Все это я отчетливо разобрал в круговерти ее мыслей и настолько ей сочувствовал, что желал, чтобы земля разверзлась под ней и поглотила ее.

Подойдя, отец начал с места в карьер. Мне следовало предвидеть, что его первая попытка поступить благородно непременно потерпит крах. Благородство его духа простиралось лишь до определенных границ: он готов был положить себя на алтарь любви, но при этом оказался не в силах прогнать с лица обиженное выражение, и это испортило дело. Кэролайн взорвалась:

— Нет! Как ты смеешь так говорить? Я люблю тебя. Тебя. Я люблю тебя!

Отец настаивал:

— Терри был твоей первой любовью, и я знаю, что ты не прекращала его любить. В этом нет ничьей вины. А когда согласилась выйти за меня замуж, больше двадцати лет считала, что он мертв. Мы все так думали. Так зачем же притворяться?

Он был убедителен и выкладывал все новые аргументы, так что невозможное внезапно показалось возможным. Это смутило Кэролайн.

— Не знаю. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ты больше меня не любишь? Да, наверное, это так… — И прежде чем отец успел ответить, продолжала: — Я сделаю все, что ты мне скажешь. Я тебя люблю и выполню любое твое желание.

Решительность отца подверглась испытанию. Почему она продолжала его мучить? И как он мог это выносить?

— Я хочу, чтобы ты согласилась, — ответил он.

— С чем?

— С тем, что ты его любишь.

— Мартин…

— Не спорь!

— Хорошо, согласна. Сначала мне пришла в голову мысль: зачем ему понадобилось оживать? Почему он не мог оставаться среди мертвых? Но чем больше времени проводила с Терри, тем отчетливее понимала, что по-прежнему его люблю. Затем явилась другая мысль: а почему жив ты? Почему умираешь так медленно? Несправедливо, что те, кто любит жизнь, как мой сын, погибают внезапно, а другие, жаждущие, как ты, смерти, тянут и тянут. Каждый раз, когда ты заговариваешь о самоубийстве, у меня вспыхивают надежды. Но ты его не совершишь — это все разговоры. — Внезапно Кэролайн запнулась, закрыла рот ладонью, согнулась пополам, и ее стошнило. Блевотина хлынула сквозь пальцы. Когда она распрямилась, ее лицо перекосил стыд. Он выделил ее глаза — они стали слишком круглыми, рот — слишком широким, ноздри — такого же размера, как до того рот. Прежде чем мы успели что-либо сказать, она убежала в джунгли.

Отец раскачивался на худосочных ногах. Вся его фигура показалась мне какой-то зернистой. Моя жизнь превратилась в несправедливую череду унизительных потерь пропорций. Его лицо исказилось от горя. Любовь была ценой, предложенной за самоубийство. В этот момент из дома вышел Терри.

— Мне показалось, здесь кричали.

— Она твоя, — сказал отец.

— Ты о ком?

— О Кэролайн. У нас — все.

— Серьезно?

— Теперь вы можете быть вместе. Я не возражаю.

Кровь отхлынула от лица Терри. Он принял вид человека, который только что узнал, что самолет, на котором он летит, совершает вынужденную посадку носом в кратер вулкана.

— Да… но… я не могу бросить своих проституток. Я же тебе говорил, любви без собственнического чувства не бывает. Нет, невозможно! Я привык к своей жизни и не хочу поворачиваться к ней спиной. Нам не быть с Кэролайн.

— Ты ее не любишь?

— Оставь меня в покое! Что ты пытаешься со мной сделать? — Сказав это, он тоже бросился в джунгли, но в сторону, противоположную той, где скрылась Кэролайн.

Треугольник окончательно сломался — стороны оказались каждая сама по себе и, превратившись в параллельные, больше не пересекались.

А виноват в этом был я.

Мне не довелось стать свидетелем объяснения Терри и Кэролайн, но, когда я увидел ее из окна, мне показалось, что она напичкала себя транквилизаторами.

— Ты в порядке? — спросил я. Она то и дело останавливалась и колотила себя по голове кулаком. — Кэролайн! — снова окликнул я ее. Она подняла голову, в ее глазах стояла безысходность. Затем мимо моего окна прошел Терри. Вид у него был затравленный. Он сообщил мне, что утром мы возвращаемся в Бангкок. Хоть одна хорошая новость! Он удовлетворил свое любопытство и решил, что крушение треугольника и есть то событие, которое должно было произойти в доме Эдди, подумал я. Я не мог дождаться отъезда. Провести остаток дня в комнате казалось мне невыносимым, надо было выйти на улицу.

Поскольку других возможностей не было, я вышел с Эдди. Мы сели в его машину, и он отправился объезжать больных. Мне показалось, он рад моей компании: охотно нес всякую чушь, сравнивая врачей с богами. Мы навестили нескольких жителей, у которых Эдди, сильно постаравшись, обнаружил хронические заболевания. После осмотра он, к моему ужасу, на глазах у родителей стал приставать к их дочерям — тем было не больше шестнадцати лет. Не зная здешних традиций, я не мог сказать, навлекает он или нет неприятности на свою голову. Но у меня дыбом вставали волосы, когда я смотрел, как он соблазняет, запугивает и пытается купить несчастных девчушек. Я больше не находил в нем качеств, которые бы оправдывали его поведение. Человека, с кем я вырос, не существовало. Потом он только и говорил, какие они аппетитные и как бы с ними перепихнуться. Вся его мимика свидетельствовала о том, что он на грани срыва. Когда мы выехали на дорогу, я подумал: этот человек — граната, только и ждет, чтобы подожгли запал. И решил, что, когда это произойдет, лучше держаться от него подальше.

Но вот он взорвался.

А я был рядом.

Мой лоб упирался в стекло машины, а сам я жалел, что нахожусь не в декорированном под джунгли отеле и не могу в любой момент подняться к себе в номер, забраться в чистую постель, вызвать человека из обслуги и успокоить себя изрядной передозировкой снотворного. О лучшем я не мог и мечтать.

— Что это? — вскинулся Эдди, прерывая мои мечты.

Это была девушка лет пятнадцати; она бежала по дороге и махала руками, делая нам знак остановиться. Эдди свернул на обочину, и мы оба выскочили из машины. Девушка звала Эдди за собой. Я понял, что ее отец был болен. Очень болен. Она необыкновенно разволновалась и хотела, чтобы врач немедленно его осмотрел. Эдди принял самый профессиональный вид, на какой был способен. И переводил мне симптомы по мере того, как их называла девушка: лихорадка, тошнота, сильные спазмы в брюшной полости, бред, отсутствие чувствительности в руках и ногах. Эдди одновременно ворчал и вздыхал, затем решительно покачал головой. Девушка умоляюще закричала.

Я не понимал, что происходит.

Она повернулась ко мне и схватила меня за руку:

— Пожалуйста! Ну пожалуйста!

— Эдди, в чем дело?

— Сегодня, пожалуй, не смогу. Может быть, завтра, если найдется свободная минута.

— Не понимать? — заговорила девушка по-английски. — Мой отец умирать.

— Эдди, что ты вытворяешь?!

— Слушай, Джаспер, шел бы ты прогуляться.

Не требовалось быть большого ума, чтобы догадаться — речь шла о самом грязном шантаже.

— Я остаюсь, — заявил я.

Он уставился на меня, и я почувствовал: взгляд его — сгусток всесокрушающей злобы. Настал момент решающего поединка.

— Джаспер, — процедил он сквозь зубы, — иди к чертовой матери!

— И не подумаю!

Эдди обрушил на меня всю мощь своих легких. Испробовал все, чтобы заставить меня уйти, а самому заняться насилием и мародерством. Я не пошевелился. Это было мое первое физическое столкновение со злом, и я горел желанием одержать верх.

Но не вышло.

Он толкнул меня в грудь, я толкнул в ответ. Он снова толкнул, я опять ответил. Мне это стало надоедать, и я изо всех сил ударил его кулаком. Эдди увернулся и, в свою очередь, нанес мне удар. Я тоже попытался увернуться, и он, вместо того чтобы двинуть меня в челюсть, угодил в лоб. Я отшатнулся, и Эдди, воспользовавшись моментом, неожиданно взмахнул ногой и пнул меня в горло. Я полетел навзничь и упал головой в грязь. А когда очухался, услышал, как хлопнула дверца машины, и мне осталось одно — смотреть вслед отъезжающему автомобилю.

Эдди — мерзкий подонок! Грязный, омерзительный, сексуально озабоченный бандит! Я чувствовал себя виноватым, что не сумел защитить бедную девчушку. Но если кто-то из твоих знакомых, которых ты знаешь с самого детства, так сильно горит желанием совершить преступление, что не останавливается даже перед тем, чтобы ударить тебя в горло, что тут можно поделать? А теперь что ни предпринимай, я все равно опоздал. Изверг увез девушку, бросив меня черт знает где. И в этом «черт-знает-где» сосредоточилась вся отпущенная на долю Таиланда жара.