В это время находившееся в Крыму рядовое офицер­ство и другие белогвардейцы растерялись. Их горячий порыв за «единую неделимую» был охлажден действиями их вождей, которые с награбленным добром, как крысы с тонувшего корабля, разбегались за границу под покровительство капиталистических держав, бросая на произвол тех, кто им слепо вверял свою жизнь.

В особенности выделялась на этом фоне яркая фигура генерала Шиллинга — «главноначальствующего края». Его открытая спекуляция и скупка брильянтов ярко броса­лась в глаза не только всему населению, но и войскам.

Вполне понятно, что при таких условиях рядовое офицер­ство и солдаты потеряли веру в своих вождей и стали искать выхода, оттягивая время, чтобы не попасть на фронт.

И когда капитан Орлов приступил к переформированию своего полка для усиления Крымского фронта, который держал генерал Слащев, в этот полк группами потянулись обиженные офицеры и солдаты. Но они шли туда не с целью выступления на фронт, а ради спасения своей шкуры и отдыха в тылу.

Орлов отлично учитывал настроение своего полка и, пользуясь силой, находившейся в его распоряжении, он чуть ли не являлся вторым Слащевым.

Для него не существовало приказов и не действовали угрозы контр-разведки. Он организовал свою контр-разведку, но со Слащевым был в приятельских отношениях, частенько разговаривая с ним по прямому проводу. Эти разговоры были известны лишь Орлову и его личному адъютанту — поручику Гетману.

В конце концов эти телеграфные разговоры со Слаще­вым заставили Орлова в ночь на 21 января произвести переворот.

Орлов издал приказ, в котором объявил себя начальни­ком гарнизона и г. Симферополь был объявлен на осад­ном положении.

Орлов арестовал все высшее начальство, во главе с ко­мендантом крепости, генералом Субботиным, и выкинул лозунг: «Долой старых генералов, да здравствует армия порядка во главе с обер-офицерством».

Подпольная организация, следя за действиями Орлова, учла этот момент и установила связь через каких-то двух студентов с поручиком Гетманом, который явился в штат­ском костюме в условленное место, где встретился с чле­ном подпольного Областного Комитета Тоней Федоровой.

Первые его вопросы были:

— Большая ли у вас организация? Есть ли в Ревкоме коммунисты ?

Тоня, именуя себя полу-эсеркой, полу-меньшевичкой, не открыла перед Гетманом настоящий состав Ревкома, а старалась узнать цели орловского движения, но Гетман, инструктированный Орловым, на вопрос Тони Федоровой ничего определенного не говорил.

— Вы являетесь представителем недовольного офицер­ства. Вы против Деникина. Что вы думаете предпринять?

Гетман, путаясь, отвечал.

— Смотря по силам будет размах нашей работы. Сколько Ревком может дать силы для этой цели? Ну тысячи полторы безработных, а еще что?

Тоня отвечает:

— О силе будем говорить тогда, когда сговоримся о характере восстания. Каково ваше отношение к Красным войскам и вообще какую вы позицию займете по отно­шению к Красной армии?

Гетман говорит:

— С красными драться не будем, но и не пустим их сюда, а будем вести с ними переговоры.

Тоня перебивает:

— О чем переговоры? А если красные не захотят вести с вами переговоры?

Гетман, снова уклоняясь от прямого ответа, заявил:

— Об этом еще рано говорить, там видно будет. Сна­чала скажите, что вы можете дать от Ревкома.

— Мне Ревкомом поручено говорить о силе и прочих мо­ментах нашего совместного выступления, но только при одном предварительном условии, что вы дадите согласие и помощь на выпуск из тюрем, где сидят политические заключенные.

Гетман обещал переговорить с Орловым.

Когда Тоня Федорова, Бабахан, Луговик и Буланов яви­лись в штаб Орлова, то последний категорически отка­зался выпустить политических заключенных, ссылаясь, что на ряду с политическими выйдет вся уголовщина и подо­рвет их дело.

Из всех этих разговоров было ясно, что представляла из собой орловщина.

Подпольная организация всеми силами старалась исполь­зовать Орлова, но это ни к чему не привело. Орлов со своим отрядом вышел из Симферополя, занял Ялту, Алушту

и

стал вести переговоры с генералом По­кровским.

Генерал Покровский долго уговаривал Орлова выступить на фронт. После долгих колебаний Орлов согласился:

— Значит, генерал, мы пришли к соглашению? Я вы­ступлю на фронт, и никому ничего не будет?

— Конечно, конечно! — с жаром воскликнул Покров­

ский: — за

исключением некоторых зачинщиков, которые должны понести наказание.

Орлов вскочил с кресла и дерзко отчеканил:

— Генерал Покровский! Вы забыли, что находитесь у меня и что кроме меня зачинщиков нет! Так это меня вы хотите повесить? Но прежде, чем это случится, я успею отдать распоряжение повесить вас вон на том столбе (Орлов указал рукой на телеграфный столб за окном). Но... вы мне не нужны. Можете итти!

Побледневший Покровский пытался что-то пояснить, но Орлов показал на дверь

и

отрывисто повторял:

— Разговор кончен, генерал!

Но вскоре, по невыясненным причинам, Орлов подчи­нился Врангелю, а барон свел его со Слащевым. Два авантюриста встретились друзьями, расцеловались, и Орлов немедленно выступил на фронт. Но два медведя в одной берлоге не уживаются. Как-то Слащев потребовал от Орлова отчета в десяти миллионах, взятых им из симфе­ропольского и ялтинского банков на содержание отряда. Конечно, Орлов наотрез отказался отчитаться. Зная, что в штабе Слащева его ждет петля, Орлов не явился и для объяснения. Он снялся со своими частями с фронта и направился к Симферополю. По дороге орловцев разбила конница Слащева. Только с 46 конными Орлов про­рвался сквозь неприятельское кольцо. В скором времени они были окончательно разбиты. Орлов с братом долго скрывались в одной из немецких колоний, не прини­мая никакого участия в военных действиях «краснозеленых».

По взятии Крыма Орлов явился в особый отдел и за­явил, что своей фронтовой работой, в качестве чуть ли не вождя краснозеленых, он ускорил падение Перекопа. Орлову поверили и поручили сформировать отряд по

борьбе с бандитизмом. Авантюриста разоблачили симфе­ропольские подпольные работники, и Орлов был расстрелян.

В объяснениях с крестьянами я воспользовался орловщиной также и как средством пропаганды.

— Придет скоро время: власть помещиков и генералов падет. Вы будете свободными гражданами. Да здравстует советская власть!

В ответ грянуло:

— Ура-а!

Уже рассветало, ветер утих. Но итти было трудно: ноги вязли в глубоком снегу. В полверсте от деревни Кадыковка мы зашли на один из пустующих хуторов, где обогрелись и закусили у сторожа. Ночь мы провели в Кадыковке у знакомца Воробьева. Такой же дружеский прием мы встретили и на хуторе Пересыпкина, где провели целые сутки. Один из нас, татарин деревни Уторкой, Абдул Смаил, ушел вербовать в наши ряды татарскую молодежь. А остальные шестеро направились в Алсу. Эта деревушка раскинулась в лощине, среди гор. Мы зашли в первый попавшийся дом и попали в рабочую семью. Хозяин, одетый по-городскому, долго присматривался к нам: кое-кто был в погонах, некоторые выглядели сущими обор­ванцами, все с винтовками. На расспросы мы получили лишь: «да», «нет». Все-таки, хотя и с большим трудом, мы разговорились и узнали, что дядя Семен симпатизи­рует советской власти. После сытного обеда мы двинулись на Ялту, чтобы встретиться с Орловым. Я тогда еще не представлял себе подлинной белогвардейской сущности орловцев и допускал, что они — истинные революционеры.

Несколько улучшилось наше положение за эти немногие дни! Мы уже нашли нескольких благожелателей, а дядя Семен обещал нам всяческое содействие и просил заха­живать. Такое сочувствие удесятерило наши силы. Мы перешли Черную речку через Чортов мост и начали под­ниматься по зигзагообразной дороге, между нависшими скалами, одетыми кустарником. После двух с половиной часов узкий коридор вывел нас на открытую возвышен­ность к кордону Херсонесского монастыря. Кругом по

строек,

обнесенных высоким забором, шумел хвойный лес, да изредка постукивал дятел. Кто-то из нас постучал в большие ворота. Залились собаки, чистый звук колокола заглушил лесные шопоты. Скрипнул железный засов, и высокий послушник в черной скуфейке спросил, кто мы такие, куда идем. Мы назвались орловцами и прошли за монахом на кухню кордона.