Но дракон в гараже Филби, тот, которого он берег для Сильвера, являл собой печальное зрелище. Краб — наверное, краб, кто ж еще, — располосовал дракона вдоль и поперек, выпотрошил из него набивку. Получилось немного похоже на чучело аллигатора в лавке антиквара — изъеденное жучками, грустное и усталое, с надломанным хвостом и выбивающимися сквозь прореху в шее комками ваты.
Филби обезумел от горя. Неприятно, когда взрослый человек так сокрушается. Он схватил разлохмаченный кусок препарированного крыла и занялся самобичеванием. Он хлестал что есть сил и крыл себя последними словами. Мы тогда еще не были близко знакомы, так что всю сцену я наблюдал из окна кухни: открытая дверь гаража хлопала на ветру, Филби за ней выл в голос и метался из угла в угол, то и дело театрально замирая, потом дверь на полминуты затворялась, отрезая печальную картину, а потом снова распахивалась, являя Филби, который с рыданьями ворошил на полу обломки того, что недавно было драконом из, так сказать, плоти и крови, построенным вездесущим Огастесом Сильвером много лет назад. Тогда еще я, конечно, и понятия не имел. Огастес Сильвер, ну надо же. Даже можно понять — ну, почти, — отчего Филби так сокрушался. Я и сам с тех пор немало посокрушался, хотя, как уже говорил, многое из того, что и втянуло меня в это дело, теперь кажется обманом, а шепоты в ночном тумане, шелест крыльев, жужжанье и лязг похожи скорее на едва сдерживаемый смех, от месяца к месяцу все более тихий, испускаемый облаками, ветром и мглою, никем и ничем. Даже редким письмам от самого Сильвера прежней веры нет.
Филби из породы эксцентриков. Это я сразу понял. Откуда он берет деньги на всякие свои начинания, ума не приложу. Наверно, подрабатывает по мелочи — ремонтом и тому подобным. Руки у него как у архетипичного механика: лопатовидные пальцы, грязь под ногтями, множество царапин, происхождение которых он не может вспомнить. Стоит ему лишь коснуться груды деталей на верстаке, взмахнуть над ней руками — и там сразу будто зарождается упорядоченное шевеление и станина ритмично гудит. А тут в гараж пробрался огромный краб и за одну ночь искромсал шедевр, чудо, вещь, которую невозможно собрать из обломков заново. Даже Сильвер не стал бы с этим возиться. И кошка побрезговала бы.
На несколько дней Филби погрузился в ступор, но я знал, что рано или поздно он придет в себя. Будет слоняться по дому, беспорядочно вороша вчерашние газеты, и вдруг заметит краем глаза блеск медной проволоки. Проволока наведет его на какую-нибудь новую мысль — и пошло-поехало. Так всегда и бывает. Мало того что он самым возмутительным образом способен сосуществовать с железным хламом, тот еще и говорит с ним, нашептывает идеи.
Уже скоро однажды утром он будет стучать себе молотком — и к черту всех крабов, — прилаживать чешуйку к серебристой чешуйке, десяток тысяч, пока не выйдет крыло, собирать из самоцветных деталей фасеточный глаз, разглядывать в лупу сплетенный жгутом пучок тончайшей проволоки, бегущий вдоль хребта создания, которое, будучи однажды выпущено в туманную ночь, может за секунду раствориться в облаках и уже не вернуться. По крайней мере, об этом грезил Филби. И признаюсь, я верил в него безоговорочно, в него и в дракона, постройкой которого он грезил.
Ранней весной (если это можно назвать весной), через несколько недель после нашествия крабов-отшельников, я махал себе тяпкой в огороде. Заморозков больше не ожидалось. Помидоры уже неделю как завязались, но огромный червяк, зеленый и шипастый, объел с них все листья. Остались одни стебли, вымазанные какой-то слизью. Однажды в детстве, копаясь в земле после дождя, я раскопал червяка толщиной в палец и с человеческим лицом. Раскопал — и закопал обратно. У нынешнего любителя помидоров такого лица не было. Собственно, по червиным меркам он был довольно симпатичным, с подслеповатыми свиными глазками и вдавленным носом. Так что я перебросил его через забор, во двор Филби. Червяк по-любому заберется обратно, тут и к бабке не ходи. Приползет откуда угодно, хоть с луны. А раз никуда я от него в конечном счете не денусь — какой смысл лезть из кожи вон и убирать его совсем уж далеко, понимаете? Но помидорам от этого не легче. Я выдрал их с корнями и тоже забросил к Филби во двор, который все равно весь зарос сорняками, но именно в этот момент Филби угораздило подойти к самому забору, и клубок недогрызенных помидорных стеблей облапил его ухмыляющуюся морду горгульи, словно кальмар щупальцами. Но Филби — крепкий орешек. Он и бровью не повел. В руке у него было письмо, отправленное Сильвером откуда-то с юга месяц назад.
Тогда я почти ничего еще не знал о Сильвере. Конечно, я слышал его имя — а кто не слышал? Я смутно припоминал фотографии лохматого и бородатого великана с горящим взором — в те далекие времена, когда еще только открыли изменчивость материи, Сильвер был связан с лигой механовивисекторов. Это он и трое других университетских профессоров были в ответе за недолгое нашествие единорогов — некоторые, говорят, до сих пор бродят по окрестным холмам, интересные мутанты, конечно, только это совсем не то чудо, которым удовлетворился бы Огастес Сильвер. Судя по фотографиям, он был из тех, кто сигает с головой в холодный пруд на рассвете и ест дробленую пшеницу с медом ложками.
И вот Филби с письмом в руке, отряхивая с лица остатки погубленных помидоров, так и сиял от счастья. Послание от учителя! Сильвер провел долгие годы в тропиках и повидал немало. В холмистых джунглях востока ему встретился дракон с бамбуковой, судя по всему, грудной клеткой. У дракона была голова, как у огромной ящерицы, хвост с шипом, как у ската — морского дьявола, заводные крылья из серебряной проволоки, бечевы и чешуи карпа, а в полете он позвякивал, подобно ксилофону. Он навел Сильвера на кое-какие мысли. Сильвер уверился, что лучшие драконы придут из моря. Он готовился отплыть курсом на Сан-Франциско. В тамошнем Чайна-тауне можно было приобрести определенные вещи — «первой необходимости», как говорилось в письме, полученном Филби. Еще Сильвер писал о вечном движении, о сборке бессмертного существа из частей, позаимствованных у десятка разных животных.
Я же продолжал ждать появления того последнего краба, как и Дженсен. Он написал монографию, в которой с безукоризненной научной строгостью доказал корреляцию между уменьшающимся числом крабов и увеличением их размера вплоть до гигантского. Теперь он со своим сыном Бамби обосновался в палатке на прибрежном утесе, буравил взглядом туман сквозь специальную подзорную трубу — позволяющую видеть, как он выразился, особенно ясно — и ждал, когда же из серых валов высунется облепленная водорослями дрожащая клешня исполина, с которой стекают каскады воды, а за ней последует и само почтенное ракообразное, влекомое на юг неведомым инстинктом невесть к чему. Но либо краб миновал берег под покровом тумана, либо Дженсен ошибся — последний краб так и не вылез.
Письмо от Огастеса Сильвера, как говорится, окрылило Филби, и он занялся сборкой своего дракона, буквально порхая по гаражу, а также отправил на восток письмо, вложив в конверт сорок долларов — просроченные членские взносы Драконьего общества. Помидорный червь — бескрылый дракон, если подумать, — приполз обратно в огород через четыре дня и, набросившись на полдюжины свежевысаженных растений, выгрыз в листьях замысловатую филигрань. Перекидывать его снова через забор Филби — явно ничего не даст. Колоссально целеустремленный червяк попался. Я посадил его в банку — здоровенную, галлонную, из-под маринованных огурцов, никаких огурцов там уже, конечно, не оставалось, — накрутил на место крышку и проделал в ней дырочки для воздуха. И он прекрасно там устроился, в миниатюрном садике из листьев, земли, прутиков и гладких камешков, а порой я баловал его помидорным листом.
В те дни, после получения первого письма, я все больше времени проводил с Филби, глядя, как соединяются механические кости, суставы и органы дракона. В отличие от своего учителя, Филби почти ничего не смыслил в вивисекции. Мне даже казалось, он испытывает к ней отвращение, соответственно, все его творения были чисто механическими — и совершенно невероятными. Но он излучал такую уверенность, такую полную и бескомпромиссную убежденность, что рядом с ним самое невероятное начинание загадочным образом казалось вполне осуществимым.
