— Антон Иванович, зная, что вы поедете на позицию, я приготовил паровоз и два вагона. Всем поездом ехать не рекомендуется: не вполне исправные дороги,— доложил Май-Маевский.

Через несколько минут паровоз с двумя вагонами дви­нулся на фронт, на станцию Харцызск.

На фронте было затишье, изредка слышалась ружейная перестрелка. Генералы прошли вдоль фронта редкой цепи лежавших рядами бойцов. Появление целой группы золо­топогонников привлекло внимание красных. Вспыхнула густая перестрелка, затрещали пулеметы. Один из свиты Деникина был убит наповал, смертельно ранило стрелка из цепи; схватившись руками за раненый живот, он бес­смысленно смотрел на Деникина, бормоча бессвязные слова. Генералы, не взглянув на раненого, продолжали обход фронта. Только Май-Маевский сказал одному из штаб- офицеров.

— Плохо, когда нет достаточной медицинской помощи. Красные не на шутку обстреливают нас, мы служим для них хорошей мишенью, но, с другой стороны, наш обход укрепит стойкость бойцов.

— Рискованно, ваше превосходительство: может слу­читься несчастье. Пуля не разбирает никого. Не лучше ли пойти к бронепоезду? Оттуда хорошо наблюдать.

В этот момент Деникин отдал распоряжение наступать.

Врангель протяжно заорал:

— Кор-ни-лов-цы, впе-ред, бей-те крас-ную сво-лочь!

Редкие цепи встали и ускоренными шагами пошли вперед. Деникин крикнул:

— Да здравствует единая неделимая Россия!

— Ура, ура, ура! — пронеслось по фронту. Пулеметы затрещали сильнее.

— Антон Иванович, смотрите, смотрите: на левом фланге красные бегут, — сказал Май-Маевский.

— Отступают по всему фронту. Около будки еще дер­жатся. Скажите, чтобы бронепоезд продвинулся вперед и фланкировал огнем будку, — отрывисто кидал Деникин, осматривая в бинокль общее положение фронта.

Бронепоезд из пулеметов и легких орудий обстреливал будку. Красные не выдержали сильного огня и отошли.

— Ну, теперь нам делать нечего. Мы свое сделали, поедемте, — сказал Деникин.

Вблизи вокзала, в садике, офицеры снялись группой, с Деникиным в центре. Затем поезд под звуки оркестра двинулся в Ростов. 

На станции Иловайской в вагон к Май-Маевскому вошел генерал Шкуро.

— Отец! Ты с своей стратегией не... (крепкое руга­тельство). Мои терцы и кубанцы — не твои солдатики, которых ты бросаешь туда-сюда!

— Успокойся, Андрюша, в чем дело? — перебил его Май- Маевский.

— Я туда не поеду, куда ты посылаешь. Ты знаешь отлично, если кубанцы и терцы не пограбят, так и воевать не будут. Мне нужны винные заводы, поместья, а на чорта сдались красные голодранцы!

Май-Маевский начал успокаивать генерала, а я испод­тишка рассматривал этого бандита.

Генерал-лейтенант Шкуро был среднего роста, блондин, 31 года, с голубыми хитрыми глазами, курносый. В импе­риалистическую войну он служил есаулом. Настоящая фамилия его — Шкура; для благозвучности сменил «а» на «о». Шкуро оказывал огромное влияние на раду, заставил ее произвести себя в полковники, а потом в генералы. Он устраивал дикие оргии и отличался бандитскими наклонностями.

По взятии Москвы, Деникин предполагал разжаловать Шкуро и предать суду за грабежи и само­властие.

Шкуро, небрежно выслушав ряд доводов, объясняющих значение операции, сказал:

— Ну ладно. Посмотрим на эти танки. Отец, хочешь обедать? Поедем. Девочки есть, цымис. Хорошо проведем время.

— Нет, Андрюша, мне немного нездоровится. В сле­дующий раз как-нибудь, — протягивая руку, уклонился Май-Маевский.

— Как хочешь. Поедешь — не пожалеешь, — ответил Шкуро, уходя из вагона.

— Прибыли танки! — весело сообщали добровольцы друг другу, толпясь у прибывшего поезда, состоявшего из не­скольких пульмановских платформ. Грозно смотрели сталь­ные чудовища, четыре больших, остальные поменьше. Рядом с танками стояли англичане и инструктора. Надменно, с сознанием собственного превосходства они смотрели на толпу любопытных. Железнодорожники и рабочие стояли небольшими безмолвными группами: на их лицах лежал отпечаток скорби.

По приказанию Май-Маевского танки двинули на станцию Ханженково, куда одновременно пошел и поезд Шкуро. С Ханженкова должно было начаться общее наступление, под прикрытием танков.

Поезд генерала Шкуро состоял из нескольких хороших вагонов, гремели два оркестра музыки: симфонический и духовой. В вагоне, где помещался Шкуро с Май-Маевским, находилась целая свора разодетых шансонеток; с утра до вечера у Шкуро не прекращались оргии. Шкуро полу­лежал на диване; не обращая внимания на Май-Маевского, который одиноко сидел за небольшим столиком и пил водку, бандит запел свою любимую песенку:

— Владимир Зенонович, ай-да молодец, прибыл к нам, прибыл, наконец, — подхватывали шансонетки, держа бо­калы, а остальное офицерье пело:

Поезд подошел к платформе под песни пьяной ватаги. Здесь собралась толпа запыленных, грязных шахтеров, молча слушавших песнь пьяных генералов, строителей «единой, неделимой России». Шкуро, стоя у открытого окна, поднял высоко бокал с шампанским и пьяно крикнул:

— Рабочие и крестьяне! Да здравствует великая Рос­сия, пью за ваше здоровье, ура!

Выпив бокал до дна, генерал бросил его на платформу. Рабочие угрюмо молчали, а волчья сотня генерала Шкуро вопила: ура, ура, ура!

Май-Маевский вышел из вагона и долго по-французски беседовал с англичанами. Спустя несколько часов, упра­вляемые англичанами танки шли на фронт, а за ними вслед двигалась орда кубанцев и терцев под начальством Шкуро. Он ехал во главе своей волчьей сотни и громко неистово кричал:

— Доблестные мои кубанцы и терцы! За мной, вперед!

И лава кавалерии двигалась вперед, уничтожая всех, кто

попадался навстречу, грабя не только отдельных граждан, но целые деревни и поместья. Всякое сопротивление пре­секалось поголовным расстрелом, виселицами, нередко под­жогами целой деревни. Генерал Шкуро любил сам наблю­дать за поркой рабочих, неизменно приговаривая:

— В назидание потомству всыпь ему еще двадцать пять!

С Шкуро почти всегда ездил кинооператор и снимал

картины расстрелов, повешений пленных китайцев... Такие снимки имелись в «Осваге» и просматривались только офи­церами.

Благодаря мощной поддержке англичан, наступление бе­лых развивалось успешно. Каждодневно Красная армия оставляла пункт за пунктом, а белые, опьяненные побе­дой, перли вперед. Май-Маевский переехал в Ростов, откуда стал управлять армией. В Ростове состоялся и парад кубанцам. Шкуро принимал парад. Сливки высшего общества преподнесли генералу серебряный поднос: в цветах пестрела кипа донских денег.

Шкуро небрежно взглянул на деньги, подозвал рукой одного из казаков, стоявших в строю, и, передавая ему кипу, сказал:

— На тебе, сходишь к

б...

Потом прохватил буржуазию:

— Что это вы вздумали преподносить мне несчастные гроши?! Я вам обеспечиваю покой, проливая кровь. Разве столько нужно денег?!

Ростовской буржуазии пришлось раскошелиться: десять миллионов рублей получил Шкуро на нужды корпуса!

Появляясь у Май-Маевского, Шкуро вел себя дерзко и вызывающе, несмотря на подчиненное положение. Не для Шкуро писались приказы!

На одном из секретных заседаний, в присутствии гене­ралитета, Романовский обратился к Деникину:

— Антон Иванович, в корпусе генерала Шкуро идут грабежи, пьянство, неподчинение, полнейшая вакханалия. Нужно обратить внимание, так дальше продолжаться не может!