— Холодно ждать-то, — сказал я.

Пупс развернулся и с обескураживающей ловкостью встал в боевую стойку.

— Какого черта тебе надо?

— Думаю, того же, что и тебе: Джина Вернера. Ты его не встречал?

— Я встречаю только тебя, и мне это уже начинает, блин, надоедать.

— Холли тебе уже тоже надоела? Так вот что с ней случилось?

При упоминании этого имени Пупс напрягся и шагнул ко мне… и остановился как вкопанный, когда из-за спины у него вылетел самоед. Пес тащил за собой на красном нейлоновом поводке хорошо укутанную женщину, но при виде Пупса застыл и злобно зарычал.

Пупс посмотрел на собаку, на женщину, потом снова на меня. Казалось, он сам сейчас зарычит. Однако он бросил только:

— К черту, — повернулся, пробежал по тропинке мимо женщины и исчез за углом. Самоед гавкнул и щелкнул зубами, но Пупс даже не оглянулся. Женщина начала наматывать поводок, подтягивая собаку к себе, и ее губы сложились в абсолютно правильную букву «О», когда я проскочил мимо.

Далеко я не убежал. Пупс рванул, как спринтер, изо всех сил работая локтями, и на новой развилке резко повернул налево. Я кинулся за ним и на следующем повороте уже почти достиг своей цели, но попал на широкий ледяной полумесяц. Ботинки взлетели, ноги, как в мультиках, еще бежали в воздухе, и я тяжело рухнул, приложившись задом, локтями и затылком.

Сквозь шум в ушах я услышал, как затихают вдали шаги Пупса, и подумал, что надо бы подняться и пойти следом. Однако ноги словно стали полыми, в голову как песок набился — сил хватало только на то, чтобы лежать на земле. На лицо падал снег, ветер срывал с губ дыхание.

Утром перед зеркалом в ванной я провел инвентаризацию. Хуже всего был багровый кровоподтек на левом бедре, за ним шли царапины и синяки на локтях и шишка на затылке. Я с трудом, прихрамывая, добрался до кухни, но в конце пути меня ждали кофе и записка от Клэр: «Вернусь позже. Кофе свежий». Я провел пальцами по аккуратным складкам пластыря и марли на локте.

Вчера вечером в подземке люди изо всех сил не обращали внимания на мою мокрую и грязную одежду и вообще старались не смотреть в мою сторону. Клэр была менее деликатна.

— Боже мой, что с тобой случилось? — Она уронила книгу и села на софе, когда я ввалился в дверь.

— Поскользнулся. — Я сбросил куртку, опустился в кресло и поморщился. Клэр закусила губу. Я начал неловко дергать за шнурки, она отвела мои руки и сама меня разула.

— Разве в таких случаях не полагается говорить что-то вроде: «Видела бы ты другого парня»?

Я вытянул ногу и снова поморщился.

— Я и есть другой парень.

Клэр покачала головой:

— Мне далеко до Флоренс Найтингейл. — Впрочем, медсестрой она оказалось очень хорошей — заботливой и удивительно нежной.

Я налил кофе и уставился в покрытое изморозью окно. Ветер стих, но мелкий снег продолжал сыпаться без остановки. В новостях сказали, что это затишье перед второй — еще худшей — бурей, которая должна разразиться вечером. Ведущие зачитывали длинные списки всего, что закрыто и, очевидно, останется закрытым еще некоторое время, а репортеры на местах направляли камеры на непроезжие дороги и ошеломленных и несчастных людей в аэропортах. Я посмотрел вниз — на Шестнадцатую улицу. Из машин на ней остались только припаркованные на обочинах и похороненные до весны, а из людей — только неясные серые тени, с трудом пробирающиеся по середине занесенной снегом дороги. Мне стало интересно, по каким делам ушла Клэр.

В душе мне удалось расслабиться, а три чашки кофе расшевелили мозги, хотя все равно так и не помогли привести Пупса к общему знаменателю. Новый приятель Холли. У которого есть ключ от ее квартиры. И который ищет что-то или кого-то… может быть, Джина Вернера. У него дурной характер. И уже дважды разговоры с ним заканчивались для меня синяками. Я снова подумал о грубых зеленых наколках и добавил к жалкой кучке фактов некоторые догадки: вероятно, Пупс недавно освободился из заключения. Я все еще складывал нули, когда зазвонил телефон.

Это был Майк Метц, каким-то чудом добравшийся до работы. Я рассказал ему о вялом разговоре с Гербертом Дирингом в Уилтоне и о более энергичной встрече с Пупсом.

Некоторое время Майк молчал.

— Было бы неплохо узнать его имя, — наконец произнес он, — и уточнить, действительно ли он сидел и если сидел, то за что. А еще было бы неплохо узнать, где он был неделю назад, приблизительно во вторник. Последнее и к Вернеру относится.

— Почему неделю назад, во вторник?

— По мнению патологоанатома, именно тогда Русалка попала в воду. Так, во всяком случае, сказал парень, которого я кормил ленчем. Они считают, что девушка провела в воде пять дней.

— Время смерти установили?

— Говорю же — примерно вторник. Более точных данных пока нет.

— А причина?

— Выстрел в лицо. Четыре раза.

Я глубоко вздохнул.

— Не сказать, чтобы типичное самоубийство.

— Да уж.

— Но это объясняет, почему нет фотографий.

— Угу.

Я прикинул сроки. От поездки в Лондон Дэвиду не было никакого толку, и я подумал, есть ли ему что сказать о вторнике. Я не получал удовольствия от расспросов.

— В лицо — это…

Майк нашел нужное слово:

— Личное.

— Такая ярость наводит на мысль о любовнике… что, в случае Холли, не обязательно сужает круг подозреваемых.

Майк согласно хмыкнул.

— По словам моего приятеля, были не только выстрелы. Сначала девушку избили — и весьма жестоко.

— Боже, — вздохнул я. — Задолго до выстрелов?

— Предположительно за несколько дней. По-видимому, синяки начали заживать.

— Копы считают, что это работа одного и того же человека?

— Мой знакомец говорит, они еще думают. А что, у тебя есть теория?

— Даже близко нет, — ответил я. — Холли, кажется, обозлила или напугала — или и обозлила, и напугала — массу людей.

— Мне только хотелось бы знать, кто они.

— Я работаю над этим. — Мой голос прозвучал громче, чем хотелось бы, и напряженнее.

Майк, напротив, был спокоен.

— Вот и работай, — сказал он и повесил трубку.

В лицо, четыре раза. Боже.

Вернуться к работе означало натянуть джинсы и водолазку и еще раз позвонить Вернеру. Трубку никто не взял, а сообщений я решил не оставлять. Потом я позвонил в галерею Орландо Круга. После пяти гудков ответил низкий голос со слабым акцентом, когда же я назвался, воцарилось долгое молчание.

— Как и почти все заведения в городе, мы сегодня закрыты, мистер Марч.

— Полагаю, это оставляет вам время поговорить.

— Мы уже обсуждали творчество Кассандры. Не знаю, что мне еще сказать.

— Мистер Круг, я хочу поговорить не о творчестве Кассандры, а о Холли.

Еще одна долгая пауза, и наконец Круг выговорил:

— Я буду в галерее еще несколько часов.

В Уэст-Виллидж я шел долго по почти пустым улицам. Мороз словно ножом резал. Несколько отчаянных лоточников откопали свои участки тротуара от сыплющегося без устали снега и были вознаграждены, поскольку обеспечили нескольким отчаявшимся душам кофе, сигареты и пиво. Я ковылял по дороге, то и дело пропуская клубящиеся оранжевые глыбы снегоочистителей.

Орландо Круг не потрудился расчистить свой отрезок Перри-стрит, но решетка на двери в галерею была поднята. Я постучал по стеклу, и он впустил меня. Круг выглядел безупречно, однако под темным загаром проступила бледность, а голубые глаза затуманились. Я прошел за ним через галерею в кабинет — уютный, с красно-зеленым турецким ковром на полу и большим столом вишневого дерева перед прикрытым ставнями окном в глубокой нише.

— Вы пришли, несмотря на снегопад. По меньшей мере я обязан предложить вам кофе. — Круг приблизился к подоконнику и налил кофе из стального кофейника в тяжелую кружку. Подал кружку мне и сел в желтовато-коричневое кожаное кресло.

— Я удивился, когда оказалось, что вы сегодня на работе, — заметил я.

— Я удивлен не меньше. Сегодня утром я планировал проснуться в Палм-Бич.