— Ты словно говоришь о запястном синдроме. Подумаешь, руки устали печатать. Далеко не то же самое, что приходить с синяками и переломами.

— Такое случается…

— «Случается не часто», — перебила Клэр, — «работа такая»… Я на слух не жалуюсь. И не прошу тебя оправдываться. Просто тебе это нравится.

— По-твоему, я люблю, когда меня бьют?

— Нет. — Она улыбнулась. — Вряд ли ты такой извращенец. Я имела в виду твою работу. Ясно же: ты любишь ее до такой степени, чтобы на регулярной основе подвергаться избиениям.

Я пожал плечами:

— На большее я не гожусь.

Клэр прищурилась.

— Чушь! Профессий тысячи, и чуть ли не каждая тебе по плечу. Да ты мог бы просто валяться на диване. Но нет: ты любишь свою работу. Тебе нравится бегать по городу, бродить по Сети, разговаривать с людьми, выведывать. И тебя греет мысль, что ты самый умный и ловкий. С другой стороны, мне кажется, твоя главная цель — помогать людям, как ни банально это звучит. По-моему, ты просто хочешь быть хорошим. Когда у тебя затишье с клиентами, ты становишься ужасно угрюмым и странным — хотя куда уж страннее. Так что не стесняйся признаться. Одно тебе скажу: будь осторожен.

Я посмотрел на Клэр. Волосы отбрасывали на ее щеки мягкие тени. Из-за белокурой завесы сияли серые глаза — огромные, как никогда.

— Мне и в голову не приходило, что ты столько думаешь о моей работе.

— Вообрази. — Клэр провела кончиком пальца по моему уху.

— Хотя не знаю, много ли от меня было помощи за последнее время.

— Для брата? — Я кивнул. — Все еще занимаешься его делом?

— По мере сил.

Клэр улыбнулась:

— Я сварю кофе.

Мы с Клэр уговорили большой кофейник, и я вернулся к ноутбуку. Еще час смотрел на Холли и Дэвида, потом прошелся по комнате, пытаясь впустить хоть немного кислорода в легкие. В основном те же ощущения. К концу фильма неловкости, пожалуй, прибавилось. По крайней мере Дэвид не бил Холли.

На диске были другие съемки в гостиницах, хоть и короче, чем с Дэвидом. Холли с двумя мужчинами, один высокий и лысый, другой волосатый, как горилла. Судя по датировке файлов — март и май прошлого года, — я имел дело с отбракованным материалом. Оба успели отработать заключительное интервью. В этих эпизодах не было ничего, что навлекло бы на них больше подозрений, чем на Дэвида; также ничто не способствовало установлению их личностей.

Клэр погладила меня по голове и ушла в ванную. Я услышал, как она набирает воду, и хотел было присоединиться к ней, но раздумал. Кликнул другую папку и нашел еще один видеофайл, на этот раз датированный прошлым летом.

Я смотрел его и вспоминал слова Джейми Койла: «Она всегда подходила поболтать. Не важно, где я стоял — в дверях или за стойкой». И: «Она собиралась снимать другие фильмы — может быть, документальные…» Я подумал, не имею ли дело с первой такой попыткой.

Снова съемка скрытой камерой, спрятанной скорее всего в сумочке, и вся посвящена Джейми Койлу. Камера смотрела на него снизу вверх, и было в этом ракурсе какое-то нарочитое поклонение, даже подобострастие. Фон какой-то мутный, на заднем плане типичные для клуба звуки: музыка, смех, звон стаканов, гул множества голосов, — но Койл будто нашептывал зрителю на ухо, и такой же доверительностью отдавали интонации Холли.

— А вот этот парень? — спросила она. — По-твоему, с ним могут быть проблемы?

— Который? Налаченный и с эспаньолкой? Он, конечно, весь из себя крутой и шумный, да и с мохито перебарщивает, но проблем не создаст. Да ты на руки его погляди: ноготочки наманикюренные, а уж запястья… у моей матери крепче были. Плюс у него блэкберри на ремне. Парень с блэкберри и маникюром — в девяти случаях из десяти — сделает то, что ему скажут.

Холли спрашивала, как Койл определяет, кого впускать, а кого — нет; интересовалась поведением випов и официанток, и Койл отвечал — непринужденно, с юмором и в высшей степени дельно. По крайней мере Холли постаралась показать его в наиболее выгодном свете. Ее увлеченность интервьюируемым била в глаза, и мне стало интересно, видел ли Койл эту запись. Может быть, когда все закончится…

Досмотрев видео, я кликнул папку «Брукфилд» и нашел еще десяток файлов. Открыл — и чуть не рухнул.

От красивого когда-то мужчины осталась лишь оболочка: побелевшие густые волосы, слезящиеся голубые глаза, прямой нос — весь в крупных порах и багровых «звездочках», белая кожа на высоких скулах обвисла, длинные пальцы скрючены, покрыты старческими пигментными пятнами и дрожат. Голос еще сильный и звучный — впрочем, это обстоятельство только оттеняет смущение и страх Фредерика Кейда, отца Холли. Я понял, что угадал, когда она назвала его папой.

Здесь не было никаких тайных съемок — Холли держала камеру в руках. Она дала общий план комнаты (помесь больничной палаты и гостиничного номера): кислородный бак, капельница, розовые обои, светлая мебель с яркой обивкой — и снова вернулась к отцу, закутанному в клетчатый халат и сидящему в кресле.

— Папа, это я, Холли. Папа, смотри сюда… сюда, в камеру. Нет, черт возьми, вот сюда! Вот так, на меня. А теперь расскажи мне о миссис Мэнтон. Папа, помнишь ее? Она преподавала у меня в седьмом классе. Расскажи о себе и миссис Мэнтон.

В гостиничных номерах, с безликими мужчинами вопросы Холли были орудиями презрения, наказания и власти, с Койлом — знаками любви. Но здесь… здесь присутствовало нечто иное: раздражение, мольба, любопытство, отчаяние ребенка, пытающегося привлечь внимание. Разумеется, Фредерик Кейд не мог отвечать Холли — я даже усомнился, узнал ли он свою дочь, — но она продолжала спрашивать. Заключительным кадром почти каждого эпизода был покрытый линолеумом пол, заключительным звуком — хриплый выдох Холли. К горлу подкатил комок, в груди усиливалась тупая, ноющая боль.

Однако не все вопросы Холли касались любовниц отца. В нескольких эпизодах она спрашивала о матери и о чем-то под названием «Красного ястреба». Разве он не помнил, что мама обещала «Красного ястреба» ей? Как он мог забыть? Почему он отдал «Красного ястреба»? Фредерик тупо смотрел на дочь. Я записал это слово в блокнот и пометил его вопросительным знаком.

Отодвинул ноутбук и подошел к окну. На Шестнадцатой улице было тихо, Клэр спала, а кофе давно остыл. Все равно толку от него ноль. В глаза словно насыпали песку, кости казались тяжелыми от усталости, излечить которую не мог ни кофеин, ни даже сон. Я вспомнил слова Клэр: «Ты любишь работу. Любишь узнавать». Люблю, конечно, но не до такой же степени.

Я узнал больше, чем хотел, о Дэвиде и Стефани. За привычным фасадом успеха и самодовольства, на который оба потратили столько сил, таились несчастье, гнев и ненависть к себе. Строение оказалось ненадежным, хрупким. Я узнал больше, чем хотел знать, но помочь брату и невестке пока был не в силах.

Я немало узнал и о Холли: о ее навязчивых идеях и гневе, жестокости и тяге к возмездию, о поразительной одаренности. Для меня не были тайной ни ее острый взгляд художника, ни пугающая одержимость искусством, ни скрытность, ни чреватая бедой уверенность в собственной способности контролировать ситуацию. Однако я до сих пор представления не имел, кто же расправился с Холли. Тоже мне, самый умный и ловкий. Молодец против овец.

Пальцы болели, спину ломило, хотелось лечь. Но я вернулся к ноутбуку и файлам Холли. Вот тогда-то я и нашел видео Джина Вернера.

За исключением огней на сцене, в крохотном театрике было темно и, за исключением Клавдия, Гамлета, Лаэрта и режиссера, — пусто. Они собрались в левом углу сцены, возле хлипкого стола. Я вошел тихо, и они не оглянулись, когда я занял место в последнем ряду. Было тепло, душновато, и пахло какой-то химией вроде антифриза.

Король:Авторитет за Гэмми пьет! Валяйте! На шухере шестерки, не лажать.

Гамлет:Готовься, парень.

Лаэрт:Ну, держись, чувак.