В матине было невыносимо жарко и душно. За статуей Афродиты находилась большая печь, от которой исходило тепло.

Либерман огляделся. Комната была похожа на необычный склад, в котором разный хлам лежал вперемешку с древними сокровищами. Среди обветшалых стульев, старых штор, рам для картин и серебра находились вещи, которые явно были настоящим антиквариатом. Либерман нагнулся, чтобы рассмотреть глиняную греческую амфору, украшенную какой-то грубой фигуркой с крыльями. На горлышке висела бирка, на которой коричневыми чернилами было написано: «Классический период, 20 крон». Рядом располагался сфинкс. Черты лица статуи почти стерлись, но поза была очень решительная — он сидел на задних лапах и смотрел вперед. На бирке значилось, что эта статуэтка из Италии, но цены не было.

Либерман взял сфинкса в руки и вспомнил о его собратьях в садах Бельведера.

— Красивые вещи… красивые вещи.

Именно туда они всегда ходили. Сначала он сопровождал обеих сестер, но потом Кларе разрешили ходить одной, без Рахель. Герр Вайс был не против. Да и с чего бы? Они все ему доверяли. Сколько раз он и Клара прошли по этим садам! Один раз она захотела потрогать голову каждого сфинкса.

Он всегда с нетерпением ждал встреч с ней — ее смех, бесконечная болтовня, озорные реплики. Ему нравилось, как она одевалась, так изысканно и так тщательно подбирая цвета. Его завораживал даже ее разрез глаз, соблазнительные губы, улыбка. Это была его Клара. Однако что-то изменилось. Он не чувствовал того, что должен был…

— Красивые вещи, красивые вещи.

Либерман снова поставил сфинкса на пол.

— Этот сфинкс стоит по меньшей мере восемьдесят крон. Но я отдам его вам за тридцать.

Либерман очень надеялся, что это сказала не птица майна, но не был абсолютно в этом уверен — голос был такой же пронзительный. Он выпрямился и обернулся.

Глаза старика были открыты и загадочно мерцали.

— Добрый день, — сказал Либерман.

Старик поприветствовал его, подняв трубку. Потом, повернувшись к птице, он крикнул:

— Джакомо, ах ты проказник!

Птица пронзительно взвизгнула и принялась чистить перья.

Либерман шагнул вперед.

— Это все настоящий антиквариат?

— Настоящий? Конечно, все вещи настоящие, — начал старик своим визгливым голосом. — Римские, этрусские, персидские, греческие, египетские… Такого выбора вы нигде не найдете, даже в Париже! Даже в Лондоне!

— Не могли бы вы мне помочь? Я хочу найти одну вещь, которую, возможно, купили у вас.

— Какую вещь?

— Египетскую статуэтку примерно такого размера. — Либерман показал руками. — Изображение бога Сета.

Старик вынырнул из-под тента кресла.

— Подойдите ближе. — Он поманил его узловатым пальцем.

Либерман шагнул вперед. Старик, прищурившись, смотрел на него.

— Сет? Зачем он вам нужен, а?

— Для моего друга, коллекционера.

— Я дам вам совет, — произнес старик. — Пусть ваш друг сам ищет себе Сета…

— Почему?

— Потому что тот, кто его ищет, обычно находит.

В словах старика было что-то зловещее. Какая-то значительность, которая — несмотря на его нелепую внешность — заставляла насторожиться.

— Что вы имеете в виду?

Но старик не ответил. Он причмокнул губами, закрыл глаза и снова откинулся в кресле. Казалось, он снова заснул и начал тихо бормотать во сне:

— Склон горы… покрытый кустами и дикими фруктовыми деревьями. Я скакал одиннадцать часов. Они сказали, что расстояние равняется девяти фарсахам, но там было больше, говорю вам, намного больше. Под одним из кустов лежал мертвый волк. Дорога была почти непроходимая — скользкая глина, камнепад, — но я добрался до вершины — до перевала Мука. Я пошел вдоль ручья… к ущелью Занджиран — узкой теснине между двумя крутыми скалами… здесь часто нападают разбойники…

— Хватит, отец, хватит! — Из-за ширмы в глубине магазина вышел полный мужчина среднего возраста в тесном костюме. Он сразу направился к дремлющему рассказчику и поправил одеяло. — В самом деле, отец, тебя нельзя оставить даже на пять минут.

Он взял трубку и вместо нее положил на колени старику тарелку с колбасой и кислой капустой. Посмотрев на Либермана, мужчина сказал:

— Извините, через секунду я буду в вашем распоряжении.

Потом он обратился к отцу:

— Сколько раз я говорил тебе: когда приходят посетители, проси их подождать. Твой вздор никому не интересен.

Старик открыл глаза, взял вилку и проткнул ею кусок колбасы.

— Добрый день, — сказал хозяин, щелкнув каблуками. — Меня зовут Райтлингер, Адольф Райтлингер. Чем могу помочь вам?

— Я пытаюсь найти египетскую статуэтку, маленькое изображение бога Сета. Я думал, нет ли у вас такой… — пробормотал Либерман.

Герр Райтлингер немного помолчал.

— Сет, говорите?

— Бог бурь, мой мальчик, бог хаоса, — выкрикнул старик.

— Хватит, отец! — сказал герр Райтлингер.

— Красивые вещи, — прокричала птица.

— Нет, — продолжал герр Райтлингер. — По-моему, у нас такой статуэтки не было. Но посмотрите, что я вам покажу… — Герр Райтлингер достал с полки и протянул Либерману маленькую бронзовую фигурку идущего человека. — Амон-Ра в человеческом обличии. Поздний период, возможно, седьмой век до нашей эры. Согласитесь, эта вещица очаровательна. Обратите внимание, как четко отлиты все детали.

Либерман повертел фигурку в руках и шепотом спросил у Райтлингера:

— А о чем говорил ваш отец — горы, ущелья?

— Он много путешествовал, когда был моложе. — Райтлингер сделал в воздухе движение пальцем, будто что-то помешивая. — А сейчас у него в голове все перепуталось.

Либерман отдал бронзовую статуэтку Райтлингеру.

— Несомненно, это прелестная вещица, но не совсем то, что я ищу. До свидания.

Старик, его сын и птица молча смотрели, как Либерман уходил.

Тяжелые рельефные обои, толстые красные шторы и полированный пол из черного дерева гостиной Шеллингов создавали угнетающую атмосферу. Даже декоративные серебряные тарелки с гравировкой, висевшие по обе стороны от зеркала в позолоченной раме в стиле «бидермейер», казались мрачными и тусклыми: большие серо-зелёные диски скорее поглощали, чем отражали слабый солнечный свет.

Беатриса Шеллинг сидела у торшера и вышивала имя «Адель» на лоскутном одеяле. Хотя это занятие должно было успокаивать, скорость, с которой она орудовала иглой, говорила о некотором напряжении. Ее губы были сжаты, а лоб рассекали глубокие морщины. Она сидела так уже довольно долго, и слово из узорчатых букв было уже почти закончено.

Мари — ее младшая сестра — повела Эдварда и Адель в «Демель» (императорскую и королевскую кондитерскую). Она настояла, чтобы Мари внимательно следила за тем, чтобы дети не переели шоколада. В прошлый раз, когда они все ходили в «Демель», у Эдварда разболелся живот и его потом тошнило. Он съел тогда четыре бюста императора с начинкой из пралине.

От этих воспоминаний Беатрису отвлекли медленные тяжелые шаги мужа в коридоре. Дверь открылась, и вошел Шеллинг. На нем был золотистый смокинг и ярко-голубой галстук. В одной руке он держал сигару, в другой — листок бумаги.

— Беатриса, я получил письмо от Амелии.

— Она здорова?

— Она уже вышла из больницы.

— Сбежала? — В голосе Бестрисы прозвучала пронзительно-тревожная нотка.

— Нет, ее выписали по указанию ее врача.

— Тогда где она? Нам нужно ее забрать?

— Она не вернется.

На лице Беатрисы отразился целый ряд противоречивых эмоций, колеблющихся между надеждой и беспокойством.

— Она пишет, что нашла другое место, — продолжал Шеллинг. Он подошел и, посмотрев вниз, рассеянно заметил: — Ты снова вышиваешь.

— Да… — сказала Беатриса. — Куда она устроилась?

— Не знаю. Указан адрес в Альзергрунде.

— Но как она могла?

— Понятия не имею.

— Какая неблагодарность.

— Ужасно. Просто ужасно.

Шеллинг протянул руку к лампе.

— Тебе нужно включить свет, дорогая. Иначе ты перенапряжешь глаза, и у тебя заболит голова.