6-е число — победа славная под Красным и 6-е число надеемся и враг за Неман весь удалится. О сем будет вам писано в газетах».

Тот, кто обещался раздавить Россию, был уже далеко. Погрозив пухлым кулаком востоку, он сел в легкий возок и был таков, два эскадрона польских улан проводили его за Неман, за Вислу, за Одер, за Эльбу и еще дальше, в самое царство его подвальное к тремстам миллионам, куда он добирался уже один и инкогнито и все никак не мог отдышаться и хотя бы немного прийти в себя. Про Аустерлиц и Фридланд вспоминать, наверное, ему уже было недосуг, так что долго еще в Европе не знали, где его главная квартира, пока одна прусская газета не проболталась о том, хотя, как говорили, вся Европа все еще была под его властью, и казалось, чего там… А вот того, что Петр Петрович Коновницын, равно как и другие русские воины, писал в это время домой: «…сертук получил, спасибо, на холод он кстати, у нас морозы сильные. Французов много померло. У нас все еще победно, пушек еще с 20 взято нашими робятами, кони у басурманов еще есть, то заберем, а их побьем, поколим».

На Эльбе дерзкий корсиканец писал: «Сколько борьбы, времени, крови еще потребуется для того, что я желал совершить для человечества». Одним из составных этого благодеяния для человечества было, как мы знаем, раздавить Россию. Да возможно ли было такое?! Пусть Лев Толстой утверждает, что французы и без сражений гибли, пусть даже именно так и было, но мы-то знаем, что если бы не гибли без сражений, то погибли бы в оных, и это так же верно, как верно и то, что они все-таки погибли бы, не от мороза, так от ядер, не мытьем, так катаньем, а укатали бы их и действительно хорошо еще, что 6-го числа, как писал Петр Петрович, был царский манифест, где он сказал, что не вложит меча, пока хоть один злодей будет в краю русском. Вот этот-то манифест и был благодеянием не только для России, но в какой-то степени и для человечества… Манифестом этим он призвал встать на защиту Отечества все сословия, то есть народ, что и сбылось, в результате человечество вздохнуло свободно.

Войска отдыхали, в главном штабе шли перемещения. Кутузов не хотел заграничного похода, и из-под него понемногу вынули реальную власть, центр которой переместился на самого императора и его штаб. Ближайшая опора фельдмаршала получила назначения, и Коновницын, и Толь, и даже Ермолов, так и не увидевший должности начальника штаба главной армии. Его назначили начальником артиллерии всех армий. Невзирая на то, что монарх осыпал его милостями, и что, как дежурный генерал, каждый день часа по три у него бывал, и был обласкан, получив звание генерал-адъютанта и Георгия 2-й степени, Петр Петрович, который мог надеяться на самые блестящие почести и самые неожиданные назначения, несмотря на все это, как и обещал Анне Ивановне, презрев карьеру, попросился в отпуск — шаг, который мог вызвать неудовольствие. Но, кажется, впоследствии все обошлось.

Получив подорожную, он сдал свое главное дежурство князю Волконскому и 27 декабря поспешил в милое сердцу Киярово, обнять милую сердцу Аннушку, детушек милых, милую сестру Алиону, милую матушку, всех родных и друзей. Он прибыл в Петербург к самому новому году — 31 декабря. Шесть с половиной месяцев он ждал этой сладостной минуты!

Надо ли говорить о том, что три недели отпуска пролетели как один день. Михайловский-Данилевский, которому случилось на то время вместе с адъютантами Коновницына неделю погостить у гостеприимных хозяев в Киярове, «которые ласкали нас, молодых офицеров, как детей своих», вспоминал: «К обеду, обыкновенно, приезжали соседи. Можно легко себе представить, что разговоры относились единственно до войны 1812 года, только что окончившейся; воспоминания о ней были свежи и восхитительны! С каким вниманием слушали все, когда Коновницын рассказывал о происшествиях ея, он, знавший все тайные пружины действий тогдашнего времени. По вечерам у нас бывали танцы и на скрипке играл, хотя весьма дурно, герой, который за несколько недель до того носился молниею перед полками и которого потомство будет чтить, как одного из виновников освобождения России».

Данилевский рассказывал также, что в Киярове он видел «плоды многоразличных трудов» Петра Петровича, когда тот «употребил время своего изгнания на размышления и обогащение памяти своей познаниями… потому что… вступил в службу… прежде окончания своего воспитания». Среди прочего, как сообщал Данилевский, там были подробные записки о финляндской войне, ныне, к сожалению, утраченные. А вообще Петр Петрович писал много, и, может быть, где-то в архивах ждут своего открытия среди прочих бумаги с записками, составленными им единственно для воспитания своих детей, «страстно им любимых, и участь которых, особенно старшего сына и дочери, им боготворимой, впоследствии сделались так ужасны: сын его был разжалован в солдаты, а дочь последовала за своим мужем в Сибирь».

Будучи одним из виднейших генералов Отечественной войны 1812 года, на плечах которых была вынесена буквально вся тяжесть самого трудного ее периода, Коновницын, силою исторических обстоятельств, оказался в числе тех, кто так или иначе был несправедливо забыт или оттеснен на второй план истории более бойкими придворными или родовитыми царедворцами, хотя, можно сказать, здесь ему повезло больше других, поскольку портрет его не был изъят хотя бы из военной галереи Зимнего дворца, хотя такое вполне могло случиться, а удержался там, несмотря ни на какие политические перипетии, рядом с ростовым портретом Барклая-де-Толли до наших дней. Дело в том, что семейство Коновницына было тесно связано с декабристским движением. Старший сын Петра Петровича Петр, «блестящий офицер Генерального штаба», именно за это, то есть за принадлежность к Северному обществу, по приговору суда был разжалован в солдаты, лишен всех прав и достоинств и сослан в глухой сибирский гарнизон, откуда вместе с другими был рядовым же переведен в действующую армию на Кавказ и погиб не в сражениях с горцами, а от губительного субтропического климата. Второй сын Петра Петровича тоже был причастен к движению, разжалован в рядовые и уволен с военной службы. Дочь Петра Петровича Елизавета была замужем за декабристом М. М. Нарышкиным и одной из первых поехала за мужем в Сибирь. Декабрист Н. И. Лорер, близко стоявший к руководителю и основателю Южного тайного общества П. И. Пестелю, был родственником Коновницыных. Таким образом, видно, что оснований замолчать роль П. П. Коновницына в трудах официальных историков было более чем предостаточно, хотя самого его ко времени декабрьского восстания уже не было в живых, а жизнь его сложилась так, что и помышлять о чем-либо подобном он не мог. Но тем не менее сведения о нем в источниках остались самые скудные. Причины же, по которым портрет его сохранился в дворцовой галерее, состоят в том, что, кроме личных заслуг Петра Петровича перед Россией на поле брани, весьма значительных, в чем нельзя усомниться, вклад его сыновей в декабристское движение был весьма ничтожен. Кроме того, в недавнем еще прошлом Петр Петрович был некоторое время наставником у великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, причем в самое блистательное для них время, когда они триумфаторами въезжали в Париж. Он пользовался уважением будущего царя, хранившего живую память о своем «дядьке», оставившем им с братом нечто вроде духовного завещания, опубликованного в 1870 году в «Русской старине». Упор в этих записках был сделан на нравственное начало: доброту, милосердие, честь, веру. Это не могло не содействовать тому обстоятельству, что имя его все же осталось в истории Отечественной войны. С другой стороны, он все же, как писалось в одном издании, «не сделал такой карьеры, как многие бездарные немцы, он не кричал о своем патриотизме и не любил прислуживаться. Оттого его боевая карьера закончилась так быстро, а административная сложилась не слишком хорошо». «Воин бесстрашный, — писалось в другом издании, — он собственною кровью приобрел чины и отличия». «Это был честнейший и благороднейший человек, — писала „Русская старина“, — в области военного дела Коновницын бесспорно был прекрасен. Толстой своим художническим чутьем разом проник и охватил нравственный образ Коновницына, и этот человек как живой выдвинулся в исторической хронике — романе „Война и мир“».