— Горничная, которая не подслушивает?

— Это возможно, — ответил Райнхард с ударением, достаточным, чтобы возбудить любопытство Либермана.

— Что ты имеешь в виду?

На лице Райнхарда негодование сменилось смущением:

— Ладно, ладно… Просто она немного напомнила мне Митци.

— А-а-а… — протянул Либерман.

— Как бы там ни было, — продолжал Райнхард, — я не сомневаюсь в показаниях фройляйн Зухер. Она хорошая девушка, поверь мне. — Это определение еще больше убедило Либермана в том, что инспектор ассоциировал фройляйн Зухер со своей дочерью.

— Честно говоря, Макс, — продолжал Райнхард, — я не уверен, что стоит проводить этот сеанс сегодня вечером. Что еще мы можем выяснить? Фройляйн Зухер уже сказала все, что знала.

Либерман вернул инспектору листки с показаниями.

— Но помнить и знать — не всегда одно и то же.

— Что это значит?

— Фройляйн Зухер может вспомнить больше, чем знает сейчас.

Райнхард подкрутил кончик уса и собрался было задать следующий вопрос, как вдруг раздался бой часов.

— Восемь, — сказал Либерман. — Пора.

Райнхард взял показания Розы Зухер и бросил несколько монет на серебряный поднос. Потом, оглядев пустые столы, добавил еще немного — на чай. Звон монет привлек внимание старика в кафтане: он поднял голову.

— И после этого ты говоришь, что я расточителен, — тихо сказал Либерман.

Хозяин заведения поклонился и щелкнул каблуками. Взяв пальто, оба гостя удалились.

Мокрые булыжники блестели — снова прошел дождь. В воздухе пахло лошадиным навозом и угольной пылью.

Свернув в узкую аллею, Райнхард быстро зашагал вперед. Было так темно, что Либерману пришлось на ощупь двигаться вдоль стены. А Райнхард впереди легкомысленно насвистывал вступительную тему к Пасторальной симфонии Бетховена: мелодия звучала радостно и умиротворенно.

В конце аллеи Райнхард остановился, чтобы сориентироваться:

— Думаю, нам сюда.

Они снова оказались на проезжей улице, но в этот час здесь не было ни души. Дорога была освещена, влажный туманный воздух светился вокруг мигающих фонарей.

Либерман заметил женщину, стоявшую в дверях дома на противоположной стороне улицы. Когда они оказались рядом, она вышла из тени и, подняв подол, продемонстрировала нижние юбки и ноги в ярко-зеленых чулках.

— Добрый вечер, господа, — послышался хриплый голос.

Лицо женщины было сильно напудрено, что делало его похожим на безжизненную карнавальную маску.

— Добрый вечер, — коротко ответил Райнхард.

Женщина пожала плечами и направилась прочь походкой, недвусмысленно говорящей о ее профессии. Прежде чем исчезнуть в темноте следующего переулка, она еще раз оглянулась, и вскоре стук ее каблуков растворился в ночи.

Пройдя еще метров сто, Райнхард остановился перед ветхим многоквартирным домом.

— Пришли.

Либерман посмотрел на фасад. Вероятно, когда-то это было красивое здание. В некоторых нишах еще виделись остатки скульптур, а также куски позолоченной лепнины: переплетения стеблей, изящный лиственный орнамент. Массивную парадную дверь украшала ржавая железная решетка, напоминавшая ворота средневекового замка. Райнхард слегка толкнул ее и, к своему удивлению, почти не ощутил сопротивления — дверь со скрипом распахнулась.

Либерман шел за Райнхардом по мрачному коридору, с бесцветными стенами и полом, в шахматном порядке выложенным черными и белыми плитами. Многие из них потрескались или отсутствовали вовсе. Справа несколько ступеней вели к лестничному пролету. Райнхард взял железный молоточек и трижды постучал в потрескавшуюся дверь фройляйн Зухер.

— Добрый вечер, господин инспектор.

Роза Зухер была такой же, какой ее запомнил Райнхард: простоватая, вежливая и робкая.

— Добрый вечер, Роза. Это мой коллега, доктор Макс Либерман.

В ее взгляде отразилась смесь удивления и уважения.

— Пожалуйста, проходите, герр доктор.

Роза взяла их пальто, повесила на вешалку и провела посетителей в гостиную. Это была небольшая и скудно обставленная комната, но по тому, как заботливо она была убрана, становилось ясно, что хозяйка приложила немало усилий, чтобы создать иллюзию уюта. В углу вошедшие увидели пожилую женщину, которая поднялась на ноги да так и осталась стоять, дрожа и опираясь на палку.

— Это моя бабушка, — сказала Роза, устремляясь к хрупкой старушке, чтобы ее поддержать.

— Принеси господам шнапса, — произнесла старая женщина и, ссутулившись, рухнула в кресло. — Вечер холодный, шнапс пойдет им на пользу.

— Но у нас его нет, бабушка, — тихо ответила Роза, с отчаянием взглянув на Райнхарда.

Инспектор махнул рукой:

— Благодарю за любезное предложение, мадам, но мы с коллегой вынуждены отказаться. — Глядя прямо на Розу, он добавил уже мягче: — Спасибо, что согласились продолжить беседу.

Молодая женщина покраснела и сделала едва заметный книксен.

Выдвинув из-за стола несколько стульев, Роза предложила гостям сесть поближе к пузатой печке, а сама устроилась рядом с бабушкой, взяв ее за руку.

Райнхард завел разговор о погоде и еще раз поблагодарил Розу. Затем, взглянув на своего спутника, он объявил, что доктор хочет задать ей несколько вопросов.

Роза расправила на коленях платье и с тревогой посмотрела на Либермана.

— Фройляйн Зухер, — начал тот, — вы знаете, что такое гипноз?

Керосиновая лампа горела слабо, излучая скупой свет. Роза Зухер выглядела абсолютно спокойной: она лежала на тахте, словно мертвец в гробу. Либерман сидел у изголовья так, что Роза его не видела, при этом сам он внимательно за ней наблюдал.

— Я хочу, чтобы вы смотрели в какую-нибудь точку наверху, например на ту вышивку на шторе у самого карниза.

Роза послушно откинула голову назад, чтобы видеть верх занавески.

— Смотрите на нее, — продолжал Либерман, — и представляйте, что ваши глаза устали, а веки отяжелели.

Райнхард с удивлением увидел, что так и произошло. Роза Зухер начала моргать чаще, потом ее веки задрожали, будто она боролась со сном. Голос Либермана перешел в другую тональность, теперь он звучал монотонно и внушительно:

— Ваши руки тяжелеют. Ноги тоже тяжелеют. Они расслабленные и тяжелые. — Рука Розы Зухер соскользнула с бедра и с глухим стуком упала на тахту. — Дыхание становится легче. С каждым выдохом вы расслабляетесь все больше…

Из печи послышалось шипение догорающих поленьев, запахло дымом.

— Ваши веки все тяжелее и тяжелее, — шептал Либерман, — вы погружаетесь в глубокий расслабляющий сон.

Услышав треск дров, Райнхард вздрогнул. Мышцы его шеи расслабились, так что голова покачивалась из стороны в сторону. Он с тревогой заметил, что его дыхание стало неровным, как при погружении в сон или в забытьи. Райнхард принялся кусать нижнюю губу, пока боль не развеяла туман в голове, а потом тайком стал щипать себя, чтобы не заснуть.

— Когда я досчитаю до трех, — продолжал Либерман так же монотонно, — глаза закроются, и вы погрузитесь в глубокий спокойный сон. Но этот сон будет отличаться от обычного сна, к которому вы привыкли. В этом состоянии вы будете продолжать слышать мой голос и сможете отвечать на вопросы. Раз. Два… — Веки Розы начали опускаться, продолжая трепетать, словно беспокойные крылья бабочки. На счет «три» она заснула, также быстро и внезапно, как падает нож гильотины: глаза девушки закрылись, и через мгновение на лице отразилось ангельское спокойствие.

Либерман поднял голову и улыбнулся Райнхарду, довольный тем, что все идет по плану. Потом он стал задавать Розе вопросы о ее работе у фройляйн Лёвенштайн. Молодая женщина отвечала четко, хотя ее голос звучал безжизненно, словно она находилась под влиянием сильнодействующего снотворного. Вскоре Райнхард начал испытывать раздражение, потому что Либерман переходил от одного несущественного вопроса к другому: цветы в вазах, стирка, уборка, полировка мебели и тому подобное. Когда Либерман погрузился в длительное обсуждение списка покупок и еды, терпение инспектора готово было лопнуть.