свой кубик темноты и заплакал. Никогда до этого момента я не думал со страхом о своем будущем. Вот в чем заключается истинная потеря невинности — оценить границы собственного бессилия.

Дверь не имела замка, но я умудрился засунуть за ручку ножку стула. Сидел без сна и ждал зловещих звуков. Часам к трем утра меня сморило, и могу предположить, что если меня и изнасиловали, то я в это время крепко спал и грезил океаном и горизонтами, до которых мне никогда не добраться.

На следующий день в сопровождении миссис Френч я поехал навестить отца. И к своему стыду, должен признать, что волновался, когда мы влезали в машину. Мне еще не доводилось бывать в доме для умалишенных. Как там? Похоже на кино, и дом скорби оглашают визгливые вопли его обитателей? Я даже начал надеяться, что пациенты не настолько напичканы успокоительным и имеют силы колотить деревянными ложками по донышкам кастрюль.

По дороге я не сказал ни единого слова, а миссис Френч бросала на меня нетерпеливые взгляды. Молчание сопровождало нас весь путь. Машина подъехала к магазину печати.

— Почему бы тебе не купить отцу журнал? — Миссис Френч нала мне десять долларов, и я, переступая порог магазинчика, стал размышлять, что может понравиться слетевшему с катушек человеку? Порнография? Развлечения? Я взял конноспортивный журнал, но тут же положил обратно. Не подойдет. В конце концов я остановился на книжечке с головоломками, лабиринтами, анаграммами и задачами — пусть тренирует мозг.

В больнице слышались бешеные крики — подобные мы связываем в сознании с реками кипящей крови. Выйдя из лифта, я увидел бесцельно бродящих по коридорам людей — их ноги дергались, языки вывалились, рты широко раскрыты, словно они пришли на прием к дантисту. В глазах желтизна. В нос бил запах, не похожий ни на какой другой. Низвергнутые во тьму люди, эти погруженные в свои кошмары человеческие отбросы были одеты в грязные белые халаты, и их психопатия выпирала из них словно ребра. Они казались угольками гаснущего костра. Куда им отсюда идти, когда к ним вернется рассудок?

Врачи передвигались нервной походкой и срывали с лиц больных безумный смех. Я вгляделся в нянечек: как они могли здесь работать? Для этого им требовалось стать либо садистками, либо святыми. А не могли ли они одновременно быть и тем и другим? И нянечки, и врачи выглядели усталыми: из голов выгонять вредные мысли — труд явно изматывающий.

Я подумал: разве существует на свете человеческое существо, способное выйти из этого дома безнадежного кошмара и, потирая руки, сказать: «Ну, теперь за работу!»?

Сестра в регистратуре сидела зловеще спокойно, и по ее страдальческому выражению можно было подумать, что она собиралась с духом перед тем, как получить удар по лицу.

— Джаспер Дин к Мартину Дину, — сказал я.

— Родственник?

Я не ответил, и она через некоторое время добавила:

— Я позову доктора Грега.