— Добрый день, мадам, — не выдержал один из них, осмелившись первым прервать молчание.

Линь свернула ожерелок и, полностью игнорируя приветствие, склонилась над медной чашей. На поверхности воды плавало несколько листьев, которые никто не удосужился убрать; она откинула их кончиком когтя и принялась пить.

Три самца недоуменно переглянулись, подергивая кончиками хвостов и крыльев, словно только что вылупились из яйца. Тот, что первым заговорил с ней, самый крупный из них, неопределенно-бурого цвета, с белым брюхом в серую крапинку, предпринял еще одну попытку.

— Меня зовут Фратерните, — объявил он и, не дождавшись от нее ответа, наклонился к ней и прокричал: — Я сказал: «Добрый день. Меня…»

Она развернула ожерелок во всю ширь и издала короткий упреждающий рык, так что сухая пыль с лужайки взметнулась вверх и попала ему в ноздри.

Он отпрянул, откашливаясь и лопоча что-то; забавно изогнувшись, самец принялся тереться мордой о бок туловища.

— За что?! — обиженно возмутился он.

Однако, к ее облегчению, все трое отодвинулись подальше от нее, вроде бы оказывая почтение.

— Когда у меня возникнет желание познакомиться с кем-либо, — произнесла Линь, обращаясь к низкорослому деревцу в нескольких шагах от них и тем самым пресекая нежелательную фамильярность, — я вполне могу сама осведомиться о его имени. Когда кто-либо настолько забывает приличия, что сам напрашивается на знакомство, я поступаю с ним так, как он того заслуживает.

Последовало непродолжительное молчание, после чего самый мелкий из трех драконов, неприятной оранжево-буро-желтой окраски, осмелился задать вопрос:

— Но как же мы можем приветствовать вас, если нам не разрешается говорить?

Линь в некотором замешательстве помолчала, чтобы не выказать удивления. Ей следовало немедленно приспособиться к новым условиям и принять во внимание, что эти трое вовсе не праздные невежи: их приставили к ней для компании.

Она присмотрелась к ним повнимательнее. Фратерните, похоже, вылупился из яйца примерно года два назад; он еще не достиг окончательных размеров, хотя туловище уже было непропорционально огромным. Оранжево-бурый самец выглядел немного постарше, а третий, черный в желтую крапинку, был моложе всех. Единственный из них, он отличался более или менее приличной окраской, зато вонял чем-то похожим на прогорклое лампадное масло.

Дома или в другой цивилизованной части света она без раздумья сочла бы это намеренным оскорблением. Она и здесь была не вполне уверена в обратном. Но ведь де Гвинье затратил столько усилий, чтобы доставить ее сюда. Невежественное обращение — что еще от них ждать, решила она. Наверняка французы считают, что это проявление радушия. Она не могла себе позволить отнестись к ним с презрением — пока, во всяком случае. Линь понятия не имела, кого может оскорбить ее отказ от знакомства: а вдруг это заденет тех, кто влияет на принятие решений?

И она уступила обстоятельствам и, по-прежнему адресуя свои слова дереву, снизошла до ответа:

— Разумеется, меня не привлекает знакомство с особами, которые не умеют культурно есть и вообще держать себя прилично.

Драконы с сомнением посмотрели друг на друга и на себя, и черно-желтый самец, пожиравший сырую говядину, обратился к одному из работников поблизости:

— Густав, о чем она толкует: я как-то не так ем?

— Не знаю, ваша милость, — ответил тот. — Говорят, она пожелала, чтобы мясо для нее жарили, — может, она это имеет в виду?

— Иноземный способ питания, даже если он, несомненно, вредит здоровью, не может волновать бесстрастного наблюдателя, который тем не менее может испытывать неудовольствие, если к нему подходит некто, испачканный кровью и отбросами, в грязной сбруе и к тому же воняющий падалью, — раздраженно объяснила Линь, после чего закрыла глаза, опустила голову на передние лапы и обернула вокруг себя хвост в знак того, что беседа окончена.

Троица вернулась через несколько часов, умытая, с надраенной сбруей и в доспехах; они по-прежнему выглядели сомнительно, но теперь больше походили на бойцовых драконов, чем на подсобных рабочих. Сами они были вполне довольны собой, словно надели знаки отличия высшего ранга. Линь вздохнула про себя и позволила им представиться: оранжево-бурый сказал, что его имя Сюрте, а черно-желтый — Люмьер. Последний тут же с гордостью объявил, что он из породы огнедышащих, и без всякой нужды изрыгнул могучую струю пламени с дымом.

Она смотрела на все это с крайним неодобрением. В следующий миг он загасил пламя, перестал пыжиться и опустил крылья вдоль спины.

— Я… Мне говорили, что в Китае нет огнедышащих драконов, — сказал он.

— Несбалансированное ян обусловливает неустойчивость темперамента, чем, видимо, и объясняется ваше странное поведение, например выдыхание огня во время беседы, — назидательно заявила Линь.

Вынужденная делать такие замечания по поводу множества подобных бестактных поступков, Линь вскоре ощутила себя в этой компании чем-то вроде няньки при юных недоумках; особенно тяжело пришлось ей во время обеда, когда их требовалось то и дело поучать. К концу трапезы, однако, она оценила меру их простодушия, поскольку они оказались такими же неискушенными в беседе, как и в манерах, а потому послужили бесценным источником информации.

Информация оказалась неутешительной. Они так описывали свое повседневное питание, что по сравнению с ним даже этот обед показался ей более или менее сносным; они радовались перспективе ночевать на лужайке возле ее шатра — подлинное счастье по сравнению с тем грязным хлевом, в котором они жили. Вернувшись из заморских стран, принц рассказывал ей о том, как живут на Западе, но она не вполне поверила ему: трудно было представить, что можно мириться с такими условиями жизни. Но она справилась с негодованием так же, как с сырыми овощами, поданными вместо риса; в конце концов, она прибыла сюда вовсе не для того, чтобы облегчить жизнь местных драконов. Ей предстояло завершить труды принца.

Перспективы обескураживали. Ее новые товарищи сообщили ей, что Франция пребывает на грани войны, но, набросав на земле карту, она увидела, что враг, на которого они указали, располагался на востоке — в противоположной от Британии стороне.

— Деньги-то им на войну против нас дает именно Британия, — сказал Фратерните, бросив сердитый взгляд в сторону островов.

Те самые деньги, подумала Линь, которые они выжимают из торговли в Китае, в нарушение законов императора продавая там опиум и вывозя серебро.

— И когда вы отправляетесь? — поинтересовалась она.

— Мы не отправляемся никуда, — угрюмо ответил Люмьер и опустил морду на передние лапы. — Нам придется остаться: нас прокормить трудно.

Линь легко представила, сколько еды потребуется, чтобы содержать таких громадных особей, тем более что французы склонны кормить их говядиной, но и дома их все равно придется обеспечивать пищей, так что вряд ли они на этом выгадают.

— Ну, армия просто не может вести с собой такое стадо, чтобы прокормить нас, — возразил Фратерните.

Понадобилось еще полчаса, чтобы Линь поняла, что французы все запасы провианта везут с собой из дома.

Она попробовала вообразить это и содрогнулась: перед ее мысленным взором предстало стадо на марше — изможденные и отощавшие коровы, которые идут в пищу драконам, только когда падают замертво.

— И сколько же из ваших идет на войну, а сколько остается? — спросила она и с помощью наводящих вопросов выяснила напрочь лишенный смысла порядок: драконы составляли всего одну тридцатую часть войска, тогда как идеальной долей их участия со времен Сунь-цзы считалась одна пятая.

Насколько она могла судить, в их стратегии военно-воздушные силы мало принимались в расчет; главной опорой армии считались пехота и кавалерия, в то время как эти части должны были служить только в качестве поддержки. Теперь Линь поняла, почему они так зациклены на размерах: слишком мало драконов участвовало в боевых действиях.

Она недоумевала, как вообще здешний император исхитрялся побеждать на вражеской территории — при такой-то организации дела. Однако юные драконы взахлеб рассказывали ей о славных победах и успешных военных кампаниях, из чего она заключила, что враг был не более французов искушен в применении военно-воздушных сил.