Литмир - Электронная Библиотека

— Спасибо, что проводил, толстосум. Теперь ты знаешь, где я живу. И где живет мой приятель. Скоро он вернется домой и сделает из тебя отбивную.

Отец сел на ступени у входа и закурил.

— Теперь мы можем идти домой? — взмолился я.

— Пока нет.

Примерно через двадцать минут Зеленоглазка вернулась в спортивных брюках и желтой майке. Она принесла кувшин с водой, в котором что-то плавало. При ближайшем рассмотрении это оказался тампон. В кувшине покачивался использованный тампон. За ним тянулся едва заметный след крови, превращающийся в красную дымку.

— Что ты собираешься с этим делать? — ужаснулся отец.

— Успокойся, толстосум, я просто поливаю свои растения. — Зеленоглазка взболтала тампон в воде и вылила на то, что напоминало высаженную на перилах марихуану.

— Противно, — поморщился отец.

— Из своего тела я даю жизнь, — парировала Зеленоглазка.

— Зачем ты сделала царапину на моей машине?

— Отвяжись. — Девушка плюнула и повернулась ко мне: — Хочешь выпить?

— Только не из этого кувшина.

— Из холодильника.

— Что у тебя есть?

— Вода или апельсиновый сок.

— Если можно, апельсиновый сок.

— Только не давай отцу. Надеюсь, он умрет от жажды.

— Понимаю, что у тебя на уме.

Отец треснул меня по затылку. Вот те на! Почему я не могу сморозить глупость? Я устал, смущаюсь, мне все наскучило. Почему отец не устал, не смущается и ему не скучно? Мы ведем себя странно, дожидаясь на чужом крыльце признаний.

Дверь снова отворилась.

— Не забудь наш уговор, — сказала Зеленоглазка, протягивая мне стакан с апельсиновым соком.

— Не дам ему ни капли, — пообещал я.

Она тепло улыбнулась. В другой руке у нее была спортивная сумка. Девушка опустилась на колени подле отца и открыла ее. Внутри лежали конверты и письма.

— Если собираешься и дальше ко мне приставать, пусть от тебя будет хоть какая-то польза. Запечатай все это в конверты.

Отец, не говоря ни слова, взял конверты. Устроился поудобнее и принялся их лизать, словно лизать конверты на чужом крыльце — самое обычное на свете занятие. Язык работал с таким усердием, будто в этом заключался смысл его существования, а смысл нашего — оказаться в этом месте в шесть утра.

— А ты, паренек? Хочешь нас выручить?

— Меня зовут Джаспер.

— Джаспер, хочешь полизать конверты?

— Не очень. Но если надо, согласен.

Мы втроем уселись на крыльце и, не говоря ни слова, старательно набивали конверты. Невозможно было выразить, что в это время происходило, но мы то и дело поглядывали друг на друга с едва скрываемым изумлением.

— Сколько ты за это получаешь?

— Пять долларов за сотню.

— Негусто.

— Совсем негусто.

Когда она это произносила, ее серьезное, суровое лицо стало безмятежным и мягким.

— Почему ты так сильно ненавидишь богатых? — спросил я.

Зеленоглазка прищурилась.

— Потому что им уж слишком везет. Потому что пока бедные лезут вон из кожи, они жалуются на температуру в своих плавательных бассейнах. Потому что когда обычные люди попадают в передряги, законники выдают им по полной программе, а когда неприятности случаются у богатых, те выходят сухими из воды.

— А если я не богат? — вступил в разговор отец. — Если та красная спортивная машина — единственная дорогая вещь, которая у меня есть?

— Кому до тебя есть дело?

— Моему сыну.

— Это правда? — повернулась ко мне Зеленоглазка.

— Вроде бы.

Разговор отчего-то не клеился. Словно мы лишались дара речи именно в тот момент, когда он нам больше всего требовался.

— Нам нужна домработница, — неожиданно заявил отец. Язык Зеленоглазки застыл на полулизе.

— В самом деле?

— Да.

Зеленоглазка отложила конверты, ее лицо снова посуровело.

— Не уверена, что у меня есть желание работать на богатого подонка.

— Почему нет?

— Потому что я тебя ненавижу.

— И что из того?

— Работать на тебя было бы лицемерием.

— Ничего подобного.

— Как ничего подобного?

— Это было бы парадоксом.

Девушка задумалась, ее губы беззвучно шевелились, и из этого мы поняли, что в ее голове идет мыслительный процесс.

— Я уже сказала, у меня есть парень.

— Разве это мешает подметать полы?

— Плюс к тому ты для меня слишком старый и страшный. Я не буду с тобой спать.

— Послушай, я ищу человека, который бы убирался в нашей квартире и иногда готовил для Джаспера и меня. Мать Джаспера умерла. Я все время на работе, у меня нет времени заниматься стряпней. И еще, к твоему сведению, ты меня не интересуешь как женщина. Твоя бритая голова придает тебе нечто мужское. И у тебя овальное лицо. Такие мне не нравятся. Я западаю на круглолицых. Спроси кого хочешь.

Может, и спрошу.

— Так ты согласна?

— Договорились.

— Зачем ты оцарапала мою машину?

— Я не царапала.

— Ты лгунья.

— А ты извращенец.

— Считай, ты нанята.

— Отлично.

Я покосился на отца — у него было странное выражение лица, словно он всю ночь, не останавливаясь, ехал, чтобы добраться до тайного водопада, и наконец оказался на месте. Рассвет превратился в утро, а мы продолжали заниматься конвертами.

В первый вечер, когда Анук пришла приготовить еду и убраться в квартире, меня развеселило ее смущение. Она ожидала увидеть просторный дом богатого человека, а оказалась в нашей маленькой, неказистой квартире, гниющей, словно днище старой шлюпки. Приготовив обед, она поинтересовалась:

— Как вы можете так жить? Словно свиньи. Я работаю на свиней.

— Поэтому ты и сварила нам такую бурду? — парировал отец.

Анук вышла из себя. Но по неведомым мне причинам (ведь не сошелся же свет клином на нашей работе) появлялась снова и снова, однако каждый раз без устали задиристо нас осуждала, и при этом у нее было такое кислое выражение лица, будто она только что высосала целую корзину лимонов. Первым делом она раздвигала шторы, впуская свет в нашу дыру в стене и, перешагивая через устилающие пол просроченные библиотечные книги отца, испытующе поглядывала на меня, словно я был пленником, а она размышляла, не отпустить ли меня на свободу.

Поначалу Анук являлась на несколько часов по понедельникам и пятницам, но постепенно условности отпали, и она стала приходить, когда считала нужном, — не только готовить и убираться, а также есть и устраивать беспорядок. Она часто сидела с нами за столом, и благодаря ей я познакомился с новой породой людей, которых до того никогда не встречал: Анук была левшой, ценительницей искусства, провозгласившей себя «духовной личностью» и выражающей свои терпимые взгляды на мир, любовь и природу криком на собеседников.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Мартин? — спросила она как-то отца вечером после обеда. — Ты предпочитаешь книги жизни. Думаю, книги не могут заменить жизнь. Они ее дополняют.

— Что ты об этом знаешь?

— Знаю, если вижу человека, который не знает, как жить.

— А ты знаешь?

— Есть кое-какие мыслишки.

По мнению Анук, мы с отцом представляли собой проблемы, которые следовало решать, и она взялась за дело, начав с того, что попыталась обратить нас в вегетарианцев, — расписала, как страдают забиваемые животные именно в те моменты, когда мы наслаждаемся сочной отбивной. Когда этот трюк не удался, она стала подкладывать нам на тарелки заменители мяса. Но речь шла не исключительно о еде — Анук, словно знатный китайский гун, пробовала все формы целительной духовности: терапию искусством, «повторное рождение» [33], лечебный массаж и необычно пахнущие масла. Она рекомендовала нам обратиться к специалистам, чтобы те исправили нашу ауру. Таскала на преступно невразумительные пьесы, включая такую, в которой актеры все действие играют спиной к зрителю. Казалось, ключ от наших мозгов у помешанного и нам пихают в головы кристаллы, пение ветра и буклеты, рекламирующие лекции всех подряд левитирующих над миром гуру-леваков. В это время Анук стала все более критично и напористо оценивать наш образ жизни.

вернуться

33

Прием терапии, при котором человек как бы вторично рождается и при этом отчетливо сознает, с какими проблемами и травмами ему приходилось сталкиваться в жизни.

66
{"b":"162835","o":1}