В 30-е годы, по случаю юбилейных торжеств, устроенных в честь 12-го года, Сеславин нарушил свое уединение. В августе 1834-го он присутствовал на открытии Александровской колонны на Дворцовой площади Петербурга, а через несколько лет — в 1839-м участвовал в Бородинских торжествах.

Спустя 27 лет Сеславину вновь довелось побывать на поле русской славы. Для участия в церемонии открытия монумента съехались многие из оставшихся в живых генералов и офицеров, ветеранов великой битвы. В субботу 26 августа в годовщину сражения на Бородинском поле раздалось 120-тысячное «ура!» собранных войск и гром артиллерийского салюта: потомки отдавали дань памяти погибшим героям.

В тот знойный августовский день Сеславин, очевидно, испытал не только сильное волнение от нахлынувших воспоминаний. Болезненное самолюбие и обида, пробудившиеся в нем при виде боевых товарищей, не имевших его славы и заслуг, но занявших видное служебное положение, отравили ему весь праздник. С горечью думал отставной генерал о том, что он, прославленный воин, по-прежнему не у дел, по-прежнему не оценен по достоинству.

После церемониального марша Сеславин, не дожидаясь окончания празднеств, покинул Бородино и вернулся в имение. Независимый и оригинально мыслящий генерал был обречен на бездействие в «прозаическом, осеннем царствовании Николая I», которому, по словам Герцена, «нужны были агенты, а не помощники; исполнители, а не советчики; вестовые, а не воины».

С тех пор Сеславин еще более замкнулся и уже почти не покидал своего имения. Он полностью погрузился в заботы по ведению хозяйства. «Вы желаете знать о моем житье-бытье? — писал он в мае 1845 года любимой племяннице Марии Николаевне. — Извольте, я удовлетворю ваше желание. Земледелие, сообразно нынешнему состоянию науки, раздел земель с весны до осени, и борьба с невежеством, жесточнее всякой борьбы — суть всегдашние мои занятия».

Жизнь Сеславина в деревне проходила однообразно. Он рано вставал и отправлялся на неизменную прогулку по своей заповедной роще. Летом в сильную жару его можно было часто видеть сидящим у речки Сишки в специально устроенном месте с холодной ключевой водой. Старые раны в жару нестерпимо болели, и он искал спасения в прохладе. Во время полевых работ садился на лошадь и объезжал свои владения, которые он значительно увеличил. «…У нас здесь погода стоит прекрасная, призывает в поле для обозрения работ, — сообщал рачительный помещик родным в Петербург, — и как некто сказал: „Взгляните на сии бразды, возделываемые земледельцем, на них зреет слава и величие государств“ — я страстно полюбил земледелие».

Помимо увлечения хлебопашеством, Сеславин по-прежнему много читает. Он собрал прекрасную библиотеку и постоянно пополняет ее новыми изданиями. Особый интерес его вызывают книги, относящиеся к событиям 12-го года. В тиши кабинета он предавался воспоминаниям о былом, нередко брался за перо, начинал писать, и чем больше вспоминал, тем сильнее его душу бередила мысль: он спас Россию, Европу, но не оценен, другие — интриганы, ничтожества в чести, им чины, награды, а он в деревне, забытый всеми…

Одно время Сеславин страдал от болезни глаз, грозившей слепотой, но его железное здоровье и здесь одержало верх над недугом. В 1850 году семидесятилетний генерал писал брату Николаю: «Тебе угодно знать о моем здоровье? Я скажу, что я так здоров, что мог бы и для пользы Отечества пуститься в море, в службу, но боялся всегда противных ветров, которые постоянно дуют мне с севера». Снова аналогия с пушкинским — «но вреден север для меня».

Сохраняя в груди своей «пламя юных лет», Сеславин был по-прежнему свеж и бодр. Подобное состояние он приписывал воздержанному образу жизни и «употреблению в каждую субботу ванны в 32–33 градуса, которая предупреждает болезни и истребляет даже зародыш оных». И в преклонном возрасте он мог без устали проскакать в день 60 верст верхом, вызывая восхищение соседей-помещиков: «Вот каковы старые гусары!»

Сеславину суждено было прожить долгую жизнь. Он пережил своего друга Льва Нарышкина, умершего в 1846 году в Неаполе, и любимого брата Николая, скончавшегося в 1856 году. Смерть брата лишила Сеславина последнего друга и обрекла на полное одиночество. Острую душевную боль ему причинили также известия о неудачах русской армии во время Крымской войны. На его глазах пала тень на славу русского оружия…

В последние годы жизни он все чаще уединялся в кабинете, в который «никого не впускал, а только отдавал приказания чрез приотворенную дверь, куда подавалась ему набиваемая лакеем трубка табаку».

25 апреля 1858 года на семьдесят восьмом году жизни Александр Никитич Сеславин скончался в своем имении от удара (так раньше называли инсульт). Похоронили генерала на Николаевском погосте в Сишках. В 1873 году племянники поставили на его могиле памятник, сохранившийся до наших дней.

Официальная Россия забыла народного героя. «Ни в одном из наших журналов, ни в одной из газет не почтили память Сеславина», — отмечал его первый биограф. Даже смерть не пробудила интереса к этой незаурядной личности. Для современников слава знаменитого партизана существовала в отрыве от отставного генерала, доживавшего свои дни в тиши Тверской губернии.

После себя Сеславин оставил несколько внебрачных детей от крепостной любовницы, разграбленную крепостными усадьбу и… бессмертную славу героя 1812 года.

Александр Валькович

Среди столетних смоленских еловых лесов, вдали от больших дорог, в глуши, расположено село Сутоки. В конце позапрошлого века относилось оно к Духовицкому уезду Смоленской губернии и принадлежало отставному капитану Николаю Ильичу Глинке. Предки его в начале XVII века выехали из Польши, приняли православие, быстро обрусели и уже в начале XVIII столетия относились к чисто русским семействам. Пробыв недолгое время на царской службе, Николай Ильич женился на Анне Яковлевне Шаховской и уехал в свое родовое имение, где занимался хозяйством и воспитывал сыновей.

Точная дата рождения Федора Николаевича Глинки, будущего поэта, до сих пор неизвестна. В некрологе его, помещенном в «Тверских епархиальных ведомостях» в 1880 году, сказано, что он умер девяноста шести лет от роду, и, стало быть, родился в 1784 году. В словаре Толя указан год его рождения — 1788-й; друг и биограф его А. К. Жизневский называет 8 июля 1786 года. В формулярном же списке, хранившемся в Тверском губернском правлении и составленном в 1830 году, сказано, что полковнику Ф. Н. Глинке 40 лет — значит, он родился в 1790 году. Последнее, впрочем, маловероятно. Сам же Ф. Н. Глинка в последние годы свои на вопрос о возрасте любил отвечать: «Бог создал время, а люди выдумали годы».

Сад, овраги, леса, поля, леса и небо, непрестанно меняющее цвет — от серого в ноябре до ярко-синего в феврале и марте, и надо всем — звезды — вот пространство, великими кругами расходящееся во все стороны от небогатого барского дома. Повторяющийся круг — снегопады, метели, ведро, дожди, грозы, снова дожди, снова снегопады. Повторяющийся круг заговений, постов, праздников. Поездки с отцом на охоту, на полевые работы, в Смоленск…

В 1781 году Смоленскую губернию посетила императрица Екатерина II. Она встречалась с местным дворянством и сама записала старшего брата Федора Глинки, Сергея Николаевича, в Сухопутный шляхетский кадетский корпус. Вскоре туда отправили и Федора Николаевича.

Тогда, в корпусе, вспоминал позже Глинка, дал он обет — говорить всегда правду. Одну правду, что бы ни случилось, чем бы это ни грозило…

В 1802 году, по выпуске из корпуса, Федор Глинка был направлен прапорщиком в Апшеронский пехотный полк. Полк этот размещался в то время на Волыни, почти беспрерывно занимаясь учениями и смотрами. Во время одного из смотров на молодого прапорщика, образцово выполнявшего строевые упражнения, обратил внимание генерал М. А. Милорадович. Вскоре он вновь увидел его на балу и там же предложил ему стать его адъютантом.