Все началось в воскресенье в кирпичном бункере на шоссе номер 7, где размещалось Уилтонское полицейское управление. Я провел там весь день в окружении предсказуемо враждебных людей из правоохранительных органов Коннектикута: пары уилтонских детективов, начальника уилтонского ПУ и типа из прокуратуры штата. Я либо сидел и ждал, либо отвечал на вопросы и давал показания.

История моя была проста и почти правдива. Я приехал в Уилтон, рассчитывая увязать кое-какие нити в моем расследовании (а конкретнее, хотел обсудить с Дирингом его очевидно ложные утверждения, будто Холли никогда не навещала отца, и спросить, что такое «Красный ястреб»). Я не стал упоминать, что хотел поговорить о видеозаписи, которую смотрел накануне вечером и на которой Диринг и его свояченица трахались, как кролики. Все, что произошло в доме Кейдов — с момента моего появления и до момента, когда подъехали первые машины после моего звонка в службу 911, — я постарался изложить как можно полнее и точнее. И к счастью, мой рассказ совпадал с историей, которую Николь повторила — с заметным отсутствием раскаяния и несмотря на решительные протесты ее адвокатов — несколько раз за день.

После полудня ко мне присоединился Майк Метц, а еще через некоторое время коннектикутцы смягчились настолько, что предложили мне заправиться плохим кофе. У нас с Майком даже сложилось обманчивое впечатление, что мы сможем освободиться до темноты. Мы сидели в комнате отдыха за высоким, как в кафетерии, столом под жужжащими лампами дневного света, когда ввалились Маккью и Вайнс, и из помещения мгновенно словно выкачали весь воздух.

Вайнс присела на письменный стол, сбив фотографии чьих-то детей. Маккью открыл пасть и вывалил массу приказов и высокомерия. Коннектикутцы со своей стороны были на удивление терпеливы. Маккью объяснили, что пройдет некоторое время, прежде чем они с Вайнс смогут допросить Николь, и еще некоторое время, прежде чем он сможет взглянуть на место преступления. Разбор личных вещей Герберта Диринга займет куда больше времени. Требование передать пистолет Николь в полицейское управление Нью-Йорка для исследования было встречено удивленным смехом. Возможно, просто чтобы отделаться от Маккью, начальник уилтонского управления согласился позволить ему поговорить со мной.

Мы четверо — я, Майк, Маккью и Вайнс — ушли в маленькую душную комнату, где двое последних протащили меня по тому же самому маршруту, который я уже прошел с уилтонскими копами. Я слово в слово повторил свою историю, однако давление продолжалось.

— Кто дал вам право расспрашивать Диринга?

— С кем еще вы разговаривали?

— Что мы говорили о вмешательстве в ведущееся расследование?

Но несмотря на рычание и ор, даже Маккью и Вайнс понимали, что игра пошла совсем другая. Их Большое Дело, хоть и по-прежнему весьма сенсационное, было, в сущности, закрыто. О чем им напомнил Майк.

— Мы все знаем, как иногда бывает с расследованиями, детектив, — улыбнулся он. — Решение напрашивается, и — правильное оно или ошибочное — средства направляются в соответствующую сторону. И чем больше человеко-часов потрачено, тем больше вероятность найти мнимые улики, которые оправдают будущие и уже имевшие место затраты. В итоге другим версиям уделяется меньше внимания. Никто не говорит об умысле, детектив, или презумпции виновности, или даже плохом управлении… никто не употребляет эти слова… просто такое иногда случается. Назовите это эхо-камерой или групповым мышлением. Всем просто повезло, что у Джона достаточно независимое мышление. Оно спасло нас от большого конфуза.

Вайнс скрипнула зубами, а Маккью покраснел так, что, казалось, его хватит удар, но через некоторое время они отстали от меня. Впрочем, ненадолго.

Облом с громким процессом и всеми связанными с ним карьерными иллюзиями вызвал злость и разочарование у Маккью, Вайнс и Флорес, а меня превратил в перспективную мишень. Поэтому мы провели на Питт-стрит и понедельник, и вторник, и, наконец, среду. Формально копы все еще расследовали смерть Холли Кейд, но на самом деле они выворачивали наизнанку меня. С кем я разговаривал; что я нашел; что и когда я узнал — они искали любой, хоть самый слабый намек на препятствование свершению правосудия.

Я старался говорить как можно меньше, предоставив отдуваться Майку, — в этом деле ему равных не было. Когда понадобилось, Майк сослался на конфиденциальность работы адвоката и вызвал перед нашей троицей призрак общественного замешательства. В результате я не сказал ни слова о Джейми Койле, резервных копиях, дисках и секции 58 в «Крик селф-стор», которую, насколько я знал, они так и не обнаружили. Когда Маккью бестактно намекнул, что записи с Дэвидом, Холли и Стефани могут каким-то образом попасть в Интернет, Майк засмеялся и легко отбрил его.

— Лучше сейчас же продайте кондоминиум во Флориде, детектив, и обналичьте пенсию. И пусть мэру скажут, что управление собирается перерасходовать бюджет на гражданские выплаты за этот год.

К концу недели стало очевидно, что наши копы выдыхаются. Майк объяснял это отчасти ростом количества улик, подтверждающих признание Диринга: видеозапись его машины, пересекающей мост Трайборо в ночь гибели Холли; результаты баллистической экспертизы пистолета Николь Кейд, к которому подошли пули; а также сувениры, найденные под запасным колесом «универсала» Диринга: бюстгальтер и трусики Холли и ключи от ее квартиры, сложенные в мешок для мусора. Убийцей оказался Диринг. Мы понимали, что у копов все меньше и меньше предлогов терзать меня.

Правда, бо́льшую часть их слабеющего энтузиазма Майк приписывал прессе. Поскольку в окрестностях Уилтона происходит не так много убийств, смерть Диринга превратилась в сенсацию. Сенсация обрастала подробностями и, когда местные репортеры вспомнили о произошедшем несколько лет назад в этом же самом доме самоубийстве матери Николь, приобрела готический оттенок. Когда же выяснилось, что погибший признался в убийстве своей свояченицы, Холли Кейд, знаменитой Уильямсбергской Русалки, сенсация достигла статуса местной легенды. Вот как Майк объяснил обстановку:

— Чем громче становится история, тем меньше Флорес и компания хотят афишировать тот факт, что их расследование шло в неверном направлении. Им нужно объявить дело Холли закрытым и избавиться от тебя. — Что меня вполне устраивало, однако сначала пришлось выслушать нотацию.

Под конец оной в голосе Маккью слышалось рычание, а лицо было мрачно.

— Резюме: вам чертовски повезло. Все сложилось по-вашему. Но помоги вам Господь, если вы думаете, будто мы вам поверили. По-вашему, мы не знаем, что вы натворили? Не знаем, что вы были у Койла или отделали Вернера? Мы вам не верим, и, Богом клянусь, если я еще раз увижу эту ухмылку, я не поленюсь, обойду стол и сотру ее с вашего лица. — Маккью ткнул в меня пальцем, и я привстал, но Майк придержал меня за плечо. Рита Флорес кивнула и добавила предостережение от себя:

— Правильно, адвокат, удержите мистера Марча. И объясните ему, что в следующий раз — если ему хватит глупости довести до следующего раза — он для начала лишится лицензии. Последуют обвинения — и административные, и уголовные, — если прокуратуре хоть что-то не понравится. Я же лично не вступлюсь, даже поймай он самого Джека Потрошителя. — Флорес смотрела на меня, и глаза ее превратились в булавочные головки. — Вам понятно, Марч? — Я кивнул. — Прекрасно. А теперь выметайтесь отсюда, а я поговорю с вашим боссом.

Я встал и пристально посмотрел на Маккью, надеясь, что вижу его в последний раз. Несомненно, он надеялся на то же самое. Так случилось, что нас обоих постигло разочарование.

Я ждал Майка на Питт-стрит — под серыми, как камень, небесами, на пронизывающем холоде. Он вышел и с улыбкой похлопал себя по карману пальто.

— Ты таки его раздобыл? — спросил я.

Майк кивнул, вынул диск из кармана и отдал мне.

— Флорес поклялась, что копий нет.

— Ты веришь?

— Я верю, что, если мы сдержим слово: сидеть тихо и давать интервью, — нам не придется это выяснять.