В 1828 году началась очередная война с Турцией. В Петербурге многие считали, что командование войсками, действующими против турок, будет поручено А. И. Остерману-Толстому. Сам же он просил, чтобы его направили в армию в любой должности в качестве волонтера, но получил отказ. И на этот раз строптивый генерал доказал, что остановить его при осуществлении принятого им решения невозможно. В 1831 году он предложил свои услуги египетскому правительству, и в качестве военного советника находился в армии полководца Ибрагима-паши, сражавшегося против Турции.

В марте 1830 года А. И. Остерман-Толстой обратился к Николаю I с просьбой разрешить ему навсегда покинуть Россию. Пожалуй, это была единственная просьба, в которой ему не было отказано. Остерман расставался с родиной с тоскою и болью в сердце, но ничто не могло его заставить переменить принятое решение.

Выехав за границу, он много путешествовал, чтобы хоть чем-то скрасить дни, наполненные разлукой с горячо любимым им Отечеством. Он жил в Германии, Италии, Франции, Швейцарии. В 1831 году, путешествуя по странам Ближнего Востока: Египту, Сирии, Палестине, А. И. Остерман побывал и в Турции. В Константинополе он был представлен турецкому султану Махмуду. Тот заинтересовался тростью, на которую Остерман опирался при ходьбе с тех пор, как лишился руки. Набалдашник трости был искусно выточен в виде черепа. Султан Махмуд через переводчика спросил русского генерала: зачем он носит при себе такую мрачную эмблему? Остерман-Толстой взглянул на восточного деспота, который в борьбе за власть приказал предать смерти корпус янычар. И как знать, может быть, в эту минуту Остерману припомнилось самодовольное, полное показного величия лицо Николая I, жестокого и мелочного в преследовании за непочтительное отношение к трону? Вопреки восточному этикету Остерман ответил сурово и бесстрашно: «Хотя много голов отсечено по приказанию султана, но и его собственная голова неминуемо будет подобна изображению на моей трости, и, может быть, гораздо скорее, чем мы оба думаем». По-латыни он прибавил: «Сегодня тебе, завтра мне…»

В 1835 году А. И. Остерман-Толстой получил приглашения от прусского короля и австрийского императора присутствовать на торжествах по случаю открытия памятника в Кульме. Главного героя сражения при Кульме не мог обойти и Николай I, приславший Александру Ивановичу личное приглашение вместе со знаками ордена св. Андрея Первозванного. Остерман-Толстой не поехал в Богемию, а пакет от русского императора оставался нераспечатанным до самой его смерти.

Единственным обстоятельством, скрашивающим жизнь опального генерала, доживавшего свой век за границей, было его в то время уже многочисленное семейство «с левой стороны от связи с итальянкой». Супружескую жизнь А. И. Остермана-Толстого нельзя было назвать удачной. «Графиня Остерман-Толстая отличалась ревностью и тем не давала покоя своему мужу. Впрочем, безрукий герой, чудак и большой оригинал, подавал к тому немало поводов, имея слабость к женщинам и считая себя неотразимым», — писал современник в 1816 году. Но, по-видимому, лишь в 1827 году у Елизаветы Алексеевны появились причины к серьезному опасению за их супружеский союз. В тот год в Италии была выпущена в свет гравюра, на которой был изображен А. И. Остерман-Толстой в окружении своих детей: двоих мальчиков 3–4 лет от роду и девочки, спящей в люльке. Надпись под изображением, очевидно, придумал сам Остерман. Она была сделана по-французски и гласила: «Мне представляется, что это последние счастливые мгновения. Ведь 55 лет — время готовить могильную ограду». Со своей гражданской супругой А. И. Остерман-Толстой, по-видимому, познакомился во время своего путешествия по Европе в 1822 году, когда он разъезжал по свету под именем полковника Иванова. Та, с кем в конце концов свела его судьба, не знала в то время ни его настоящего имени, ни положения в обществе, приняв его таким, каким он был на самом деле, что всегда было для Остермана немаловажным.

Предаваясь воспоминаниям о прошлом, А. И. Остерман-Толстой провел последние годы жизни в Женеве. Он почти не выходил из своего кабинета, где занимался чтением книг исключительно русских авторов. Поэзию Г. Р. Державина он называл своею библией.

14 февраля 1857 года в два часа пополудни в ворота скромного кладбища в Сакконэ — предместье Женевы — въехала траурная колесница с гробом, украшенным двумя лавровыми венками. Перед гробом шел священник русской церкви с двумя церковнослужителями. За гробом шли соотечественники умершего, его семья. Немногим друзьям, прибывшим на похороны Александра Ивановича Остермана-Толстого, невольно вспомнились слова, часто произносимые им в последние годы жизни: «Да, как человек и как солдат, видел я красные дни».

Лидия Ивченко

Император Александр I в ноябре 1806 года наконец-то подписал высочайший манифест о составлении временного земского войска. О документе этом говорили давно, на него возлагали надежды дворяне, не по своей воле отставленные от службы, которая, кроме верного куска хлеба, могла дать возможность как-то продвинуться, а главное — верою и правдою послужить Отечеству. Многие из них об этом мечтали, многие с готовностью откликнулись на призыв правительства. Не остался в стороне и опальный генерал-майор Петр Петрович Коновницын, будущий герой Отечественной войны, вот уже восемь лет находившийся не у дел и питавший семью скромными доходами с небольшого родового имения. Поручив себя судьбе, он не искал, как другие, покровителей, не заискивал перед сильными мира, не писал многочисленных прошении о зачислении на службу, а смиренно жил в своей деревеньке и ни о чем таком и не помышлял.

Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Не прошло и нескольких дней после обнародования манифеста, как Коновницын был избран петербургским дворянством в предводители губернского ополчения и представлен царю.

До последнего времени Россия после любой из своих многочисленных войн могла с выгодою для себя или без оной подписать не затрагивающий коренных интересов государства мирный договор. Но не таков был ныне намечавшийся противник, отнявший волю или трон уже у многих монархов. При дворе это прекрасно понимали. Император стоял перед необходимостью привлекать к службе отставленных своим отцом способных офицеров. И когда Коновницын в кратчайшие сроки набрал, сформировал, вооружил, обучил и отправил в действующую армию четыре хорошо подготовленных и храбро сражающихся против французов батальона народного ополчения, он был представлен к награде. «За неутомимые труды при сборе милиционных стрелков и формирование… подвижной милиции», — как писалось в высочайшем рескрипте на его имя, он был награжден орденом Анны 1-й степени.

Царю, лично неоднократно убеждавшемуся в непревзойденной оперативности и обширных познаниях Коновницына, понравилась распорядительность последнего. Коновницыну высочайше пожаловано три тысячи десятин земли и предложено вступить в действительную службу. Отказываться не приходилось, хотя незадолго перед этим он так сроднился с сельской жизнью и занятиями наукой, что о навсегда, казалось бы, закончившемся военном поприще не печалился, в душе его был мир. И вот — предложение государя. Он принял его с благодарной радостью.

Будучи зачисленным 25 ноября 1807 года в свиту императора, Коновницын с тех пор уже не снимал военного мундира. С этого же времени началось и удостаивавшее его до самой смерти особенное монаршее благоволение, коему во многом способствовала обширная для того времени образованность Коновницына, отмечаемая многими современниками. Похоже, не было такой отрасли знания, о какой он не смог бы составить основательного представления и понятия. Кроме того, за открытый, всегда готовый к самопожертвованию характер, обязательность, глубокую внутреннюю порядочность и скромность он пользовался всеобщим уважением тех, кто его мало-мальски знал. Не умея заискивать перед начальством, он в то же время умел с поставленными над собою держаться непринужденно и с достоинством, не переходившим, однако, ни в дерзость, ни в вызывающую надменность. Избегая всяческих интриг, он озабочен был только интересами Отечества, личной чести и чистоты нравственной, основанной на вековых правилах и обычаях отцов.